Он пытался представить себе варианты событий, выстроить конструкцию, правильно расположить фигурки действующих лиц, а потом поменять местами, расставить иначе, выявить воображаемых, скрытых, не засвеченных действующих лиц, могущих присутствовать – где-то на заднем плане, в темноте, чисто гипотетически… Он пытался поймать Кайроса…
И старался вспомнить нечто, какие-то слова или собственное чувство, возникшее при неких словах… Это было как тонкая бестелесная ниточка, которая едва заметно поблескивала, подобно паутинке бабьего лета, и беспокоила его – так и хотелось протянуть руку и поймать ее, но она все ускользала…
Думай, говорил он себе. Ведь что-то было… Может, ненужное и неважное, проходная пешка, но почему-то тревожащее… Что?
Ему не хватало Савелия Зотова и его дурацких замечаний, игравших зачастую роль рокового пальца, нажавшего на спусковой крючок.
В результате раздумий у Федора возник ряд вопросов, на которые пока не было ответов. И Кайрос скалил зубы где-то вдали, прыгая мячиком…
Вопрос номер один. Почему после убийства Гетманчука убийца или убийцы не избавились от пистолета? Почему не выбросили его, скажем, в реку? Собирались снова пустить в ход? Ствол засвеченный, надо было сбросить. И почему его выбросили во дворе дома, где живет Елена? Кто бы это ни был, почему рядом с домом? А не где-нибудь за городом, там, где жила барменша?
У Федора было лишь одно логическое объяснение этому, но кто сказал, что мы в наших поступках руководствуемся логикой? Тем не менее объяснение это он взял на заметку.
Вопрос номер два. Почему он или они не подобрали гильзы? В этом чувствуется какая-то нарочитость, какая-то демонстративность… Или растерялись? Не придали значения? Глупость, все знают из сериалов, что гильзы нужно уносить с собой. Если бы не нашли гильзы, то, скорее всего, не связали бы эти убийства…
Вопрос номер три. Кто придумал схему? Елена, у которой было плохо с математикой и которая спала на занятиях? Это если согласиться, что она причастна. Мотив? Федор вздохнул… Был, кажется, мотив. Какой? Несвобода, тоска, жизнь с нелюбимым? Наличие любовницы и страх за будущее, страх потерять все? Или, как сказала подружка, она не хотела ребенка от нелюбимого, потому что ребенок – это на всю жизнь? Тянет ли это все на мотив? С его точки зрения – не тянет. А с точки зрения незрелой странноватой девочки… Черт его знает! Никогда не поймешь, что у них в голове, какие колесики механизма сцепятся и на какой результат сработает система. Схема красивая. Но как это сочетается с общей незрелостью подозреваемой?
Да, схема красивая. Но отдельные ее моменты… не пляшут. Если только… Если только это не попытка… Думать!
И вопрос четвертый. Что-то было сказано подругой Гетманчука Ириной… Перебрать весь разговор с ней по косточкам… И альбом с фотографиями Елены… И какие-то ее слова…
А еще нужно присмотреться к гениальному математику Владимиру Коваленко.
Федор не был уверен, что поступил правильно, оставив Кристине Юрьевне координаты Паши Рыдаева – это было равносильно признанию вины, это было капитуляцией, так как мэтр Рыдаев славился как самый верткий и беспардонный адвокат, к чьим услугам прибегали суперсерьезные персонажи. Ему было все равно, в чем замешан или не замешан клиент – он брал деньги и делал свою работу, а если дело было уж совсем безнадежное, то «работал» со смягчающими обстоятельствами, как то: трудное детство, сильное чувство, потрясение, помутнение рассудка, страх, опьянение, нервный срыв, психопатия и так далее. Невиновные к нему не обращались – Паша Рыдаев был вроде тяжелой артиллерии…
Федор налил себе кофе и достал из сумки бутерброд. Сна не было ни в одном глазу. Он поднялся с бревна, на котором сидел, и, на ходу жуя хлеб с мясом и запивая кофе, пошел вокруг озера по заросшей травой, едва заметной тропинке. Шагал, откусывал, запивал… Ему пришло в голову, что он бродит ночью на природе, в одиночку, впервые в жизни. Стояла удивительная тишина. Цикады отошли на покой, птицы уснули, ущербная розовая луна освещала пустой двухмерный мир и отражалась в безмятежных оловянных водах озера. Он был один на один со своими мыслями и памятью…
Глава 28Бомба
Ирина сидела на раскладном стульчике у могилы любимого человека и рассказывала ему о девочке с розовыми бантиками. День был неяркий – серенький, задумчивый, душноватый; в воздухе пахло дождем.
Она надела свой новый сарафанчик, голубой в синюю крапинку, заколола волосы на макушке; принесла с собой термос с зеленым чаем, который так любил Гетман. Это стало ритуалом: она неторопливо откручивала крышку термоса, наливала чай в голубую пластмассовую чашку, ставила термос на землю, принималась неторопливо пить и разговаривать с Гетманом.
– Я всегда знала, что мы будем вместе, – говорила Ирина, отпивая из чашки, которую держала обеими руками. – На всю жизнь. Ты же не смог уйти и забыть? Не смог. Ты вернулся. Мы оба вернулись. Ты жил далеко от дома, за границей, и вдруг тебя потянуло домой, ты чувствовал, что я жду. Лида считает, что я сошла с ума, ей не понять. Может, действительно сошла. Вообще, говорят, нормальных людей нет. Ну и что? Если мне так легче… А что, лучше рвать по живому, топтать память ногами, сводить счеты – кто кому остался должен? Теперь есть только память. И благодарность – за девочку с розовыми бантиками, нашу дочку. Как мы ее назовем? Лида предлагает… Все не то! Как твою маму – хочешь? Евгения. Женька. Женечка. Я буду рассказывать ей о тебе… Жаль, у меня только наши школьные фотографии… Она пойдет в школу, нашу, вторую городскую… Спасибо! Я так тебя люблю!
Небо вдруг потемнело, и у Ирины над головой пронесся шквал, заставив ее вскрикнуть и пригнуться. Шипящий раскаленный жгут молнии прошил пространство и вонзился в кусты неподалеку. Ирина уронила чашку – ветер подхватил ее и понес вдоль аллеи. Тут же в природе загрохотало утробным басом и рявкнуло так, что содрогнулась земля. Ирина снова вскрикнула. Голос грома напомнил ей бас Гетмана. На лицо ей упала увесистая капля, другие, с шумом заплюхали на асфальт, вздувая пузыри. Ирина вскочила и побежала к дереву за аллеей, к старому раскидистому клену, прижалась к шершавому стволу и замерла.
Ливень стоял стеной, хлестали молнии, и грохотало страшно – казалось, камни падали с неба. Вакханалия продолжалась минуты три или четыре – и вдруг, как по мановению волшебной палочки, все прекратилось. Пронеслись и исчезли вдали черные тучи, небо мгновенно очистилось, стало радостно-голубым, и погромыхивало уже вполне добродушно где-то вдалеке. Выкатилось солнце, мокрый мир вспыхнул ему навстречу алмазами, защебетали птицы.
Ошеломленная, Ирина стояла под зонтом клена, в густой его тени, не решаясь выйти. Она смотрела на жизнерадостно сверкающую зелень, на блестящие мраморные надгробия, на примятые ливнем разгибающиеся травы и цветы, и что-то рождалось в душе, какое-то невнятное чувство и невнятное разумение…
– Что это было? – спросила она кого-то.
Ей никто не ответил, только клен стряхнул с листьев несколько капель прямо ей на лицо и шею, и она поежилась.
– Это был знак? – спросила она снова, слизнув с губ холодную каплю.
И снова ей не ответили. Сверкающий мир был безмятежен, от земли поднимался белый пар…
– Не понимаю… Не может быть! – Она вдруг ахнула и закрыла лицо руками. – Нет!
Ирина вынырнула из-под сени клена, подняла с земли чашку и термос, спрятала в сумку, собрала складной парусиновый стульчик и пошла к выходу.
Она добралась домой, сняла влажный сарафан, включила электрочайник, передумала и щелкнула кнопкой кофеварки.
Она сидела за столом, глубоко задумавшись, и в полной растерянности пила кофе…
Звонок в дверь вырвал из состояния каменной задумчивости. Это была Лида, которая три дня назад ушла навсегда, поклявшись, что – все, с нее хватит этого маразма, преданности и дурацкой любви к Гетману, которая застит белый свет и мешает нормально функционировать!
– Подумай сама! – кричала Лидка. – Что ты, такая, сможешь дать ребенку? И не факт, что девочка с розовыми бантиками, – может, парень! А ты в соплях и слезах, аж тошно! Вернись, пока не поздно! Ты ему не нужна! Ни тогда была не нужна, ни сейчас, дура!
Логики в последней фразе не было вовсе, но зато были настроение и страсть. Ирина только улыбалась в ответ своей «слабоумной» улыбочкой, которая приводила Лидку в бешенство.
– На меня не рассчитывай! Все! Хватит! – Подруга вылетела, громко хлопнув дверью.
И теперь, по истечении трех дней, она снова была здесь – так летела, что запыхалась.
– Привет! Ты еще ничего не знаешь? – выпалила она с ходу.
Ирина сжалась от дурного предчувствия. Неужели догадалась? Она молча смотрела на Лидку.
– Малолетку Гетманчука арестовали!
Ирина не отреагировала.
– Слышишь, мать? Славкину малолетку арестовали за убийство! Я так и знала!
– Не может быть, – выдавила из себя Ирина. – Не верю…
– Веришь, не веришь, а ведь арестовали-то недаром! Весь город на ушах. Ты хоть газету местную читаешь? Пашка Рыдаев, говорят, уже предложил свои услуги. Ужас! Ты-то, мать, как? Жива? Не голодная? Кофий? – изумилась Лидка. – А ребенок?
Ирина пожала плечами.
– Не поняла! Ложная тревога? Да скажи ты хоть что-нибудь! Не пугай меня! – Лидка схватилась за сердце.
– Я была на кладбище, – сказала Ирина печально.
– Не новость. И… что?
– Была гроза.
– Гроза? – удивилась Лидка. – В городе вроде не было. И что дальше?
– Понимаешь, я… – Ирина запнулась.
– Ну! – подбодрила ее Лидка. – Гроза… И что?
– Молния и гром, черные тучи, потом вдруг ливень полил как из ведра. И сразу же солнце!
Лидка уставилась на Ирину, с грохотом поставила кофейник.
– Не пугай меня! В чем дело? Промокла?
– Нет, я стояла под деревом.
– Да говори же! В чем дело? Ну же!
Ирина вздохнула.
– Не знаю. Я говорила Славику про дочку… И вдруг гром и молния! Загремело так, что я чуть не оглохла.