— Мое почтение, — с улыбкой приветствовал его Чингисхан.
— Привет, Генрих, счастливый человек!
— Почему?
— Не меняешься. Значит, здоровье хорошее. А что нынче может быть главнее?
— Ну, тебе тоже грех жаловаться. А вот дядя Костя что-то сдает.
— Наверное, есть причины? — Турецкий вопросительно посмотрел на Генриха — черноволосого, с красивой, благородной сединой, тронувшей короткие косые виски, по-юношески розовощекого, с острыми азиатскими скулами.
Тот засмеялся:
— Нет, с вами просто невозможно! Ты ему вопрос, а он так строит ответ, что тебе же самому и отвечать приходится. Ох, следаки! Что пить будешь?
— Как обычно — то, чего не надо готовить.
— Намек понял. Коньячок имеется. Но я про другое — чай или кофе?
— То, что уважает хозяин.
— Хозяин уважает зеленый чай. Думать помогает.
— Отлично, с коньяком это будет редкостный букет!..
— Он тебе еще ничего не успел сказать? — спросил Генрих, когда они сели друг напротив друга возле журнального столика.
— В смысле? Я только сегодня приехал из Питера.
— В плане ваших перспектив.
— Нет. Наверное, не успел. Мы с ходу столько вопросов ринулись обсуждать! А мне сказал: сам говори, я не хочу взваливать лишний вес на плечи.
— Ну и правильно. Зачем ему частности!
— Я тут кое-что прихватил о собой, хочу показать, посоветоваться.
— Посмотрю. По твоему делу я уже в курсе. Вам нужна была, как я понял, цепочка. Информацию на этот счет я вам, конечно, дам, но принимать меры вам придется самим. И как можно скорее, потому что положение в вашем ведомстве может очень скоро перемениться.
— Сверху?
— Дядя Костя все-таки сказал или сам допер? — улыбнулся Генрих.
— А я сразу сопоставил твои слова и нашу обыденность. Бурно начали, если помнишь, а после также быстро все свернули. Нет, конечно, какие-то телодвижения продолжаются…
— Вот именно, — покачал головой Генрих, — точное слово.
— Давят, что ль, на нашего?
— Да он окажется сам виноват. Ладно, об этом потом. Дело ваше заключается в том, что идет охота на держателя очень нехорошей компры. И на сей счет есть прямая договоренность двух служб, ясно чьих?
Турецкий указательным пальцем показал за окно, а потом ткнул им между собой и Генрихом.
— Вот именно. Но о ликвидации там речь не шла, только изъятие. Поэтому не могу исключить чьей-то инициативы.
— Может, они торговаться начали? То есть как бы легализовали секретные сведения?
— Скорее всего, другого объяснения не вижу.
— Тогда, прежде чем мы продолжим, прогляди, пожалуйста, то, что я принес. Это важно.
— Ну давай, а ты пока наливай, действуй. Там, на кухне, пошарь, вафли есть, печенье какое-то. На меня не обращай внимания…
Но уже через несколько минут чтения — Генрих превосходно владел английским — Турецкий услышал:
— Ну, ребя-ата!.. Кто знает, что это — у вас?
— Теперь — ты.
— Я бы не советовал бегать по улицам с таким материалом под мышкой.
— Так оригинал у Кости, а это мне и не нужно. Можешь себе оставить. Я не собираюсь отчитываться за каждую копию.
— А вы их и не делали, — вкрадчиво заметил Генрих, в упор глядя на Турецкого.
— Мы нет, — быстро согласился Александр. — Наверное, делал теперь уже покойный Вадим Кокорин.
— Очень логично. И очень правильно. А кроме тебя да Константина Дмитриевича их никто тоже не видел, ни секретари, ни машинистки, ни один человек? Из которого можно душу трясти, понимаешь?
— Я читал. И подумал, что, возможно, Музыкантом назвали известного в молодости саксофониста. Не так?
— В точку. А теперь слушай, что делать дальше. Думаю, будет невелика обида у некоторых дядей, если какие-то вопросы станут решать сами президенты. На своем уровне, понимаешь? Отсюда вывод: адрес доставки.
— Я не потороплюсь, если назову Григория Севастьяновича? — закинул удочку Турецкий.
Генрих с хитрой восточной улыбкой посмотрел на него и заметил как бы самому себе:
— Не понимаю, зачем я понадобился, когда они и сами хорошо все знают?
— Знать, Гена, мне мало. Даже хорошо. Я должен быть абсолютно уверен.
— Согласен. И лучше всего это сделать твоему шефу. В собственном кабинете. В твоем присутствии. Вот, мол, все мы тут. И отвечаем головой.
— А это не слишком? — усомнился Турецкий. — Вдруг тот дурак на память себе еще копию сделал?
— К вам конкретно это уже не имеет отношения. Наумову будет важен сам факт передачи. С соответствующим текстом. Ферштеешь?
— А то!
— Наливай. Молодцы. Такое дело закрыли! Да, и еще обдумайте место находки. Мне можешь не говорить, меня не интересует.
— Сочиним чего-нибудь, — задумчиво сказал Турецкий. — Конечно, зачем посторонних втягивать?… Ген, а остальные-то бумажки как?
— Ну о том, что Михайлов работал, да и сегодня пашет на ЦРУ, нам известно. Если он в какой-то уголовке замешан, там, у себя, это дело не наше, а их полиции. ФБР, в конце концов. Если бы он у нас что-то натворил, то могли бы потребовать его выдачи. Да и не потребовать, а попросить. И не выдачи, а провести допрос в качестве свидетеля. Видишь, как у нас желаемое спокойно разбивается о действительное? Впрочем, чего я тебе-то рассказываю. Он же вне нашей юрисдикции. Так что если очень хочется насолить дядечке, пусть дядя Костя позвонит в Вашингтон одной своей знакомой…
— Мисс Джеми?
— Вот именно! — засмеялся Генрих. — И отдайте им всю компру.
— А здесь ее держать еще какое-то время не очень опасно?
— Если только Михайлов лично не нанял киллера.
— А мы ведь поймали след того киллера, из отеля. И потеряли, естественно, так как он отбыл за бугор.
— Дядя Костя мне говорил. Я сообщил, к кому обратиться по этому вопросу. Это немножко не моя епархия. Слишком много интереса вокруг да около сейчас будет только мешать.
— И последнее, Ген. Насчет физика Красновского, которого обменяли на полковника Руденко.
— 3наю эту историю. Там один деятель из Комитета, который… курировал, крепко погорел. Не рассчитал, что у «его» физика язычок окажется довольно острым, а кроме того, что этот Красновский ничего, оказывается, на зоне не забыл и практически с ходу включился в проект. Ошибочка, как говорят, вышла. К счастью для физика, иначе бы ему век свободы не видать. Это ж было в восьмидесятом, по-моему, да?
— Точно, обменяли в восьмидесятом.
— Ну вот, мог бы и не дотянуть до… перестройки… Но ребята и тут не растерялись, нашли подход. Так уже не о нем речь шла, как о таковом. Фигура была и побольше, покрупнее…
— Роман Штейн, родители из Киева.
— Верно, — опять растянул губы в улыбке Генрих. — Ну все ты знаешь! Даже завидую.
— Я дневники читал.
— Интересно!
— Дать посмотреть?
— Зачем?! У меня разве своих забот не хватает? — Его ужас был неподделен и оттого особенно смешон. — Короче, работал тогда в нашем нью-йоркском консульстве Петр Суханов такой. Наш резидент. Он уже давно на пенсии. Ему и было поручено особое задание. Всех тонкостей не могу рассказать, поскольку просто не интересовался. Знаю, что была у него одна связь, которую он и закинул в окружение нужных объектов. Они там сложную задумали комбинацию с подставками, компроматом, прочим, а дело разрешилось, как в анекдоте, само. Не выдержал дедушка чрезмерного напряжения. Ну на том все и закончилось. Петя что-то получил за эту операцию, связь, естественно, вытащили из щекотливой ситуации, куда-то убрали. Вот, собственно, и все.
— С этой связью, которую зовут Ириной, я вчера, как раз в это время, лопал запеченную собственными руками баранину и пил хорошее вино.
— Слушай, Александр, с тобой нельзя разговаривать! Ну и как она?
— Баранина? Давай как-нибудь сделаю, сам оценишь!
— Ирина! — закинул голову, смеясь, Генрих.
— Тоже неплохо. Во баба! — Турецкий показал большой палец. — Если бы не обстоятельства, ни за что б не упустил. Да и она, по-моему, еще очень не против. Только ее, кажется, Григорьев со своими капитанами-телохранителями ни в грош не ставит.
— Ну она-то сама не жаловалась?
— Мне — нет.
— Тогда это никого не касается, а нас — тем более. Я имею в виду конкретно тебя. Она, надеюсь, в этом, — Генрих постучал пальцем по копиям документов, — ни-ни?
— Абсолютно. Просто она оказалась подругой одной моей знакомой, у которой я останавливался на денек.
— Ты мне напоминаешь одного солдатика, который идет с войны домой, да по дороге притомился. А тут пышногрудая тетка. «Дай, — говорит, — хозяюшка водицы испить, а то так жрать хочется, что даже переночевать негде». Значит, я так тебя понял, что еще не стареют душой ветераны? Такая была песня?
— Вот именно, ветераны — никогда не стареют душой! — пропел Турецкий и разлил коньяк по рюмкам. Сегодняшний паб-крол продолжался, но очень специфически, по-турецки как-то…
Уже простясь перед уходом, Турецкий натянул грязновскую кепочку, принял хулиганский вид и спросил Генриха:
— Тут идея появилась… Пока суд да дело, не тиснуть ли нам в газетке компру на Михайлова с гарниром из мемуаров двух покойных авторов — папаши с сыном. Как полагаешь?
— Фамилию нашей героини поминать не стоит, а так… — Генрих пожал плечами, что можно было расценить как согласие.
— Тогда я тебе еще одну копию оставлю, это из дневника Вадима. Как его взяли на крючок. Посмотри потом, пожалуйста, и скажи только одно слово — да или нет, ладно? Поскольку там тоже присутствует один живой.
— Хорошо, я позвоню.
Свет погас, дверь открылась, и Турецкий оказался на площадке. Он спустился в совсем уже темный двор. Точнее, и не двор, а дворовый массив, заросший деревьями и кустарником и пересеченный в разных направлениях асфальтированными дорожками. По ним Александр и вышел на угол Варшавки, где обнаружил без всякого труда свой автомобиль.
— Все, Сережа, — сказал, садясь и облегченно вздыхая, Турецкий. — У тебя какая дальнейшая программа?
— По вашим указаниям.