– Аллес нормалес[50], – ответила я. – Живем надеждами.
– Все правильно! Скоро наши надежды сбудутся. – Не обращая внимания на немцев, он поднял вверх обе руки, соединил их в пожатии. – Ты слышала? Россия и Франция теперь вместе!
– Да, мы знаем! – Я тоже сцепила ладони вытянутых рук. – Руссланд унд Франкерай – фрейндшафт! Россия и Франция – дружба!
Этот эпизод несколько поднял настроение, а вскоре оно повысилось еще на несколько ступеней. Во время второго перерыва к нам неожиданно явилась неразлучная «троица» – Димка, Анатолий и Владимир. Объяснили, что пришел другой вахман и разрешил им повидаться с нами. Они были рады, а нас в это время охватила неловкость – ведь мы-то, четыре идиотки, от досады и от злости успели уже слопать почти все, что у нас имелось. Осталась лишь одна Веркина пачка маргарина… Ребята шутили, посмеивались над нами, мол, бросьте вы оправдываться, ну, съели и съели, сами-то, небось, тоже не слишком сытые. Мол, нам ничего не нужно, вот повидаемся с вами – и хорошо.
Но в конце концов, и правда все оказалось хорошо. Узнав, что к нам пришли русские пленные, отовсюду быстро сбежались «остарбайтеры», поляки. Почти у каждого что-то нашлось из съестного, и вскоре карманы наших гостей заполнились разной снедью.
К сожалению, разговаривать долго не пришлось. Перерыв подходил к концу, и ребята заторопились обратно. Мы передали им известные нам фронтовые новости, вместе порадовались, что, может быть, уже недолго осталось ждать, что, может быть, уже скоро, скоро… Они ушли, и вроде бы мороз стал помягче, и ветер умерил свою прыть.
После окопов мама, Сима и Лешка отправились домой деревенской улицей, а я, Вера и Галя решили проводить Нину и, прошагав несколько десятков метров по целине, выбрались на наезженную санями полевую дорогу, ведущую прямо к усадьбе Насса. Сознаюсь, у меня была тайная мысль, вернее, тайная уверенность, что встречусь с Джоном, и это произошло. Наверное, он из окна своего лагеря уже давно, когда мы еще пробирались по целине, заметил нас, вышел навстречу. Я увидела Джона издалека, но, конечно же, не подала вида, а вскоре и девчонки увидели его.
– Смотрите-ка, никак это политзаключенный топает? – удивилась Вера и закричала: – Эй, арестант, ты чего тут потерял? Твое дело – сидеть под замком, отбывать наказание. – (Знала бы она, как он сидит под замком!)
– Ты права. Я действительно кое-что потерял здесь, а сейчас нашел, – засмеялся Джонни и после дружеских приветствий предложил: – Пошли к Степану. Отогреетесь там немного. Посмотрите-ка, вы же совсем замерзли – вон какие носы у всех красные.
Мне казалось неловким идти в гости в столь затрапезном виде, и я не знала, что ответить, а Вера спросила:
– А кто там есть сейчас?
– Никого. Пока никого. Позднее, наверное, соберутся те, кто и всегда бывает. Степан уже вернулся с окопов, теперь он с Генкой на скотном дворе. Дома лишь одна старая матушка. Кстати, у нее чайник горячий на плите.
Вот это, последнее, подействовало на Веру, пожалуй, больше всего, и она, обернувшись, подмигнула нам: «А что, девчонки? Пошли…»
В доме Степана было тепло, чисто. «Бабця», сидя в одиночестве за столом, раскладывала пасьянс. Мы, скинув в коридоре свои окопные одежки, тотчас подсели к ней: «Анастасия Ивановна, погадайте нам…» Но Джон решительно отстранил карты: «Нет, нет. Сначала – чай, а все ваши гаданья – потом».
Внезапно он заметил под стулом натекшую от моих клемп лужицу, огорченно воскликнул: «Ты промочила ноги! Это в такой-то холод!»
– Немножко. – Мне было ужасно стыдно своих разношенных вдрызг деревянных опорок, и я старалась спрятать их как можно дальше под стул.
– Немножко! – Джон занудливо разворчался. – Хочешь заработать ангину или еще какую гадость? Минутку… Я сейчас.
Он выскочил за дверь и вернулся минут через пять-семь, держа в руках какой-то пакет. В нем оказались теплые, шерстяные носки и пушистый клетчатый шарф. «Ну-ка, снимай скорей свои башмаки – мы их поставим сейчас сушиться к теплой плите – и надевай вот это. – Он протянул мне носки. – Давай, давай. Тебе надо обязательно прогреть ноги. Вот так… А теперь укутай шею шарфом и выпей горячего чаю. Сейчас я организую».
С этими словами Джонни накинул мне шарф на плечи и, расправляя его концы, словно бы ненароком, притянул на какое-то мгновенье к себе. И такая в этот момент нежность светилась в его синих глазах… А мне же в смятении подумалось: «Ах, Джон, Джон, зачем ты все больше и больше привязываешь меня к себе? И не только этим шарфом, а и своей бесконечной добротой, своей исключительной порядочностью и открытостью».
За чаем, который тут же организовал неугомонный «вариса» (опять сбегал к себе, принес немного печенья, каких-то самодельных конфет), поговорили немного о текущих делах, о новостях. Мы рассказали «бабце» о русских пленных, о том, что они тоже считают, что вот-вот начнется решительное наступление наших войск. Джон сообщил очередную новость, увы, неутешительную. В Арденнах немцы внезапно предприняли мощное наступление и уже порядком оттеснили англо-американцев. И главное, продолжают наступать! Что же это, а? «Обрадовались первым успехам, – сказал бы Лешка, – пошли по ресторанам шастать». Ну а вообще-то, грустно это, и обидно за союзников. Конец проклятой войны не приближается, а снова оттягивается.
Через некоторое время Вера с Галей засобирались по домам (Нина ушла еще раньше), а я поддалась на уговоры Джона и «бабци», осталась еще «на немножко». Тем более была веская причина – еще не высохли мои клемпы.
Когда прерванное уходом девчонок чаепитие возобновилось, Джонни рассказал о своем «бегстве» от нас в прошлое воскресенье… Он едва успел протиснуться под кровать, когда гестаповские ищейки ворвались вслед за Яном в кладовку. Сейчас ему даже кажется, что один ботинок торчал из-под торца кровати наружу, но он боялся пошевелить ногой, чтобы шорохом не привлечь внимание сыщиков. Это просто счастье, что было темно, говорил Джон, и просто небывалая удача, что Янек последовал за ним и что он вообще в этот вечер оказался тоже у нас.
Джон слышал разговор, что я затеяла с гестаповцами, слышал через стенку, как шел обыск в комнате, и даже слышал раздраженные крики немцев, упустивших Яна. Он уже выбрался из-под кровати и только хотел открыть дверь в кухню, как вдруг раздался повторный стук, послышались уже знакомые немецкие голоса. Тут Джонни разумно рассудил, что не стоит искушать судьбу дважды, и, открыв осторожно окно кладовки, выскочил наружу…
Внезапно он без всякого перехода спросил: «Можно мне задать тебе один вопрос?»
– Ну… Пожалуйста.
– Я понял – вы рассказывали старой матушке, что встречаетесь на окопах с русскими пленными. Кто они – хорошие ребята?
– Да, Джонни. Очень. – И я рассказала ему о Димке, Толе и Володе, о том, где они служили, когда и при каких обстоятельствах попали в плен, а также о наших коротких встречах и разговорах.
– Тебе нравится Димка. Пожалуй, ты даже влюблена в него, – сказал вдруг, краснея, Джон.
От его слов у меня тоже жарко загорелись щеки. Он что – ясновидящий? Откуда такая прозорливость? Мне Димка действительно нравится. Мои глаза всегда в первую очередь отыскивают среди серых шинелей его черный бушлат. Но при чем тут любовь?
– Нет, Джонни. Я и видела-то его всего несколько раз, да и то по пять-десять минут. Толком даже ничего и не поговорили. Разве можно полюбить вот так – сразу…
– Можно! – ответил, покраснев еще больше, Джон и повторил убежденно: – Знаешь, можно…
Стукнула входная дверь. Вошли Степан с Генкой, вслед за ними явился Толька. И сразу исчезло очарование нашей задушевной беседы. Я стала собираться домой. Степан, «бабця» и мальчишки уговаривали остаться, говорили, что уже скоро соберутся на танцульки англичане, придут Нина, Ольга, Вацлав. Но, сказала я себе, надо же и совесть иметь. К тому же и вид мой отнюдь не соответствовал воскресной вечеринке.
Джон проводил до железнодорожного переезда, сказал полувопросительно-полуутвердительно с грустными нотками в голосе: «Теперь, я полагаю, мне нельзя больше к вам приходить?»
– Да, Джонни, лучше не надо. По крайней мере, пока не надо. Пусть все немножко уляжется.
– Но тогда ты обязательно приходи к Степану. В следующее воскресенье – Сочельник, начинаются Рождественские праздники. Я думаю, в эти дни вас не погонят на окопы. А если даже погонят – домой сразу не отправляйся, а зайди опять сюда. Как сегодня.
– Пожалуй, нет, Джонни. В таком-то виде? В Сочельник? Мне и сейчас страшно неловко перед тобой, перед Степаном.
– Ах, при чем тут вид? – Он сердито встряхнул мою руку. – Разве в этом дело? Придет время, и у тебя будет совсем другой вид. У нас у всех будет другой вид. Но главное останется, оно всегда будет с нами. Это… Это наше доброе отношение друг к другу. Ты согласна со мной?
Мы стояли совсем близко. Дыхание Джона обдавало мою щеку. Мне вновь показалось, что сейчас он наконец-то решится – обнимет меня. Но увы, этого опять не произошло.
– Конечно, Джонни. Я очень надеюсь и верю, что наши добрые отношения и дружба сохранятся, даже когда мы разъедемся – ты в свою Англию, я – в Россию.
– В Англию… В Россию… – Он серьезно смотрел на меня. – А зачем, не понимаю, мы вообще должны разъезжаться? – Но тут же круто переменил разговор, произнес шутливо: – Ну, значит, договорились. Я буду ждать тебя в следующее воскресенье, и учти: не захочешь прийти сама – снова вызову!
– Вызовешь? Интересно… Каким образом?
– А вот таким… Сегодня ты, например, и не думала прийти сюда – верно? А я встал утром и сказал себе три раза: «Сегодня я должен ее увидеть. Сегодня я должен ее увидеть. Сегодня я должен ее увидеть». И вот ты – здесь. Здорово, правда?
– Здорово. А что ты еще можешь? Ну-ка, угадай, маг-волшебник, когда окончится война?
Джон, дурачась, прикрыл глаза рукой, слегка раскачиваясь на носках, принялся бормотать себе под нос. «Так. Война закончится… Война закончится весной следующего года… Мог бы, конечно, назвать и число, но тогда ты и в самом деле решишь, что я колдун».