вободных рукавов.
– Как мило! – воскликнула она, когда он наклонился поцеловать ее. – Редкое удовольствие – заполучить тебя безраздельно! Налей себе выпить, дорогой, а потом иди сюда и рассказывай, как у тебя дела.
Вместе с графинами хереса и джина на столе помещался небольшой серебряный кувшин с водой. Он плеснул себе джину и придвинул пуф к дивану.
– Все утро писал Алатею Крейтон-Грин, – сообщил он. – Непростая задача.
Его мать сочувственно улыбнулась.
– Бедняжка Айона! Три дочери – и ни одного сына! И только у одной презентабельный вид. Так Алатея очень нехороша собой?
– Да. Очень.
Они переглянулись с улыбками. Изредка он спал со своими натурщицами и откуда-то знал, что и мать об этом знает, хоть и никогда не заговаривал об этом. Интересуясь внешностью Алатеи, она на самом деле спрашивала не о том, и он дал отрицательный ответ.
– Того и гляди кто-нибудь из нас скажет, что красота – это еще не все.
Он понял, что это первая осторожная попытка заговорить о Луизе, и уклонился от нее.
– Как там судья?
– Сражается в этих своих комиссиях. И как будто своих ему мало, заодно и в чужих. На прошлой неделе у нас ужинал Хордер. Британский медицинский совет намерен создать фонд по борьбе с проектом закона об общественном здравоохранении. Они просят у Питера поддержки. Еще одна комиссия добивается увеличения выплат членам парламента на тысячу в год. Довольно резко – по сравнению с четырьмя тысячами. Может, еще подумаешь, милый? Я наверняка смогла бы подыскать тебе славное обеспеченное местечко в парламенте.
– Обед подан, миледи.
– Доброе утро, Сара.
Он улыбнулся чинной старшей горничной, она украдкой улыбнулась в ответ.
– Доброе утро, сэр.
Пока он помогал матери подняться с дивана, она сказала:
– Одно я могу пообещать тебе точно. Запеканки из белок у нас не будет.
– Запеканки из белок?
– Милый! Ты что, газет не читаешь? Министерство продовольствия распорядилось, чтобы мы все ели белок, и с этой целью обнародовало рецепт запеканки из них. Омерзительно, правда?
За сырным суфле она расспрашивала о дальнейших заказах на портреты, о работах, которые он готовил к выставке, и он чувствовал, как увлекается, втягивается, упиваясь ее неподдельным, живым интересом, ее убежденностью, что он большой талант, художник с блестящим будущим. За окном с потемневшего неба медленно падали огромные белые снежные хлопья, но здесь, в гостиной, она создавала совсем другой климат, уютный и воодушевляющий, и то, как явно она гордилась им, нисколько не сомневаясь, что он этого достоин, вновь пробуждало в нем уверенность – он заражался от нее удовлетворенностью собой, как восхитительной горячкой.
Она пила только ячменный отвар, но для него припасла бутылку рейнвейна, и к десерту оказалось, что он почти допил ее. Условились, что она обязательно приедет к нему в мастерскую и поможет отобрать картины для выставки – или посмотрит снимки некоторых из них.
– Совершенно неважно, что чуть ли не четверть этих полотен уже продана, – сказала она. – Выставки для того и устраивают, чтобы получить больше заказов.
– Нам надо предложить галерее гравюры по ним.
– Это мы обсудим. А теперь – десерт!
Сара убрала тарелки и вернулась с серебряным блюдом, на котором дымилось нечто загадочное.
– Пахнет бананами!
– Бананы и есть. Наши самые первые. Для тебя берегла. А Питеру в Адмиралтействе достался лимон, – она сказала это таким тоном, будто получить его там – самое обычное дело. – Милый Джеймс «Мыльные пузыри»[5] ему дал. Так любезно, правда? Вот мы и приготовили жареные бананы с коричневым сахаром и лимоном!
Бананы были восхитительны. Она почти не ела, и это означало, что ему перепадет вторая порция.
Но когда они вернулись в гостиную пить кофе перед камином и мать снова устроилась на диване, атмосфера изменилась. Она начала с расспросов о своем внуке, которого «не видела уже давным-давно».
– Себастьян? Он в порядке. Говорит уже довольно хорошо. Как и должно быть, полагаю, – ведь ему скоро три. Сказать няне, чтобы привела его к тебе на чай?
– Обязательно милый. – Она взялась за свою вышивку. И через минуту легким тоном спросила: – А как Луиза?
– У нее все хорошо. Читала на прошлой неделе какие-то стихи для Би-би-си, была в восторге.
– А чем еще она занимается?
– О чем ты, дорогая?
– Ну, не два же последних месяца ей понадобилось, чтобы однажды прочесть несколько стишков. У меня она не показывалась с Рождества.
– Понимаешь, ты запугала ее.
– Не понимаю. И нет, я ее не запугивала – она недолюбливает меня. – И прежде, чем он успел возразить, добавила: – Недолюбливает за то, что я вижу ее насквозь.
– Мама, дорогая, что ты этим хочешь сказать?
Она отложила вышивание и пристально посмотрела на него.
– Я долго решала, стоит заводить с тобой этот разговор или нет. Но ведь у нас никогда не было секретов друг от друга, верно?
– Конечно, не было, – поспешно и неискренне подтвердил он.
– Конечно, нет.
Единственные свои секреты, которые касались его, она хранила исключительно ради его блага.
Очередная пауза отяжелела от невысказанного.
– К сожалению… как бы выразиться? Крошка Луиза вела себя очень скверно.
– Ох, мама, я знаю, ты недовольна ею как матерью, но ведь она еще так молода…
– Но достаточно взрослая для непростительных поступков.
– О чем ты говоришь?
Тут все и открылось. Луиза была неверна ему. Когда он возразил, что с бедным Хьюго она не спала, он точно знает, – смерть Хьюго как-то приглушила в нем гнев, вызванный этим романом, – она воскликнула:
– Нет-нет, это было уже после Хьюго, когда он возил ее в Холихед, там она познакомилась с каким-то офицером флота и потом встречалась с ним в Лондоне. Она назвала его имя, и он узнал его.
– Но откуда ты знаешь, была ли она…
– С ним в связи? Дорогой мой мальчик, их видели однажды вечером входящими в какую-то квартиру, а затем выходящими из нее – порознь – следующим утром. – И она продолжила: – Насколько мне известно, все это, возможно, продолжается до сих пор.
– Я точно знаю, что нет. Рори женился восемь месяцев назад. Нас приглашали на свадьбу.
Но она не на шутку шокировала его. Уже во второй раз: после злополучной истории с Хьюго он думал, что такого больше не повторится.
– О, милый, я вижу, как ты потрясен. Я так сожалею. И страшно зла. Чем ты все это заслужил?
– Только Богу известно. А мне – нет.
Она протянула ему руку, он схватился за нее. Воспоминания о том, как равнодушна и холодна была Луиза в постели, о чем он раньше никогда не задумывался, теснились в голове.
– Все кончено, что бы там ни было, – наконец с трудом выговорил он.
– Что кончено?
Услышав ее резкий тон, он вскинул голову.
– Все это – связь. С Рори. Они переселились в Корнуолл.
– А-а.
– А ты о чем подумала?
– Что ты говоришь о чем-то другом. Неважно.
– Она… ходила к тому врачу. К психиатру.
– Ходила? И бросила?
– На прошлой неделе. Не знаю почему. Но говорит, что туда ее больше ничто не затащит.
– Почему бы тебе не поговорить с ним?
– Не понимаю, какой в этом толк. Однажды я уже встречался с ним и, признаться, не впечатлился. – Его тревожили ее недавние слова. – Мама, но скажи на милость, ты-то откуда знаешь про Рори – про квартиру и так далее?
– Да просто услышала от кого-то, дорогой. Теперь это уже неважно. Если что и важно, так это твое счастье и благополучие. И Себастьяна, конечно. Я всерьез беспокоюсь за него. Луиза не просто плохая мать, она вообще не мать.
И вдруг ее прорвало:
– Ох, милый мой Мики! Я не перестаю корить себя. Мне кажется, это я во всем виновата.
– Глупости, мама. Не ты заставила меня жениться на Луизе, я сам захотел.
Но не договорив, он вдруг понял, что попался в одну из ее маленьких ловушек.
– Но я тебя не отговаривала. И теперь страдать вынужден ты. Я-то думала, она просто слишком молода и податлива. Откуда мне было знать, что она станет настолько эгоистичной, занятой только собой?
– Да будет тебе! Не все так плохо. Ты же помнишь, каким скверным стало наше начало. Я почти не бывал дома, был всецело поглощен своим судном. Теперь я понимаю, что она пережила.
– У нее был Себастьян.
– Да, но… она не хотела заводить ребенка так сразу.
– Неслыханно! Тебя могли убить, и осталась бы она без сына!
– Не все такие матери, как ты.
Небольшие часы на каминной полке мелодично пробили три.
– Боже! Мне пора, дорогая. У меня еще один сеанс.
Он наклонился поцеловать ее, она привлекла его к себе.
– Мики! Я хочу, чтобы ты знал одно: какое бы решение ты ни принял, я всячески поддержу тебя. И если оно будет касаться Себастьяна, тем лучше. – Она впилась в него взглядом проницательных глаз, цвет которых он однажды назвал аквамариновым. – Не забывай об этом, ладно?
– Нет, конечно, не забуду. – В этот миг он снова чувствовал себя уютно окруженным ее любовью.
Но в машине, пока он ехал через весь Лондон, в него вселились растерянность и уныние. Столько было всего, о чем матери он не рассказывал – к примеру, что Луиза отказывалась спать с ним, отчего он дулся, а она делала вид, будто не замечает этого. Он по-прежнему считал ее очень привлекательной – мало того, за последние четыре года она из довольно нескладной, голенастой, обаятельной девчонки превратилась в обладательницу на редкость заметной, эффектной внешности. Хоть ее красота и не попадала в точности под определение классической, стоило ей войти в комнату, как на нее обращались взгляды всех присутствующих. Она была ценностью, и его расстраивало то, что она, как он это называл, не вполне за него. Если бы, к примеру, его пригласили в Сандрингемский дворец, что вполне вероятно (он писал портрет одной из младших принцесс и надеялся написать их мать), она не обезумела бы от радости и не сделала все возможное, лишь бы помочь ему, как, по его мнению, поступило бы большинство молодых женщин: скорее всего, она оделась бы не так, ляпнула бы что-нибудь не то и в целом вела бы себя, словно не сознает важность происходящего. А он, если уж ему вообще доведется попасть туда, всей душой желал, чтобы этот визит имел успех. Так что, возможно, лучше не брать ее с собой. Надо бы посоветоваться на этот счет с мамой. Определенно так было бы