Олегу открыла молодая голубоглазая женщина с руками, по локоть измазанными тестом.
– Сергея нет. Но к вечеру наверняка будет. Очень нужен? Тогда проходите и ждите.
Она провела Олега в комнату, заваленную спальными мешками, рюкзаками, кальками и еще тысячью всяких вещей.
– Освобождайте любой стул. Барахло можно сбросить на пол. Книги в шкафу. А мне настолько некогда, что даже не извиняюсь.
Она ушла, и Олег стал ждать. Прочитал «Короля Лира» и добрую половину «Гамлета», пока Серебряников не подкатил на своем «Москвиче». Он лихо развернулся на узком дворике и сложился вдвое, выбираясь из машины. Через секунду весело топтался у порога и кричал:
– Людмила, негодная девчонка, милая женушка, давай скорее ужинать! Есть хочу, прямо мочи нет! Что, у нас гость? Тем лучше, поставь графинчик, и мы посмотрим, что это за человек.
Дверь стремительно распахнулась, Серебряников в два шага перешагнул комнату и сжал руку Олега цепкими пальцами, весело поблескивая глазами.
Олег представился.
– Рахманов? Отлично. А чего ты встал? Садись. Есть будешь?
– Нет.
– Все равно садись. Студент?
– Да.
– Видно. Решил поехать в экспедицию?
Олег раздумывал четверть секунды.
– Да.
– Тогда коротко: кто ты и что ты?
Олег сказал.
– А что умеешь делать?
– Все, – улыбнулся Олег, – то есть ничего.
Серебряников одобрительно хмыкнул.
– Похвально. О магнитометре понятие имеешь?
– Никакого.
– Будешь иметь, – пообещал Серебряников и полез в свой разбухший портфель. – Вот тебе одна инструкция, вот другая... Людмила, где ужин? Помираю, есть хочу... Вот тебе пара книжек на эту же тему. Изучи! И чтобы фокусов с этой машинкой не было. Ко мне не обращайся – некогда, да и не найдешь. Все сам, сам!.. Сделаешь?
– Придется.
– Машинка вон там в углу, приходи и копайся. Оформляйся на работу завтра, я скажу в отделе кадров. Как у тебя время – есть?
– Для чего?
– Ну... вообще... – Серебряников покрутил в воздухе пальцами.
– А-а... Нет.
– Нет?
– Нет.
– Ну ладно, ничего не поделаешь. Хотел поэксплуатировать тебя – не выйдет. А деньги?
– Тоже нет.
– И у меня нет, – весело сообщил Серебряников. – Через пару дней спроси у Людмилы – будут. Телефон мой знаешь? Запиши. Звони каждый вечер, но не раньше одиннадцати, иначе не застанешь. Пока все. Остальное по ходу дела. Вопросы есть?
– Нет.
– Тогда ужинать будем. Выпьем по маленькой?
– Можно.
– Ну то-то же. Иди мой руки и садись.
На следующий день Олег был зачислен оператором в Северо-Уральский геофизический отряд. Чтобы уехать, нужно было сдать пять экзаменов за оставшиеся двадцать дней, пройти курс магнитной разведки и изучить эту машинку, которая оказалась довольно хитрой и сложной. И еще придумать объяснение, почему он не едет домой.
Олег занимался по четырнадцать часов в сутки и к вечеру чувствовал себя совершенным идиотом. Но экзамены он все-таки сдавал. Времени не хватало даже на то, чтобы подумать, а зачем он едет в тайгу и что он будет искать там... Настоящую жизнь?
От Андрея за все время пришла коротенькая открытка: «Олежка, старикан, привет! Жизнь удивительна, и на дворе солнце. Я невозможно счастлив, дружище...»
И больше ни слова.
Прочитав открытку, Олег с ожесточением выругался, смял ее и вышвырнул в корзинку для мусора. Потом стал ходить по комнате все быстрее и быстрее, натыкаясь на стол и стулья.
Очень просто сказать себе: не надо думать о том, что могло бы быть. Ведь этого уже все равно никогда не будет. Да и никогда не могло быть! После того ночного разговора с Андреем Олег решил забыть о Маше. И потом даже удивился, как ему хорошо удалось это. Значит, еще один мираж... Но когда Маша приехала к Андрею и Олег увидел ее – сияющую, радостную, даже как будто чуть-чуть ненормальную от счастья, – он удивился той боли и тому отчаянию, которое тогда охватило его. Он сразу же ушел и жестоко, почти до бесчувствия, напился в какой-то забегаловке. У Андрея он появился только через неделю, когда Маша уже уехала. И Олег почувствовал себя спокойным и равнодушным.
И вот сейчас опять... Три неразборчивые строчки, одна из многих тысяч формул счастья. Чужого счастья.
– К черту! К черту! К черту! – бормотал Олег, яростно вышагивая из угла в угол. Потом опомнился, сел на стул и крепко, до боли, вцепился руками за край стола. Перед ним лежал раскрытый учебник. Он стал читать, ничего не понимая, и опять возвращался к прочитанному, пока, наконец, до него не дошел смысл фразы.
Он вздохнул и стал читать дальше и читал несколько часов подряд, пока у него не стали слипаться глаза.
Тогда он лег и сразу уснул.
33
С трудом, насилуя себя, я закончил статью о тэта-резонансном эффекте. Стоило полчаса посидеть над ней, и я уже переставал что-либо понимать... Даже элементарные выкладки не мог сделать безошибочно, и приходилось по два-три раза проверять себя.
Это не было похоже на усталость – я мог целый день с удовольствием заниматься гравиметрией и отлично чувствовал себя. Видимо, я по горло был сыт физикой. И понял это еще в Москве, когда мне однажды понадобились интегральные преобразования рядов Фурье, а я даже приблизительно не мог вспомнить, как они выглядят. Нужно было только протянуть руку и порыться в справочнике, а я минут десять безуспешно пытался вывести их. Ведь это было одна из тех формул, с которыми сталкиваешься почти ежедневно и обычно пользуешься ими автоматически, не задумываясь.
А тогда, как я ни напрягал память, не мог вспомнить ее. И в то же время помнил формулы и уравнения, которые только однажды где-то встречал и которые были совершенно не нужны мне.
Я уже не мог без отвращения смотреть на все эти формулы и уравнения. Я был страшно доволен тем, что на целых три месяца расстаюсь с ними.
Но прежде чем сказать «до свидания», надо подвести итоги.
Я стал вспоминать все сначала. Как четыре года назад взялся за эту машину. Что за великолепное было время! Я ничего не знал, но был дьявольски уверен в себе и не сомневался, что сумею сделать все.
Я пытался наугад подобрать параметры усилителей и удивлялся, когда у меня ничего не получалось. Кажется, я исследовал тогда и измерил все, что только можно было исследовать и измерить и что потом оказалось совершенно не нужным. Но работа была настолько интересной, что даже эта ненужность не огорчала меня. Я с наслаждением анализировал полученные данные, делал обобщения, выводил формулы, которые, как потом выяснилось, все были неверными или очень неточными, и на каждом шагу спотыкался о собственное невежество. Я с ожесточением рылся в учебниках и справочниках, но в конце концов мне пришлось смириться с тем, что я взялся за непосильную задачу, и оставить машину в покое.
Я засел за теорию и, казалось, выучил все, что мне нужно было. И снова вернулся к машине. И первое же впечатление было – я знаю еще меньше, чем прежде. Я просмотрел все свои записи и вдоволь нахохотался над теми нелепостями и наивными категорическими выводами, щедро сдобренными восклицательными знаками и два-три раза подчеркнутыми.
Теперь я был уже умнее. Я смиренно признавал свое невежество и искал ошибки даже там, где, казалось, их никогда не могло быть. И ошибки находились. Я постепенно начинал постигать законы великой науки терпения.
Это оказалась трудная наука.
Было слишком много вещей, которые не терпелось узнать, но я не сразу понял простую истину – нельзя знать все. В первую очередь приходилось узнавать то, что мне было нужно для работы над машиной, на остальное времени не хватало. Приходилось постоянно ограничивать себя, и доходил до того, что я с отвращением смотрел на свою установку. Два раза я все-таки сорвался. Однажды натолкнулся на статью о параметрических усилителях и на две недели с головой ушел в их изучение. Потом опомнился и вернулся к своей работе. Во второй раз было хуже. После интереснейшей лекции Понтекорво о нейтрино я на два месяца забросил не только электронику, но и учебу и с изумлением погрузился в неестественный мир элементарных частиц. Тогда же я почти решил совсем бросить электронику и заняться релятивистской квантовой теорией элементарных частиц. Остановило меня то, что я уже слишком много времени занимался своей машиной. Но и до сих пор не знаю, прав ли я был тогда...
Я опять вернулся к своей работе и решил во что бы то ни стало довести ее до конца. Я хорошо запомнил чье-то ядовитое высказывание о «специалистах» и «философах»: «специалист» пытается узнать все большее о все меньшем до тех пор, пока не будет знать все ни о чем; «философ» пытается узнать все меньшее о все большем до тех пор, пока не будет знать ничего обо всем. Я не хотел быть ни «специалистом», ни «философом», я хотел быть физиком.
А результатов пока никаких.
Несколько раз мне казалось, что я почти у цели, что не хватает только одного какого-то кирпичика, чтобы получилось нечто законченное, и казалось, еще усилие, и этот кирпичик будет найден.
Но такого кирпичика не находилось.
Обнаруживался какой-нибудь антикирпичик, и после такой находки мое сооружение, казавшееся только чуть недостроенным, мгновенно разваливалось.
Последним таким антикирпичиком был тэта-резонансный эффект.
Открытие оказалось неожиданным и действительно случайным; и все-таки – приходилось признаваться – эта работа, на которую я затратил всего месяц, по своим результатам была значительнее всего, что я сделал за предыдущие четыре года. Сейчас еще трудно было судить, к каким последствиям приведет мое открытие, – мне удалось установить только самые общие закономерности; да еще ясно было, что этот эффект ставит крест на очередной моей попытке создать устойчивую систему высокоточных усилителей.
Приходилось начинать с того же, что и четыре года назад, – с нуля.
Я сохранил все записи, относящиеся к машине, и теперь привез их с собой в Уфу. Внушительная пачка бумаг – несколько сотен листов и две большие общие тетради. Я стал прикидывать – что же действительно ценного в этих сотнях страниц? Наверно, подумал я, если выкинуть лишнее и переписать подряд то немногое, что действительно можно назвать ценным, все заняло бы не больше двух страниц. Даже меньше – полторы.