– Может, вам лучше прилечь, Глеб Северинович? Или валерьянки?
– Не нужно. Я пойду, пожалуй, капитан. Вряд ли я чем смогу… Все на виду, увидишь сам. Заходи, приводи друга… Не забывайте старика.
– Вас отвезти?
Прокурор махнул рукой, с трудом поднялся и побрел шаркающей старческой походкой по кирпичной дорожке…
Капитан Астахов постоял на крыльце, глядя старику вслед, испытывая жалость, ему не свойственную, и не зная хорошенько, что сказать. Ночь вокруг стояла какая-то невнятная, светлая, с красноватым, подсвеченным городскими огнями, небом. Он вздохнул и вошел в дом, в котором уже занималась своей работой следственная группа. Навстречу капитану поднялся судмедэксперт Лисица, маленький, седенький, неизменно в приятном расположении духа.
– Привет, Коля! Оперативненько ты… Меня доставили прямо из гостей, жена осталась, а я – сюда! Огнестрел, один выстрел, прямо в сердце. Она умерла сразу. Примерно сутки назад, то есть вчера в… – он отвернул рукав, взглянул на часы на запястье, – между десятью вечера и двумя ночи. Точнее, сам понимаешь, после вскрытия. Замок цел, кстати, она открыла убийце сама. Вместе пили кофе, чашки еще на столе…
Капитан Астахов кивнул и шагнул в глубь комнаты. Барменша Светлана лежала на полу около дивана, в неловкой позе, подогнув под себя правую руку, и капитан подумал, что во время выстрела она сидела или лежала на диване, а потом соскользнула на пол. Рядом с ней на полу лежали две пестрые диванные подушки. На кофейном столике возле дивана стояли две чашки с остывшей еще вчера бурой жидкостью – обе нетронутые; чайные ложечки, сахарница. Видимо, желания пить кофе не было ни у гостя, ни у хозяйки.
На женщине был синий с белым распахнутый халат, под ним – розовая ночная сорочка, на которой раплылось бурое пятно. На голове – несколько розовых трубочек бигуди. Похоже, она никого не ожидала, но в дверь позвонили – гость, видимо, пришел без предварительного телефонного звонка, – и она открыла, пригласила войти, предложила кофе. Гость согласился, они сели на диван… А почему она не пошла переодеться? Почему женщина, открывшая позднему гостю в халате, не извинилась и не побежала накинуть что-нибудь поприличнее? Не то состояние души? Или это был добрый знакомый, которого можно принять по-домашнему? Или… женщина? То, что она осталась в халате и в бигуди, говорит о неожиданности визита – она, скорее всего, была уже в постели. Гость не позвонил, а просто пришел. Она открыла, он вошел. Она приготовила кофе. Они разговаривали, но никто из них к кофе не притронулся. О чем они говорили? Выясняли отношения? Потому никто и не стал пить кофе? А потом он выстрелил… Значит, принес пистолет с собой. Она не ожидала выстрела, не боялась, спокойно открыла знакомому человеку, и они сидели на диване…
Коля прошелся по комнате, разглядывая мебель, вышитые крестиком картины на стене, цветы в горшках. Заглянул в спальню – у него возникла мысль, что она была в постели не одна. Но ошибся – она была там одна. И подушка была одна – с ее стороны, мужнину она убрала. Он вспомнил, как она укладывала в черные мешки одежду мужа, когда пришли они с Федором. Сводила счеты? С глаз долой – из сердца вон? Значит, убивалась не по мужу, а совсем по другой причине? И прав Федор, когда сказал, что было это, возможно, чувство вины…
Горел ночник; на тумбочке лежала упаковка какого-то лекарства и книга. Он нагнулся, рассмотрел название: «Любовь как роза красная…» На обложке – красотка с нахальным личиком, в купальнике.
Капитан открыл один за другим ящики комода, осторожно приподнимая белье, шарфы, какие-то цветные дамские штучки. Наткнулся на паспорт Светланы Овручевой, косметичку с золотыми украшениями, новый мобильный телефон. Подивился, что телефон в таком месте…
Между сложенных простыней, жестких как фольга, он заметил вмятину, оставленную небольшим тяжелым предметом, и желтое пятно, похожее на жировое.
Такое же пятно было обнаружено на халате Светланы, на правом кармане. Судя по слабому запаху смазки, это было ружейное масло. Барменша прятала оружие – пистолет – в комоде, в постельном белье. Напрашивался вывод, что она сунула пистолет в карман, когда пошла открывать позднему гостю. Зачем? Боялась? А что было дальше? Может, она попыталась воспользоваться пистолем, а пришедший попытался вырвать его и пистолет выстрелил? Или она намеревалась убить его, а он… А перед этим она сварила кофе и они, мирно беседуя, сидели на диване?..
Убийца не подобрал гильзу, она лежала на виду, поблескивая в свете люстры. Это была уже знакомая капитану Астахову гильза швейцарского производства. Почему убийца не подобрал ее? Это что – почерк? Глупость? Если те, другие, он мог просто не заметить в темноте, то эту не заметить было невозможно. И тем не менее он ее оставил.
Из одного и того же оружия застрелены трое. Супруги Овручевы и чиновник мэрии, никак с ними не связанный, человек из совершенно другой социальной среды, человек, скорее всего, даже не подозревавший об их существовании. Первое убийство было совершено в четверг двадцатого августа, второе – в субботу двадцать второго, третье – двадцать четвертого, в понедельник. Три убийства за пять дней – преступник спешил! Как будто бессмысленный робот-убийца бродит по городу, перемалывая случайных людей, неосторожно попавшихся ему на пути…
Но ведь должен же быть смысл в этих смертях! Если он и есть, то на данный момент капитану Астахову он недоступен.
И самое главное – пистолет по-прежнему находится в руках убийцы…
Глава 17Наследница
Федор Алексеев позвонил Елене Гетманчук и напросился в гости. Сказал, что хотел бы поговорить наедине. Он понимал, что такое предложение выглядит двусмысленно, но ему действительно хотелось застать Елену одну. Эта молодая женщина интересовала его все больше. Он покопался в себе, пытаясь определить истоки подобного интереса, и ему удалось убедить себя, что интерес этот носит конструктивно-дедуктивный, а также служебный характер, как возможность подобрать ключ к событиям последних дней. Кроме того, ему хотелось еще раз поговорить о ее отношениях с мужем без дышащего в спину капитана Астахова, один вид которого парализует допрашиваемого, и шумной суетливой мамы, которая рвется отвечать на вопросы, заданные дочке. К тому же Федор Алексеев считал себя неплохим психоаналитиком.
Наконец, было еще убийство Светланы Овручевой…
Елена не удивилась звонку, ему даже показалось, что она обрадовалась, и он подумал, что она одинока, эта девочка…
В двенадцать дня Федор Алексеев нажал на кнопку звонка квартиры Гетманчуков. Елена, не спрашивая, открыла ему, посторонилась, давая пройти. Федор некоторое время раздумывал, не купить ли цветы, но потом решил, что его могут неправильно понять, и явился с пустыми руками, испытывая тем не менее неловкость и дискомфорт.
Елена показалось ему другой – не угнетенной и растерянной, как в первый раз, а спокойной и уверенной в себе… Не девочкой, а взрослой молодой женщиной.
– Хотите кофе? Или чаю? Может, вина? – Она с улыбкой посмотрела на Федора, и он невольно улыбнулся в ответ.
– Вина!
– Есть «Шардоне», «Рислинг», какое-то австрийское красное. – Она взглянула вопросительно.
– Белое, любое.
– У меня есть мясо и сыр, хотите? Вы обедали?
– Не хотелось бы вас затруднять.
– Ну что вы! Я еще не завтракала, не хотелось одной.
– А мама?
– Мама дома.
– Я думал, она побудет с вами.
– Она побыла. Теперь все нормально.
– У вас славная мама, – заметил он, хотя так не думал.
– Да, мама хорошая… Но немного беспокойная. Она думает, что я еще маленькая, ребенок. Я вас оставлю на минутку.
– Помочь?
– Ну, если хотите, пожалуйста. Уберите со стола скатерть и вазу.
– Может, мы на кухне? – спросил Федор, рассматривая большую хрустальную вазу с ветками рябины. И с грустью отметил, что ягоды уже красные, а это значит, что на пороге осень…
– Нет, – ответила Елена коротко. – Мы будем обедать здесь.
И снова Федор подивился произошедшей с ней перемене: не было больше не уверенной в себе незрелой девочки, перед ним стояла самоуверенная красивая женщина. И в том, как она сказала «Мы будем обедать здесь!» – чувствовалась хозяйка… И еще что-то… Еще что-то… Он вспомнил, как говорил Савелию и капитану, что Елена в собственном доме – как в гостях. Сейчас он уже не сказал бы так.
Федор осторожно перенес вазу на журнальный столик, старательно сложил парчовую скатерть и определил на спинку дивана.
Елена принесла с кухни пестрые плетеные маты под тарелки. Открыла дверцу буфета, обернулась к Федору: «Помогите, пожалуйста!» Достала большие квадратные тарелки в серо-розовые цветы, протянула ему…
…Они сидели друг против друга за массивным обеденным столом. Она – спиной к окну, отчего вокруг ее головы сиял яркий световой ободок. Она была все та же, в белых брючках и голубой, расшитой блестящими камешками, тунике, с длинными белыми волосами и нежной кожей без следов косметики, и вместе с тем это была другая женщина – с уверенным взглядом, который она не отводила, смотря ему прямо в глаза, с уверенными движениями… Даже то, что она достала парадную посуду, сказало ему, что она у себя дома.
– Вина?
– Да, пожалуйста! – Она подставила свой фужер. – Благодарю.
Обстановка была нарочитой, она напомнила Федору сцену из какого-то фильма из жизни буржуазии: медленно роняемые… цедимые! слова, неторопливая беседа ни о чем, мягкое сияние серебра, драгоценный хрусталь и фарфор, блики солнца в бокалах, красиво одетые люди… И так далее. И он вдруг понял, что Елена осталась все той же незрелой девочкой, просто теперь она играет роль взрослой женщины, хозяйки дома, принимающей гостя… Первого в ее самостоятельной взрослой жизни. В этот новый образ не вписывалась беспокойная мама, и Елена отправила ее домой. По идее, подружку должна была постичь та же участь. В свое время ей нужно было сочувствие, теперь она ни в чьем сочувствии не нуждалась. Она вышла из-под сени матери и мужа… Бабочка выползла из кокона, замерла, расправляя крылышки и готовясь взлететь – вот только куда?