Неведомый воин стоял в окружении варваров-кочевников, направивших на него свои копья. На каждое самое малое его движение они отвечали взмахами копий и преувеличенными, почти театральными жестами. Это и был своего рода театр: каждый играл свою роль, но не знал, что прописано в роли у другого. Надо было угадать: если я сделаю этот ход, каким будет ответный?
Молчание было напряженным: все хмуро переглядывались и как будто ожидали, когда Боян потеряет терпение или осторожность, чтобы наброситься на него.
— Я что-то вижу, — сказал вдруг человек в черных очках. — Кто-то едет. Белая машина. Полиция.
Он держал голову неподвижно, уставившись в небо, будто к чему-то прислушиваясь.
Все повернулись к тому месту, где между двумя скалами далеко внизу виднелась дорога.
На дороге ничего не было.
Затем внезапно за дальним поворотом, выскочив из-за зеленой завесы деревьев, закрывавших ленту дороги, показалась белая патрульная машина полиции.
— Быстро за камни, — крикнул Джемо. — Если это ты вызвал полицию, я тебя убью.
Это, безусловно, относилось к Бояну.
Все укрылись за камнями, только человек в черных очках остался стоять, недоуменно поворачиваясь в разные стороны и размахивая руками.
— Уберите Мемеда, — прошипел Джемо.
Максуд и Димче быстро потащили Мемеда за скалу. Он что-то бормотал, беспомощно дергался, но не мог помешать намерениям тех, кто его волочил; один ботинок остался в траве, он попытался вернуться и взять его, но его не пустили. Он махал руками, ругался, злясь на тех, кто его держал.
Все лежали в траве, не шевелясь, лишь время от времени поднимая головы, чтобы посмотреть, что происходит на дороге.
Патрульная машина, проезжая мимо скал, немного притормозила; на мгновение показалось, что она остановится, но она продолжила движение, снова набрала скорость и, поднявшись на холм, исчезла за перевалом.
Красный сокол прилетел и сел на вершине скалы, глядя на людей, лежащих в траве.
Первым поднялся Джемо и стал отряхивать штаны.
— Нигде покоя от них нет, все чего-то вынюхивают, — недовольно сказал он. — Пойдем, я тебе кое-что покажу.
За одним из камней лежала корзинка с бубликами, наполовину покрытая куском черной ткани. Джемо многозначительно посмотрел на Бояна, отодвинул бублики в сторону и вытащил из-под них что-то, завернутое в старые газеты.
— Неважно, как женщина одета, важно, что у нее под одеждой, — сказал он. — Не смотри на то, во что завернуто.
И он передал сверток Бояну.
Под газетой была картонная коробка из-под конфет, вся в следах от множества прикосновений плохо вымытых рук и заклеенная прозрачной липкой лентой.
Боян повертел коробку в руках, прикидывая, как ее открыть.
— Дети, жена, все хотят глянуть, — объяснил Джемо. — А то возьмут кусок, потом приходится их бить. Один уже потеряли.
Покачав головой, он посмотрел на Максуда и, словно угрожая кому-то, что-то невнятно пробормотал.
— Но ничего, найдется, — добавил он.
Он вынул из кармана складной нож — лезвие выскочило со щелчком — и бросил его Бояну. Тот сумел поймать нож в полете и в несколько движений разрезал липкую ленту.
Все стояли вокруг в ожидании, глядя в лицо Бояну. Он открыл коробку: внутри вперемешку, все еще в следах земли, в которой они были найдены, лежали разрозненные части какого-то ювелирного украшения, состоящего из кусочков цветного стекла, лазурита и сердолика. Не хватало плитки Исиды, которую Бояну показывал Максуд, но зато была другая — такого же размера, на которой сидел черный пес Анубис, проводник душ мертвых в подземном царстве. Нитка, на которую они были нанизаны, давно сгнила, и было непонятно, в каком порядке когда-то висели части украшения. Боян насчитал тридцать три предмета, которые, судя по отверстиям, проделанным в них и теперь забитым землей, когда-то составляли ожерелье. Боян был впечатлен. Но больше всего его привлекла небольшая каменная плитка — примерно с ладонь — на которой с большим тщанием и очень точно были вырезаны египетские иероглифы.
Боян рассмотрел идущие вертикально иероглифы; таких строк было четыре, их нужно было читать слева направо, на это указывало то, что знаки живых существ, использованные в письме, были повернуты влево. На другой стороне плитки была лишь небольшая группа знаков в середине, заключенная в продолговатую форму с закругленными краями. Боян знал, что это картуш и что в нем было написано имя египетского правителя; имена фараонов так писали всегда. Но Боян не мог прочитать имя.
— Что там написано? — нетерпеливо спросил Джемо.
— Не знаю, — сказал Боян. — Я такое письмо не учил.
— Оно египетское?
— Египетское.
— И ты не знаешь, что там написано?
— Нет.
— Надо это выяснить, — сказал Джемо. — У тебя есть кто-нибудь, кого можно было бы спросить?
— Найду.
— Хорошо, — сказал Джемо. — Но будь осторожен, не говори ничего лишнего. Никаких имен, понял?
— Это будет трудно, — сказал Боян. — Придется спрашивать людей в других местах, возможно, даже в Каире. У нас нет специалистов, которые могли бы это прочитать.
— Долбаная страна, — выругался Джемо. — Чему вы там учитесь в своих университетах?! Дайте один нам, албанцам, увидите, какую науку мы там создадим.
— Не мешай сюда политику, — сказал Боян. — Все тебе не так. Но скажи — где ты это нашел? И зачем тебе надо знать, что тут написано?
Джемо посмотрел на него; на его лице осторожного жителя гор, прошедшего жестокую школу жизни в городе, появилась лукавая улыбка, знак уверенности в своем превосходстве над чужой хитростью.
— Место потом узнаешь, — сказал он. — А прочитать надо, потому что… — он тянул с ответом, явно раздумывая, сказать истинную причину или нет, — потому что нам это нужно.
Боян пожал плечами.
— Как хочешь, — сказал он, показывая, что обижен недоверием Джемо.
Джемо передумал.
— Хорошо, — сказал он. — Хотим знать, потому что это важно. Я человек не ученый, но думаю, что тут написано, где копать. Понимаешь?
— Ты имеешь в виду — где спрятано золото?
— Что бы то ни было, — сказал Джемо. — Нам нужно знать. Это для нас важно. Зачем продавать чужакам, иностранцам, если это может принести пользу нам самим?
— Я попробую, — сказал Боян. — Это будет нелегко.
— Действуй, — сказал Джемо. — Так, значит, с этим разобрались. Теперь о карте.
— Это просто несерьезно, — сказал Боян. — Поверь мне.
— Серьезно, — сказал Джемо. — Должно быть серьезно. С человеком, кто мне ее продал, мы и так на ножах. И он знает, что я убью его, если он меня обманул. Я заплатил ему пять тысяч марок. Так что будь уверен — она настоящая. Ты мне нужен как ученый человек, ты должен найти место, которое там обозначено. Где мы потом будем копать.
Все стояли на плато в окружении скал, как будто совершали некий ритуал. Дул ветер, а высокая трава серебрилась под солнцем.
— Дай мне эту карту, — сказал Боян. — А это я сфотографирую.
Он вытащил фотоаппарат и опустился на колени рядом с коробкой с украшениями.
Утром, только проснувшись, Боян позвонил Майе.
— Я волновалась, — сказала она. — Как все прошло? Они и вправду что-то нашли?
— Я ничего не понимаю, — сказал Боян. — Ожерелье. Египет. А еще каменная плитка с иероглифами… Какое-то безумие. Я до сих пор не могу в себя прийти.
— Что ты собираешься делать?
— Еще не знаю. Надо только не спугнуть — возможно, это лишь малая часть найденного.
— Но следует известить музейщиков, а может, еще и полицию, власти. Все-таки это их дело.
— Да, только эти власти больше трех лет не давали мне работу. Почему я должен работать на них?
— Но ведь…
— Мне хочется все самому разузнать. Неважно, что будет потом.
— Ох, — сказала Майя. — Это мне понятно. Атомная бомба. Эйнштейн.
— Пока что я просто хочу установить, что там на самом деле.
— Это было бы настоящим открытием. Египетские сокровища в горах Македонии. Связь с Александром Македонским. Еще и книгу напишешь.
— Для книги слишком рано. Сначала нужно многое выяснить.
Потом он позвонил в «Вечерние новости»; Коле еще не пришел. Сотрудник, с которым Боян говорил по телефону, услышав его имя, вмиг стал очень любезен — по всей видимости, статьи имели успех.
Пока Боян пил чай, он полистал несколько иллюстрированных книг о египетской цивилизации. Колонны в форме стеблей папируса, цеп для зерна как символ царской власти, один и тот же иероглиф для понятий любовь и пахота — знак того, что необычайная сила простейших предметов сельскохозяйственного обихода придавала им метафизический смысл. Постоянное стремление к тому, чтобы скрыть облик: священный скарабей превращается в солнце, окружность с вписанным в нее косым крестом — иероглиф, означающий город, фигуры писцов, сливающиеся в единую форму глубины и духовности. Сплав мужских и женских черт в анхе. В книгах все было на уровне, предназначенном для широкой аудитории — с упрощениями, чрезмерно привлекательными формулировками, но с тайной, которая, несмотря на все попытки разгадать ее, все еще оставалась. Взгляд фараонов, устремленный в грядущие века, сохранял свою удивительную загадочность.
Боян встал, бросил в стиральную машину джинсы и футболку, которые он носил вчера, — они пропахли потом и требовали стирки. Натянул светлые брюки и голубую рубашку из льна с хлопком.
Машину он оставил на стоянке у старого здания Национального театра. Мимо него, громко болтая, прошли три девушки в пестрых юбках и коротких черных блузках, оставлявших пупки открытыми — как на рельефах из древнего Египта. На бульваре Святого Климента Охридского листья лип отчаянно пытались выжить под натиском выхлопных газов; какая-то болезнь делала их жирными и блестящими. Боян пошел не в редакцию «Вечерних новостей», а туда, где он вероятнее всего найдет Коле.
На витрине кафе «Букет» было написано:
Похлебка из рубца
с булочкой и острым перцем