– Да, но дозвониться до тебя я не смогла.
– Не по моей вине, – возразил он. – На следующей неделе я с ними об этом поговорю. А где, по-твоему, я мог быть? – спросил он.
– Этого я не знаю. Но конечно же, думала, что ты в отеле, иначе не звонила бы туда.
– Я имел в виду – когда не застала меня на месте. – Его взгляд стал жестким: она знала, так бывает, когда он злится.
– Понятия не имею, дорогой. Просто волновалась, – если бы в этот момент ей пришло в голову сказать что-нибудь вроде «ведь ты так дорог мне» или «я так беспокоилась, как там твой бедный животик» (его несварение нет-нет да обострялось), все улеглось бы, но она не додумалась. После краткой паузы, во время которой миссис Гринэйкр подала сыр и сельдерей, он продолжал допытываться: так где же, по ее мнению, он мог быть?
– Я думала, вдруг ты с какой-нибудь молоденькой красоткой…
Он взбесился, ничуть не польщенный, просто вскипел. В этой злости был тот оттенок преувеличенной обиды, которая ассоциировалась у нее с людьми, несправедливо обвиненными на этот раз в том, в чем им случалось часто провиниться. Наконец она извинилась – приниженно, со слезами на глазах, – и он простил ее. Поразмыслив, она была вынуждена устало признать, что добилась лишь одного: заронила мысль об измене ему в голову.
Бывали и радостные моменты – или, скорее, лучшие времена. К примеру, Пасха в Хоум-Плейс. Дюши проводила там несколько недель на праздниках, и ее с Эдвардом пригласили в гости на длинные выходные.
– Кто еще там будет? – спросила она, встревоженная и одновременно приятно взбудораженная предстоящей поездкой.
– Руп и Зоуи, моя сестра Рейчел, бедная старушка Фло – сестра Дюши, и Арчи Лестрейндж, давний друг Рупа и, в сущности, всей семьи. А еще – Тедди и Бернардин, которая, кажется, раньше там еще не бывала, так что если кто и будет чувствовать себя не в своей тарелке, то не ты, дорогая, а она.
– Слишком уж со многими предстоит увидеться впервые.
– Рупа и Зоуи ты уже знаешь.
– А Хью там будет?
Его лицо омрачилось.
– Нет. Он везет Уиллса кататься на лодке с друзьями.
Они выехали на машине вечером в пятницу. Всю дорогу лил дождь, а на последних милях вдруг выглянуло солнце, и вся свежая зелень лесов и полей засверкала, и колокольчики в рощах стали похожи на голубоватый древесный дым, стелющийся над землей. «Самое чудесное время года», – сказала она. В ее представлении деревня была неразрывно связана с холодом и одиночеством, теперь же она ехала вместе с Эдвардом знакомиться с его родными. И переживала минуты чистого, ничем не омраченного счастья.
Эдвард улыбнулся и положил ладонь ей на колено.
– Совсем не то что в былые времена, когда я отвозил тебя в коттедж к Айле, – заметил он, – правда, милая? Вот и замечательно. – В Тонбридже он остановился и потратил все их талоны на две коробки дорогого шоколада. – С фиолетовым и розовым кремом – для Дюши, – сказал он, – она их обожает, а трюфели – всем остальным.
Теперь они спускались с холма, между высоких откосов по обе стороны дороги и мимо леса справа от нее. Впереди справа появились белые ворота, в которые они и въехали.
Дом, разросшийся во все стороны, довольно старый и запущенный, оказался больше, чем она ожидала. Тщедушный человечек с ногами колесом вышел им навстречу и занялся их багажом.
– Добрый вечер, Тонбридж. Как миссис Тонбридж?
– Живет не жалуется, сэр, спасибо вам. Добрый вечер, мадам.
Они последовали за ним через калитку к передней двери.
В большом холле Эдвард сразу подвел ее к Дюши, которая расставляла нарциссы в вазе на большом столе. Диану встретили любезно: Эдвард говорил, что его матери уже под восемьдесят, но на свой возраст она не выглядела, и ее глаза, того же цвета, что и у Эдварда, смотрели на нее – и, как ей показалось, в нее – с искренней прямотой, от которой делалось не по себе.
– Если не ошибаюсь, Рейчел отвела вам комнату Хью, – сказала Дюши.
Диана гадала, разрешат ли им поселиться в одной комнате, и теперь не только испытала облегчение, но и удивилась.
С Рейчел они встретились на лестнице. Одетая в синее, как и ее мать, она была выше нее и очень худой. Ее короткая стрижка выглядела очень старомодно – теперь такие прически носят лесбиянки, подумалось ей.
– Дорогая, ты остригла волосы! Когда же ты успела?
– Не так давно. Вы уже знаете, что вы в комнате Хью, да? А Тедди и Бернардин мы поселим в вашу прежнюю.
И она слегка порозовела – вероятно, от косвенного упоминания о Вилли, предположила Диана.
– Я так рада, что вы смогли приехать, – продолжала Рейчел: ее улыбка была сердечной, взгляд – материнским.
Диана проследовала за Эдвардом до конца лестничной площадки с галереей, где возле двух дверей коридор поворачивал налево.
– Вот мы и пришли! – Окно комнаты выходило на лужайку перед домом, где росла араукария и нарциссы под ней. – Ванная по коридору, вниз на две ступеньки и налево, – сообщил Эдвард. – А уборная – соседняя с ней дверь.
Она направилась по коридору к уборной. Из-под двери ванной клубами выползал пар, пахло дорогой эссенцией для ванн. Возвращаясь, она услышала взрывы смеха, доносившиеся из комнаты по соседству с ними. Дверь распахнулась, вышел Руперт в белых шортах и рубашке.
– А, привет, Диана! Вы не заметили – ванная свободна? У меня только что состоялась довольно унизительная партия в сквош с Тедди, и Зоуи говорит, что от меня несет, как от чистокровного рысака.
– Мне кажется, что так от них пахнет, – уточнила Зоуи, появляясь за ним.
– Привет. – Она улыбнулась Диане. В бледно-зеленое банное полотенце она завернулась, как в саронг, волосы распустила по спине и сияла красотой. Услышав от Дианы, что в ванной кто-то есть, Руперт объяснил:
– Это Бернардин. Она там уже несколько часов торчит.
– Кажется, там вместе с ней Тедди.
– И он тоже, да? – Руперт прошагал по коридору и заколотил в дверь. – Тедди, ты там? А ну давай живее. Мне нужна ванна.
– Вот только горячей воды наверняка нет, – спохватилась Зоуи. – Надеюсь, вам она не нужна.
Нет, ей нет.
Вернувшись в комнату, она спросила:
– К ужину переодеваемся?
– Так, слегка. Стараемся больше по субботам. – Он размешивал в стакане с водой какой-то белый порошок. – Лучше перестраховаться, – сказал он. – Выпью заранее, чтобы потом, за ужином, есть и не задумываться.
В комнате было зябко. Она распаковала вещи, надела синевато-зеленое шерстяное платье с длинными рукавами и села к туалетному столику краситься.
– Дорогая, я тебя оставлю. Меня просили заняться напитками.
– Где вы будете?
– В гостиной. Вниз по лестнице и напротив нее слева. Не задерживайся.
Все время, пока она причесывалась, пудрилась и добавляла синей туши на ресницы, ее не покидала мысль, как это удивительно – находиться в том самом месте, где всю войну, выходные за выходными, она горестно представляла себе Эдварда. Когда Руперт и Зоуи приходили к ним на ужин, ее поразило, как непохож Руперт на старшего брата, и хоть Эдвард нахваливал красоту Зоуи, Диане она показалась какой-то безжизненной. Но этим вечером, закутанная в полотенце оттенка перечной мяты, она выглядела кинозвездой, свежей и эффектной безо всяких усилий, с чудесной кожей оттенка сливок и лепестков магнолии, с прозрачными и ясными зелеными глазами. Само собой, она намного старше Зоуи, да и волосы, как только начнешь красить и завивать их, смотрятся уже не как прежде. Свободно повязав розовато-сиреневый шарф на шею, чтобы прикрыть ее, она сошла вниз, искать Эдварда.
В гостиной она застала его беседующим с очень рослым смуглым мужчиной, который при виде ее поднялся с места.
– Арчи, это Диана, – сказал Эдвард. – А я только что приготовил великолепный мартини.
– Здравствуйте. – Она заметила его хромоту, залысины над выпуклым лбом и изгиб тяжелых век. Взгляд, обращенный на нее, был и пронзительным и бесстрастным и сразу вызвал у нее настороженность. Но в семье его ценили, это было очевидно. За ужином Дюши усадила его рядом с собой, общий разговор почти не умолкал. Ели жареную баранину, что кому-то напомнило о страшном наводнении. «Утонуло два миллиона овец, – сказала Рейчел, – бедненькие».
– Вряд ли им пришлось от этого хуже, их же все равно убили бы, – возразил Тедди. Он сидел рядом с Бернардин, наряженной в платье, которое с натяжкой можно было назвать «коктейльным» – из бирюзового крепа, обшитое рядами золотых пайеток по рукавам и горловине. Она то и дело перекладывала шкурки и жир на тарелку мужа, и он безропотно съедал их. По другую сторону от нее сидел Эдвард, с которым она заигрывала в настолько отработанной и живой манере юной девушки, что он казался рядом с ней унылым и надутым. Разговор коснулся – на краткое время – насилия и неопределенности ситуации в Индии: Арчи сказал, что выглядит это так, будто мы решили разделять и для разнообразия не властвовать, Эдвард отпустил свое обычное замечание о том, с какой постыдной быстротой развалили империю. Но чего еще мы могли ожидать – с таким-то правительством?
– Обожаю наше правительство, – заявил Руперт. – А разве вы не усматриваете ничего примечательного в том, что, едва кончилась война, мы отказались от таких внушительных фигур, как Черчилль и Рузвельт, в пользу тихих и невзрачных человечков, похожих на банковских клерков – вроде Трумэна и Эттли? И мирное время стало утешительно среднеклассовым. Будьте добры мне еще жаркого из утопленника.
– Хватит дразнить своего брата, Руперт, – сказала Дюши.
Бернардин ввинтила сигарету в длинный мундштук и закурила. Диана заметила, что к этому жесту все присутствующие отнеслись неодобрительно, и Тедди вполголоса объяснил:
– Мы курим только после портвейна.
Бернардин пожала плечами, метнула на него злой взгляд, улыбнулась и с новым пожатием плеч затушила сигарету в своей тарелке для хлеба.
– Никогда не привыкну к вашим британским обычаям.
Так что ей пришлось ждать и дуться все время, пока не съели пирог с ревенем и сыр.