Вдвоем с водителем Турецкий вошел в магазинную подсобку. Водитель что-то сказал рабочему в фартуке, тот кивнул и ушел. А короткое время спустя к ним вышел лысый толстячок, поздоровался за руку с водителем, Турецкому кивнул.
— Какие проблемы?
— Вот московский товарищ хотел на рынок за бараниной заехать, а я отсоветовал.
— Правильно, — улыбнулся толстяк. Был он весь какой-то стерильно чистый и аккуратный, совсем не похож на бывших мясников из подсобок. — А что делать хотите? — поинтересовался у Турецкого.
— Да хотелось бы хорошенько нашпиговать.
— Понял. Народу много?
— Да какой там! Три-четыре человека…
— Так. Вино соответственно?
— Бутылки три, думаю. И коньячку на всякий случай.
— Чеснок, морковь, сельдерей, аджику — надо? Зелень?
— Само собой.
— Во что класть будем? — И когда Турецкий показал целлофановый пакет, засмеялся: — Разве что для зелени! В коробку положим. Подождите.
— Здесь гораздо дешевле, — объяснил водитель, когда толстяк ушел. — Он здесь директор, толковый дядька. А дешевле потому, что у них в Лужском районе своя ферма. Так что работают без посредников. Раза в полтора дешевле. На него тут, было дело, наезжали! Ну мы им пачек и накидали.
— Вроде крыши?
— Да нет, — застеснялся водитель. — Просто бывает совсем лишнее в торговом зале толочься. Так, по случаю заскочишь… Но все копеечка в копеечку, тут никаких чаевых нет. Да сами сейчас увидите.
Минут через десять рабочий вынес заклеенную скотчем коробку — общим весом этак килограммов на десять. Вышел и толстяк директор. Он быстро посчитал на калькуляторе и назвал сумму. Действительно, выходило недорого, около трехсот пятидесяти рублей. Турецкий рассчитывал где-то под пять сотен.
— Я вам парочку свежих лавашей положил, — сказал директор, — разогреете! — Взяв деньги, обернулся к рабочему: — Сеня, сделай одолжение, пробей в кассе эту сумму. — И отдал ему деньги. — А вы вообще ногу делали?
— А как же!
— Значит, знаете!
— Но от хорошего совета не откажусь, — улыбнулся Турецкий.
— Лично я, — сладострастно сощурился толстяк, — аджику с горчицей мешаю, много. И этой смесью густо обмазываю уже шпигованную ногу — всю. И на противень. А когда пластины режу, обильно поливаю ткемали. Я все положил туда, — он ткнул пальцем в ящик. — А в лаваш — горячий сулугуни. Я на всякий случай тоже положил. И маринованный чеснок. Я вижу — интеллигентный человек, поэтому предложил вам черное пуркарское, из советских запасов, — он подмигнул, будто заговорщик. — В обиде не останетесь. Заезжайте еще. Прошу, — и протянул принесенные рабочим сдачу и чек.
— Мне как-то неловко, — сказал Турецкий.
— Прошу, — директор был категоричен. — Приятного аппетита.
Двое оперативников сидели на лавочке перед подъездом дома на Моховой. Точнее, это была не лавка, а бетонная площадка перед входной дверью. И на ней, наверное подостлав газеты, отдыхали пожилые обитатели старинного дома. Двор был высокий, колодцеобразный и не очень уютный. В нем быстро темнело.
Перед тем как приехал Турецкий с Лизой и охранником, во двор как-то уж больно лихо вкатила иномарка из породы «фордов» с нечетко проглядывающими номерами. Стекла ее были притемнены, так что нельзя было разобрать, кто в машине и сколько народу. Машина замерла посреди двора. Похоже, что приехавшие разглядывали двоих парней возле двери. Оперативники сделали вид, что не обратили на машину никакого внимания, и та ловко развернулась и покинула двор.
А потом прибыл Турецкий, вынул из багажника большой картонный ящик. Спросил у Лени, какие у него планы, не хочет ли разделить ужин. Тот стал отнекиваться — в смысле если есть еще какие-то дела, то это одно, а если нет, то он бы предпочел заехать на Литейный, доложиться и — домой. Ну хорошо, согласился Турецкий, в конце концов, была бы честь предложена.
«Жигули» уехали. А вот ребятам придется еще подежурить. Пока не приедет Косенкова. Те рассказали Турецкому о странной машине.
— Вы голодные, хлопцы? — спросил он.
Оперативники засмущались:
— Да нет, не то чтобы…
— Ясно! — остановил их Турецкий. — Елизавета Евдокимовна, у вас что-нибудь найдется — подкормить ребят? А то им тут еще часа три как минимум придется…
— Конечно! — с жаром отозвалась Лиза. — Пойдемте!
— Тогда вперед, хлопцы, чем богаты…
На этаже, напротив лифта, выходящего Турецкого встретил еще один оперативник.
— Александр Борисович? — строго спросил он.
— Так точно! — отрапортовал Турецкий, чем вызвал у сопровождавших его улыбки.
— Происшествий не было. Кроме одного.
— Заходите, — кивнул остальным Александр, — мы сейчас. Слушаю.
— Я в окно смотрел, вон туда, на противоположный тротуар. Тут же, с третьего этажа, рукой подать. И вижу, из машины вышел мужик с самострелом, знаете, вроде спортивного такого? Чего-то ходил туда-сюда. Смотрел по сторонам. Потом, смотрю, сел в машину и уехал. Я подумал, что это, возможно, «технарь». Нас Виктор Петрович проинструктировал на этот счет. Вы в квартире окна снаружи посмотрите. Спецы иногда прослушку на присосках таких, типа детских стрел, устанавливают.
— Молодец, — одобрил Турецкий, — а теперь пошли перекусим. Мы тут одну дамочку ждем к восьми. Если не опоздает. Надо будет ее аккуратно встретить. А если кто вместе с ней, тот пусть пока погуляет. Лады?
— О чем речь? Сделаем.
Три часа впереди — времени для бараньей ноги более чем достаточно. Поэтому Лиза быстро сварганила операм большую яичницу и отварила пельмени.
Турецкий же тем временем открыл окна, обследовал наружные рамы и стекла и обнаружил-таки детскую игрушку. Стерженек на присоске плотно сидел на уголке оконной рамы в большой комнате. Он принес находку на кухню, где оперативники успешно расправлялись уже и со вчерашней, заново разогретой пиццей, и показал им «игрушку». А после, когда они, посмеиваясь, обсудили достоинства стрелки, открыл форточку и выкинул находку во двор.
Оперативники попили чаю и пошли работать дальше. А Турецкий распаковал ящик и изумился щедрости толстяка. Все предусмотрел, ничего не забыл. И коньяк положил хороший, армянский, трехзвездочный.
Лиза стала разогревать духовку, а Александр занялся подготовкой ноги. Попутно он читал короткую лекцию на тему:
— Вот видишь, он предложил мне шпиговать ногу не только чесноком, но и морковью с сельдереем…
— Кто — он?
— Тот директор магазина, у которого мы были… Но этими овощами я обычно шпигую исключительно кабанятину. Это необходимо, чтобы отбить у мяса специфический лесной дух. Ты когда-нибудь ела запеченного в русской печи кабана?
— Как понимать этот вопрос?
— Ну… так и говори: не ела. Обиды здесь ни при чем. А баранина требует особой обмазки, потому что мясо выделяет много сока. Вот мы ее шпигуем ломтиками чеснока, которые перед этим макаем в смесь соли, красного и черного перца. А теперь он предложил перемешать аджику с горчицей. Но горчица опять-таки очень хороша, если готовишь мясо дикого зверя, а не домашнего, понимаешь? Тогда ты обмазываешь горчицей, а сверху кашей из размятого черного хлеба. Хлеб в печи образует корку, внутри которой как бы кипит мясо. Это, надеюсь, тебе понятно? Во-от… А нашего баранчика мы сегодня тоже попробуем немножко смягчить такой вот острой смесью. Но сделаем боковые надрезы — чтоб сок вытекал и не давал мясу гореть. Мы ногу в процессе все равно будем поливать и этим соком, и растопленным маслом. У тебя есть немного сливочного масла?
— Немного есть. Но я хотела его на бутерброды, у меня есть в заначке баночка красной икры.
— Ни в коем случае! Нельзя смешивать жанры! Баранина есть баранина, а икра — совсем из другой оперы, ты что?! Чтоб на столе не было никакой икры! Баранина, вино, горячий лаваш с зеленью и растопленным сулугуни и — все! Это — стол. А все остальное — глупости эмансипированных баб. Во всем должна быть сохранена чистота жанра! Я понятно объясняю?
— Более чем! — смеялась Лиза, откидывая тыльной стороной ладони волосы, падающие на глаза. — Ты говоришь как профессиональный литературный критик. Иди ко мне в журнал, будешь вести рубрику.
— Далеко ездить… Не отвлекайся! А теперь мы эту ногу оставим минут пятнадцать отдыхать. Пусть напитается ароматами. И — в печь. Я мою руки, потом ставлю противень в духовку и на час удаляюсь читать материалы. А ты минут через сорок пять откроешь и аккуратно польешь ногу растопленным маслом. Столовой ложкой. Задача ясна?
— Слушаюсь, мой командир!
— Правильно. А теперь последние указания, но уже из другой оперы. С одним жанром мы покончили. Слушай внимательно, — говорил он, моя руки и раскатывая рукава рубашки. — У вас, вероятно, зайдет разговор о материалах Вадима.
— Почему?
— Потому что. Итак, во-первых, никаких материалов — то есть ни дневника Вадима, ни мемуаров его отца, ничего прочего ты отродясь не видела и ни о чем даже не догадываешься, ясно?
— Но как же тогда… А ты?
— Объясняю. Ты говоришь только чистую правду, и в этом твоя сила. Ты узнала Вадима в телепередаче, позвонила по указанному телефону, а я тебя сам вычислил и приехал сюда, чтобы поговорить. Но только о Вадиме. В нашем разговоре с моей стороны была названа фамилия Ирины, что тебя не просто удивило, а изумило. Эту фамилию я вычитал и у Вадима, и у его папаши. Я, а не ты. И когда ты сказала, что она в Питере, я тебя упросил познакомить нас. Это надо мне. И мои к ней вопросы касаются моего дела. Ты тут вообще никто.
— Но почему?
— А чтоб тебе после моего отъезда плохие дяди не задавали ненужных и грубых вопросов.
— А могут?
— Они все могут. Но я надеюсь, что Ирина им сама все расскажет. И допрашивать тебя не будет нужды. Однако если все-таки это произойдет, веди себя как тот бумажный солдатик. Или оловянный. Не помню точно.
— Бумажный — это у Окуджавы. Но неужели ты думаешь, что Ирина…
— Уже не думаю, а почти уверен. И первая посылочка от нее — вон та стрелка, которую я выкинул в форточку. До твоего телефонного разговора с ней и упоминания моего имени никто не знал, что я у тебя дома.