Боян стоял у письменного стола и резал пополам персики. Разрезанный плод сиял, как маленькое солнце, и вся комната от этого приобретала торжественный вид.
— Тебе почистить? — спросил он, вынимая из половинок косточки и счищая кожицу с видом рыбака из южных морей, который потрошит пойманных на глубине морских гадов и бросает внутренности в мелководье.
— Боюсь запачкаться, — сказала Майя. — У меня новая юбка. Стоит мне надеть что-то новое, обязательно на себя накапаю.
— Ну так сними ее!
— Не могу. Нам пора идти. Нужно заглянуть в музей — у меня там семинар по культу Митры в Македонии.
— Я думал, мы до вечера останемся здесь, — посетовал Боян. — Что касается Митры, я недавно читал об этом. Но, в любом случае, тема, которую тебе дали, бессмысленна: женщины не имели доступа к культу. Это было привилегией воинов.
— Мне все равно, — сказала Майя. — Напишу о тавромахии и свяжу Митру с этими прыгунами через быка в Кноссе.
— Можешь написать и о корриде. Гойя, Пикассо, Хемингуэй, Жорж Батай. Но профессор не будет впечатлен. Кстати, что там про быков?
— Быка убивали во время обряда посвящения. Митра всегда изображается во время боя с быком, и ему помогают собака, ворон, змея и скорпион. В Риме Митру представляли с головой льва. Лев и солнце близки, ты знаешь это по алхимическим символам, так ведь? Бог молодого солнца убивает мрачное зимнее чудовище… — проговорила Майя, каким-то образом справившись с долькой персика — съев, не закапав юбку. — В музее есть несколько стел с этим мотивом. Пошли!
Раздавленная жарой площадь была пуста. С Каменного моста цыганята прыгали в обмелевший Вардар, его вода была цвета старой бронзы и скользила по гальке, как нож, который о камень чистят от ржавчины.
Было около четырех часов, прохожих на улице мало. Старый базар спал, ожидая вечерних покупателей. Подмастерья опрыскивали булыжную мостовую перед ювелирными лавками водой из бутылок. Мастера с любопытством поднимали головы, чтобы посмотреть, кто эти двое, что бродят по базару в такое жаркое время дня. Под их взглядами Майя и Боян чувствовали себя чужаками, проникшими на запретную территорию.
— Мы специальные посланники, — бормотал Боян, как будто представляясь кому-то. — Пришли в связи с Митрой. Знаете, тот с быком. Да, — отвечал он любопытным взглядам, устремленным на них через витрины, — нам есть что рассказать вашим хозяевам.
— Как, по-твоему, будут они нам рады? — спросила Бояна Майя.
— Не думаю. Но мы будем осторожны.
Боян схватил Майю за руку и повел по переулку к музею. Перед ними открывалось пространство другого, внутреннего города с тайными проходами, едва читаемыми знаками, загадочными указателями. В нем существовали слабо различимые входы, ведущие к неожиданным нагромождениям удивительных строений, вдруг появлялась возможность, пройдя через какой-нибудь запущенный двор или грязную мастерскую, оказаться перед нигде не описанным памятником или открыть не известную тебе ранее панораму. Все было важно: табличка с названием давно не существующей страховой компании, вывеска ликвидированной фирмы, ржавая железная эмблема на полусгнившем заборе: у всего было свое, особое, скрытое значение, таинственное содержание, непонятное для непосвященных. Двое любопытствующих шли по запретному кварталу города — они ощущали присутствие тайн, но ключа к ним у них не было.
Миновав красильню и несколько лавок со сверкающими жестяными изделиями — Майе и Бояну казалось, что торговля этим дешевым товаром была прикрытием деятельности иного рода, они пришли в музей. Внутри царил приятный полумрак, но посетителей не было. Охранники дремали по углам. Боян и Майя спустились по лестнице, которая вела из холла внутрь, и направились в зал, посвященный римскому периоду. После залитых солнцем улиц музей казался вневременным — словно чудесный остров, защищенный от всех штормов.
Было очень тихо. Затем послышался едва уловимый ухом звук. Они сразу определили его источник: по залу кружила огромная зелено-золотая навозная муха, занесенная сквозняком через на мгновение открывшуюся дверь. Обезумев, она гудела и металась среди бюстов императоров, сенаторов, героев. Пролетая мимо полузакрытых жалюзи по нотному стану солнечных линий, муха становилась то видимой, то невидимой, то видимой, то невидимой, сопровождая свой полет нескончаемой и бессмысленной арией.
Боян, наблюдавший за ее эскападами, почувствовал, что Майя коснулась его руки. В одной из витрин, мимо которых они проходили, стоял огромный красный глиняный сосуд в форме фаллоса.
— Мммммм, — прошептала Майя. — Вот это да… Как ты думаешь, им пользовались?
— Это предмет культа, — сказал Боян и, улыбнувшись, добавил. — Не то, что ты думаешь. Просто символ.
Майя открыла тетрадку, чтобы что-то записать. Через какое-то время они увидели большие каменные плиты с надписями. На них повторялся один и тот же рисунок: молодой человек во фригийском колпаке, которому помогают собака, ворон, змея и скорпион, наносит удар ножом в шею быка.
— Надо будет спросить кого-нибудь с кафедры классических языков. Чтобы прочитать эти тексты, нужен специалист.
— Насколько я понимаю, обычные посвящения. «Люций Корнелий, подданный великого кесаря Августа, воздвиг этот памятник…»
— Эй, а это что? — удивилась Майя, глядя на рисунок с боковой стороны памятника.
Там был изображен необычный знак.
— Спроси у специалистов, — посоветовал Боян, — но не думаю, что они тебе что-то разъяснят.
На камне была вырезана латинская буква V, на ней крест и еще две линии, пересекавшиеся под острым углом.
— Голова быка? — спросила Майя, перерисовывая знак себе в тетрадку. — Края горизонтальной линии креста похожи на глаза. Какое отношение имеет митраизм к христианству?
— Ну, как же, — проговорил Боян. — Эти две религии боролись за господство в Риме. Когда христианство победило, где-то в середине четвертого века, христианская церковь сделала 25 декабря своим праздником именно для того, чтобы вытеснить мистерии Митры, которые происходили в то же время.
— Почему двадцать пятого декабря?
— Это период зимнего солнцестояния. Созвездие Девы над полуночным горизонтом. В любом случае совершенно очевидно, что имел место обмен знаками и символами с обеих сторон.
— Это становится интересным, — заметила Майя. — Получится хороший доклад. Ты мне поможешь, ладно?
— Если будешь хорошо себя вести, — отшутился Боян. — Зависит от тебя.
— Только без шантажа, — сказала Майя.
Когда они вышли на улицу, солнце пекло уже не так сильно, но воздух стал гуще и тяжелее; на узкие улочки Старого базара опустилась зыбкая мгла. Прохожих заметно прибавилось — все было не таким, как когда они шли в музей. Семьи с множеством детей останавливались у витрин, входили в магазины, выходили, неся пакеты с купленными товарами, о чем-то споря и пересчитывая деньги — сколько же было потрачено на покупки. Продавцы перекрикивались через улицу, из чайных выбегали мальчики, неся на мельхиоровых подносах стаканы с чаем. Шум, движение, пестрота — мистерия исключительности этой части города пропала.
— Купи мне мороженое, — заискивающе попросила Майя. — Я хочу съесть мороженое на улице.
— Имей в виду, что я — безработный археолог, и мой бюджет на непредвиденные расходы ограничен. Кроме того, мы — в общественном месте, а то, как ты лижешь мороженое, выглядит просто неприлично. Твои развратные движения языком — страшный удар по нормам морали и нравственности. Подумай о молодом поколении!
— Ты лицемер! На самом деле запреты такого рода всегда только раскрывают потаенные желания тех, кто запрещает. А потом…
— Эй! — вдруг крикнул кому-то Боян. — Теперь не узнаешь меня, а?
— Узнаю, — отозвался, вынырнув из толпы, продавец сигарет. — Конечно, мы знакомы, как я могу сказать, что незнакомы. Знакомы…
Он переминался с ноги на ногу, нарочито сильно выворачивая и подволакивая свою более короткую ногу, тем самым показывая, что ему неудобно стоять здесь — посередине улицы в компании Бояна и Майи под любопытными взглядами окружающих.
— Ты что, снова в беде? — спросил Боян.
— Я всегда в беде, — ответил тот. — Бедный человек всегда в беде.
— Теперь ты уже без сигарет, — сказал Боян.
Цыган нервно оглянулся. Его черные глаза бегали, как тараканы, упавшие в белую фарфоровую тарелку, из которой им никак не удается выбраться.
— За тобой кто-то гонится?
— Никто за мной не гонится, — сказал Максуд, озираясь по сторонам. — Никто за мной не гонится, но тут нам стоять не годится. Давай встретимся в другом месте.
— Зачем?
— У меня для тебя кое-что есть.
— Что-то нашел?
— Сейчас говорить не могу, — сказал Максуд, вытягивая шею и неестественно поднимая голову, словно пытаясь разглядеть что-то над головами прохожих. — Времени нет. Приходи завтра вечером в крепость. Пока.
И он исчез в толпе.
— Это…
— Да, — пробормотал Боян, — тот тип с египетской пластинкой.
— Мне он не понравился. Такое впечатление, что он чего-то ужасно боится.
— Он что-то знает, — сказал Боян. — Я уверен, что он открыл что-то важное и ценное.
Они пошли дальше по улице, где были ювелирные магазины, а потом, пройдя мимо чайной на углу, свернули в проулок, вымощенный старыми каменными плитами.
У стены, когда-то сложенной из круглых речных камней и кусков черепицы, рядом с выставленными на продажу метлами, на плетеном стуле сидел пожилой мужчина в черных очках. Его осанка выказывала самоуверенность — он держался так, словно сидел на троне, а не на шатком стуле у полуразрушенной стены.
— Посмотри на его ботинки, — прошептала Майя.
На ногах у сидящего человека были огромные белые туфли, словно позаимствованные из киношного реквизита двадцатых годов, с черными треугольниками из лакированной кожи по бокам — он вытянул ноги в сторону прохожих, будто желая подчеркнуть свою исключительность. У мужчины была яйцевидная голова с коротко подстриженными волосами, а белая вязаная шапочка на темени выдавала его принадлежность к мусульманам. Лицо у него было спокойным — на нем не отражалось происходящее вокруг. Из соседней чайной вышел мальчик с чашкой чая в руках, подошел к человеку в черных очках, наклонился к нему, что-то прошептал на ухо и вложил чашку в руку.