олная противоположность, или, скорее, испытание, медленно думала она – ее уже клонило в сон. Столько комнат, ей, наверное, целой жизни не хватит… и ей вспомнилось все новое, что она узнала о Джералде. Он умеет играть на рояле и прекрасно ездит верхом. Эти сведения она почерпнула у няни, и лишь в этих двух случаях он снова покраснел, хотя в остальном с ним больше такого не случалось. «Я так восхищен вами, – говорил он, – вы чудо. Знаете, это как разглядывать вблизи крылышко бабочки: каждая деталь – совершенство».
Завтра они собирались осмотреть снаружи дом и его окрестности. Здесь есть озеро, заросшее водяными лилиями и ряской, рассказывал он, и розарий, но розы в нем уже много лет не обрезали и сорняков полно, и есть еще четыре рассыпающиеся от старости оранжереи, и обнесенный стеной огород (тут они принялись рассуждать, не начать ли выращивать спаржу на продажу). Есть и лес с колокольчиками, и еще леса, но большая часть пахотной земли распродана. Его мать решительно распродавала все, что находило спрос. В этот момент няня, которая сделалась словоохотливой, выпив бокал шампанского, принесла маленький пакетик в оберточной бумаге и положила перед Джералдом.
– Мое дело, конечно, сторона, – начала она, – но есть такие понятия, как «хорошо» и «плохо», и одни понимают это, а другие нет. Когда ее светлость отправляла все фамильные драгоценности в Лондон на какой-то аукцион, я не смогла допустить, чтобы и это было продано. Оно принадлежало твоей бабушке, а я, как ты знаешь, поступила к ней в услужение, когда мне было тринадцать. Твоя бабушка отдала его твоему отцу, чтобы подарил твоей матери в честь помолвки, но на палец ее светлости оно не налезало и вообще никогда ей не нравилось. Вот оно и пропало, и никто не заметил. Если бы ты не собрался жениться, дорогой мой Джералд, я бы все равно отдала его твоей светлости, хотя ума не приложу, зачем бы оно тебе тогда сдалось.
В бумажной обертке обнаружилась темно-синяя кожаная коробочка, а внутри нее, вставленное в прорезь на грязно-белом бархате, – кольцо, овальный звездчатый сапфир в окружении бриллиантов. Она коснулась его кончиками пальцев, вспоминая, что он сказал про ее глаза после поцелуя, и ее окатила волна такой чистой радости, что невольно подумалось: она любит не только Джералда, но и всех, кто есть в мире.
4. ЖеныДекабрь 1946 года – январь 1947 года
– Так как же все-таки прошло у тебя Рождество? На самом деле?
– Ох, дорогая! Не знаю даже, с чего начать.
Джессика пришла на чай, к столу позвали и мисс Миллимент, так что Рождество обсуждали в шаблонно-жизнерадостном тоне, ни словом не обмолвившись об эмоциональных подводных течениях. Джессика рассказала о елке в доме Норы, с подарком для каждого ее подопечного, о том, как отец Лансинг привел своих хористов петь рождественские гимны, как она, Джессика, напекла четыре дюжины пирожков, которые смели в мгновение ока, как перед самым праздником трубы замерзли и в самый сочельник лопнули. Вилли подробно описала сестре, как сама впервые готовила рождественский ужин (а мисс Миллимент расхвалила его), как дети играли в карты – в «наперегонки», расположившись на полу в гостиной, и как Лидия заявила, что Бернардин жульничает, и Тедди страшно рассердился. «А мой рождественский кекс выглядел как бомбоубежище», – добавила Вилли.
Теперь же мисс Миллимент тактично удалилась к себе, Лидию и Роланда повела за рождественскими подарками Рейчел, и Джессика осталась всецело предоставленной Вилли. В комнате было довольно тепло, так как, хотя угля почти не осталось, компания «Казалет» прислала полный грузовик обрезков древесины, и сестры расположились возле самого камина: Джессика прилегла на диван, сбросив свои элегантные туфли, а Вилли свернулась в единственном уютном кресле.
Разглядывая лежащую Джессику, такую ухоженную в бежевом с зеленым твидовом костюме, в подобранном точно в тон костюму зеленом джемпере, с жемчугами их матери на шее и со свежей укладкой, она ощутила укол обиды. Как все перевернулось! Теперь ее руки загрубели от возни на кухне, это ей не хватило времени на прическу, это она каждый день выбирала одежду с тем расчетом, чтобы было удобно хлопотать по дому и при этом не мерзнуть. И ей же приходилось заботиться о мисс Миллимент и младших детях, не привыкших к Лондону, кормить, развлекать их и приглядывать, хуже того, справляться со всеми этими делами в одиночку, в то время как у Джессики с ее аккуратным домиком в Челси имелись и приходящая прислуга, и муж.
– Пожалуй, я все-таки не стану рассказывать тебе, какой это был ужас, – решила она, и сразу же, как она и предвидела, Джессика предприняла суетливую попытку найти в ее ситуации хоть что-то хорошее.
– Как, должно быть, приятно видеть Тедди дома, – сказала она.
– Разумеется, я рада, что он вернулся. Но я беспокоюсь за него. Эдвард (его имя она произносила с новой для себя, жесткой отчетливостью) платит ему недостаточно. Он с трудом сводит концы с концами. А Бернардин – они ужинают у меня раз в неделю, – рассказывала, что у этой женщины есть и экономка, и поденщица, и няня для ребенка! Не то что здесь.
– Дорогая, ну ты же сама выбрала этот дом…
– Когда думала, что буду жить в нем вместе с мужем! – Она помолчала, закурила и добавила: – Вдобавок он купил ей новый автомобиль!
– Но ведь и тебе отдал свой «Воксхолл».
– Это не одно и то же – разве не ясно? Мне нужна машина. А у нее есть кому развозить ее. – И она улыбнулась, давая понять, что держится, несмотря на все беды.
Желая хоть чем-нибудь порадовать сестру, Джессика сказала:
– Джуди говорит, в школе все без ума от Лидии. По ее словам, в роли Фесте она блистала. Такой красивый голос. Как порадовался бы папа!
– Да, он бы наверняка, – на миг их объединили любовь и ностальгия. – А мама была бы просто шокирована, узнав, что она играла персонажа противоположного пола. В итоге Шекспир в школах для девочек оказался бы под запретом.
– А вот и нет, – возразила Джессика. – Все грубости из текста все равно вычеркивают и одевают большинство персонажей-мужчин в какие-нибудь балахоны. Если уж речь о приличиях, не думаю, что Шекспир вызвал бы возражения хоть у кого-нибудь, в том числе и у мамы.
– Как Джуди?
Джессика вздохнула.
– У нее сейчас трудный период. Спорит с Реймондом, которому это совсем не нравится, и кажется слишком крупной для нашего дома. То и дело что-нибудь сшибает, кричит, когда ее и так прекрасно слышно. По-моему, шестнадцать – чуть ли не худший возраст из всех.
– А что у Анджелы?
– Хорошие вести: она ждет ребенка.
– Дорогая, как я за тебя рада!
– Если бы только она не жила на расстоянии тысяч миль отсюда! Конечно, я хочу съездить к ней, когда она родит, но Реймонд не желает отпускать меня одну, а сам он терпеть не может поездки. Признаться, порой я почти завидую твоей свободе самой принимать решения. – Взглянув на лицо сестры, она поспешила пойти на попятный: – Разумеется, я понимаю, как это ужасно, дорогая, прекрасно понимаю. Но Реймонд мне и шагу не дает ступить, и, честно говоря, у меня от таких забот клаустрофобия. Он не любит ни званые вечера, ни концерты, ни прочие развлечения. Ему бы только торчать в каретнике, который он перестраивает, сокрушаться, что Нора безнадежно испортила дом, и помыкать мастерами.
Наступила пауза, во время которой Вилли смотрела на Джессику и думала о том, как удивительно она бездушна. Вот что ей теперь приходилось терпеть, помимо всего прочего, – мимоходом выраженное сочувствие того рода, какого обычно удостаиваешься, когда не можешь найти потерянную вещь, и нескончаемые жалобы на мелкие неурядицы собственной жизни.
– А как Луиза? Не пора ли уже?..
– Она ко мне носа не кажет. Помнится, я говорила тебе, что она была в сговоре со своим отцом все время, пока за моей спиной творил это непотребство: он рассказал ей обо всем раньше, чем мне, а когда я виделась с ней, она призналась, что познакомилась с той женщиной, да еще за ужином, так что мне сразу стало ясно, на чьей она стороне.
– А с ним ты виделась?
Она уловила сочувствие.
– Довольно давно, еще до Рождества. Он позвал меня на обед, потому что хотел развестись со мной.
– А ты готова?
– Не знаю. С какой стати? Я не хочу развода.
Джессика не ответила, и она спросила сама:
– Думаешь, придется?
– Ну, судя по всему, положение у тебя не особо прочное. То есть если он хочет развода, а ты нет. В обмен на согласие ты могла бы добиться от него более щедрого обеспечения.
– Деньги меня не интересуют!
– Дорогая, не обижайся на прямоту, но только потому, что у тебя всегда их было предостаточно. А у меня, как тебе известно, нет, и я хорошо усвоила: быть несчастной, когда денег не хватает, бесконечно хуже, чем быть несчастной, но при деньгах. Об этом и речь.
Она пыталась помочь ей. Само собой, заблуждалась, но из благих побуждений.
– Я подумаю, – пообещала Вилли, чтобы закрыть тему. – Костюм прелестный. От Гермионы?
– Да, у нее нашлось несколько чудесных твидовых вещей. Больше не думать о практичности – это такая благодать! Всегда терпеть не могла эти жуткие короткие юбки. Обязательно загляни к ней и посмотри.
Вилли предложила ей выпить, Джессика сказала, что еще немного – с удовольствием, а потом ей пора. Все оставшееся время до ее ухода они старались придерживаться безобидных тем… Кристофер, который провел Рождество у Норы, чтобы помочь ей, кажется, стал религиозным и полюбился отцу Лансингу, убежденному приверженцу высокой церкви – во всяком случае, Кристофер постоянно что-нибудь делает для прихода, бегает с поручениями и так далее, «хотя, по-моему, отчасти чтобы поменьше видеться с Реймондом», – закончила Джессика. Роланду дает уроки мисс Миллимент, но следующей осенью он, конечно, пойдет в школу, сказала Вилли, хотя она и не собиралась отсылать его. Мисс Миллимент стала глуховата, а в остальном у нее все по-прежнему, вот только зрение слабеет. Джессика по секрету рассказала, что Реймонд и Ричард в канун Нового года напились на пару, чем привели Нору в ярость. «Но в кои-то веки я считала, что Реймонд прав: немного веселья бедняге Ричарду не повредит». И тут же добавила, что ужасно вообще-то считать попойку в компании Реймонда весельем, и обе рассмеялись.