- Да.
- Сегодня я говорю с вами неофициально. И не веду протокола... Расскажите все о себе! Без утайки!
- Вы действительно хотите мне помочь?
- В рамках закона - да, я готов вам помочь! Подумайте...
Храмов молчал.
Я встал, как бы заканчивая разговор.
Лицо инженера исказила гримаса.
- Подождите!..
Я смотрел на него и ждал, что он скажет дальше.
-...Вы когда-нибудь видели, как бежит по дороге заяц, попавший под свет автомобильных фар? Как он скачет, не в силах вырваться из цепкого этого луча... Вот я и есть этот заяц... Послушайте, подполковник Бизин, я вам верю... Верю потому, что знаю: при желании вы уже могли бы меня посадить. Я бы сидел под замком, за решеткой, а вы бы неспешно расследовали меня. Да, вероятно, так вы и должны были поступить. И, наверное, у вас и в самом деле будут из-за меня неприятности по службе. Потому что любая служба - это в чем-то механизм, автомат, запрограммированный, выверенный, продуманный до мельчайших деталей. Тот, кто - пусть даже и непреднамеренно! - попытается нарушить ритм отдельных частей этого механизма, должен быть раздавлен. Я рассуждаю сейчас как инженер. Какие могут быть на службе эмоции, благородство? И прочее... А вы тем не менее не сажаете меня в машину, не увозите с собой. Вы благородны по отношению ко мне. Помните, у Виктора Гюго? Жавер и Жан Вальжан? Кошка и мышка. Сначала один был кошкой, а другой - мышкой. Потом они поменялись ролями. И Жавер сломался, повергнутый в прах благородством Жана Вальжана. В нем сломалась машина... Ах, боже мой, что я несу, что?.. Но я сейчас вам скажу одну вещь, это очень важно, очень. Сейчас, я только сформулирую... Вы ведь и в самом деле, вероятно, хотите мне помочь? Вы можете мне помочь! Можете, можете, я знаю. И для этого вовсе не обязательно кому-то быть Жавером, а кому-то Жаном Вальжаном. Другое время, другие отношения. Какой между нами может быть антагонизм... Мы оба работаем на благо одного общества... Нет, не то! Но сейчас я скажу... - Он шептал то громче, то тише. Это походило на бред. Нет, нет, - он словно догадался, о чем я думаю, - я не сошел с ума. Что вы! Не бес покойтесь. Просто я попал в капкан, из которого не могу вырваться. Вы можете мне помочь. Да, да... Знаете, каким образом?
- Каким же?
- Не занимайтесь моим делом! Да, именно, так! Я прошу вас, Вениамин Александрович!
- Как это? - Я был ошарашен его словами.
- Вот так! Это просто! Вы можете мне помочь! Человеку! Все, что вы сказали, - правда. Я не Храмов. Но я никого не убивал. Наверное, я был преступником. Нет, не наверное, а точно, определенно - был. По закону. Но это было так давно... За сроком давности... Вряд ли меня сейчас накажут... Но что мне суд государства, если моя семья меня осудит?.. Сам себя я давно приговорил, ибо всегда думал об искуплении и не находил его. Я слишком много лет жил под чужим именем, чтобы сейчас сказать своей жене: "Я не тот, за кого ты меня приняла, принимала, принимаешь!" Моя жена - она святая. А мои дети? Что я скажу своим детям? Мое разоблачение равносильно моей смерти. Но ведь и смерть разная. Иная с цветами, венками, речами, оркестром. А бывает, зароют, как собаку, где-нибудь под забором. Мои дети Храмовы... Они-то уже Храмовы... Послушайте, Вениамин Александрович, я старше вас на много лет... Ответьте мне: неужели двадцать пять лет честной, полезной обществу, людям жизни могут быть зачеркнуты несколькими несчастными, изломанными годами?! Где же тогда справедливость людей? Общества? Значит, главное - это месть? Месть?! Да, это в меня стреляли! И я знаю, кто это сделал. И почему. Наверное, он имел право - свое, личное право - стрелять в меня. Хотя у меня было большее право - убить его. Вы ничего не поймете, потому что я не могу вам сказать глазного: кто и почему попал в Сурина, целясь в меня. Вот такая нелепая ситуация сложилась: я должен всеми правдами и неправдами покрывать этого убийцу... Господи, чего в жизни не бывает? Да если хотите знать, лучше бы мне погибнуть тогда, в гостинице. Я бы погиб, но остался в памяти жены, детей - мужем и отцом. А так?.. Нет, ничего я не скажу! Но умоляю вас, детьми своими заклинаю - не расследуйте меня! Неужели в вашей жизни добавится чуть больше счастья, если вы сделаете несчастными сразу четырех человек, трое из которых безвинны? Я знаю, что вы скорее всего докопаетесь до конца. Вернее - до начала... У вас для этого есть возможности и силы. Целое государство, и какое... Но прошу вас... хотите, на колени встану? Не делайте этого!.. Прошу вас... Как человек человека! Никому ведь хуже от этого не будет. Я уже наказан. Всеми годами, когда каждый день боялся вот этого мига... Я ждал вас. И вот вы приходите и говорите: "Ты не Храмов!.." Боже мой, если бы вы знали, какая это пытка - так жить... Прошу вас, прошу...
И он, закрыв лицо руками, заплакал. Страшное зрелище...
Я молча смотрел на него и не знал, что сказать.
- Знаете, Вениамин Александрович, - бормотал Храмов, давясь слезами, я ничего вам не скажу. Я все буду отрицать. Я состою на учете, в диспансере. После контузии. Нет, нет, это не подлог. Это моя собственная, настоящая контузия. Летчик Храмов был контужен в голову. Но я, который не Храмов, я тоже был контужен в голову. После этого у меня наступили провалы в памяти. Что-то помнил, что-то забывал... Потом это прошло. Сейчас ничего подобного нет. Но я солгу! Я скажу, что есть. И никакая экспертиза не опровергнет меня, потому что я знаю, как доказать, что у меня наступил провал памяти... И я буду упорно цепляться за это... И все отрицать. Но какое все это имеет значение?! Ведь для жены, для своих детей я все равно буду конченым человеком! И тогда я гюрешу с собой. Поверьте, это не шантаж. Какая идиотская ситуация... Мне ничего не останется сделать, как пойти на это... Неужели вам так хочется моего позора, моей смерти? Физической и нравственной? Как хорошо сложилось бы: вы возвращаетесь в Волжанск и докладываете начальству, что версия не нашла подтверждения. А?... Поверьте, перед законом я теперь чист! Убить хотели бывшего меня.
- Это месть? - спросил я.
- Да, - чуть слышно ответил он.
- Поймите и вы меня, - заговорил я. - Узнав это, я тем более должен узнать все. А решать, как поступать с вами дальше, буду не я. Это решит суд. Государство.
- Ну вот... - Плечи у него. опустились. - На миг мне показалось, что сейчас говорили просто два человека. Теперь я понимаю, что вы не можете быть просто человеком. Я не имею права вас осуждать за это. А могу лишь горевать. Что ж, Вениамин Александрович, узнавайте. Но я в этом вам не помощник...
- Вы надеетесь, что мне и моим коллегам все-таки не удастся раскрыть вашу тайну?
- Да, я надеюсь. - Он попытался улыбнуться. Но улыбка не получилась. Это все, что мне остается...
13
Вернувшись в Волжанск, я сначала заехал домой: хотелось увидеть жену.
До начала рабочего дня оставалось еще два часа.
Не успел повернуть ключ в замке, как дверь открылась, Ирина!..
Обнявшись, мы так и стояли в дверях.
На своей щеке я почувствовал ее слезы.
- Прости меня, Венечка, - услышал жалобный шепот. - Это сейчас, сейчас пройдет. Просто я знала, я почувствовала, что ты сегодня вернешься. Нет, нет, никто не говорил! Я сама почувствовала. Я уже полтора часа сижу в прихожей и жду тебя.
Бог мой, до чего же я люблю эту женщину! Мы прошли в комнату, взявшись за руки.
- Как ты себя чувствуешь, Ириша?
- Все хорошо, - радостно-смущенно ответила она. - Ты очень устал, Венечка?
- Да что ты! - рассмеялся я. - Командировка легкой оказалась - так, пустяки. Давай, родная, посидим, а? Вот, располагайся здесь, а я придвину кресло к дивану. Ты и вправду хорошо себя чувствуешь, Иришенька?
Жена, деловито устраиваясь на диване, вдруг стыдливо прикрыла руками свой живот и чуть слышно сказала:
- Наверно, это будет скоро! Я чувствую, Венечка!..
Я думаю, большинство мужчин одинаково ведут себя в подобной ситуации: хлопают глазами и молчат, не зная, что сказать.
- Когда? - пробормотал я наконец.
- Ну кто же может знать точно, дурачок? - тихонько рассмеялась Ирина. - Скоро. Понимаешь? Может быть, завтра. Или послезавтра... Извини, Венечка, я пойду лягу?
- Ну, конечно, конечно! - Я вскочил с кресла, бестолково засуетился. Ты не должна была так долго сидеть в прихожей, что за новости, честное слово!..
- Не сердись! - Она прижалась ко мне. - Я очень скучала без тебя. Мне так страшно...
- Не волнуйся, милая, все будет хорошо!
- Да нет, Венечка, ты не понял меня. Я не о себе. Я так боюсь, когда ты уезжаешь куда-нибудь...
Она впервые сказала о своем постоянном страхе, связанном с моей профессией. Ирина думала уже не обо мне и не о себе - но о нем, третьем. Сама она могла вынести все - и неизвестность ожидания, и затвердевший в сердце страх, и бессонные ночи. Ему - ребенку! - она хотела мира. Мира спокойствия и благополучия. Мира - ровного и каждодневного...
Я проводил Ирину в спальню.
На кухне плотно притворил дверь и распахнул окно.
Надо подготовиться к разговору с Хазаровым. Разговор будет нелегким: ситуация, прямо скажем, сложилась неожиданная. И где только выход из нее?
Инженер... В нем, в его прошлом надо искать выход из этого лабиринта. Инженер... Ничего не могу с собой поделать, но после нашего почти откровенного разговора не могу даже мысленно назвать его Сергеем Николаевичем Храмовым. "Самозванец" - вот кто он для меня теперь. А если я разгадаю его тайну, то и все узнают, что он самозванец, - его сослуживцы и знакомые. И дети. И жена... И это, конечно, будет крахом для него.
Вот так, уважаемый Вениамин Александрович! А что тебе остается делать? Ты сделал свое дело - взял след! Иди по нему, гони - иного пути нет. В жизни так бывает: двое идут след в след. Только один убегает, а другой догоняет... Тебе выпало - догонять.
Сев за стол, я придвинул лист бумаги и стал набрасывать примерную схему ситуации.