– Я ни малейшего понятия не имела, что можно чувствовать себя вот так, – призналась она, – как будто теперь вся моя жизнь будет волшебным приключением. Я так счастлива, что встретилась с ним, а ведь мы чуть было не разминулись.
В какой-то момент Луиза спросила Полли, уверена ли она, то есть абсолютно ли она уверена, и та безмятежно ответила:
– О да. Мы оба уверены. Мы оба чувствуем одно и то же.
Она показала свои наряды.
– А лучше всего, только у меня его пока нет, – мой наряд в стиле «нью-лук» для отъезда после свадьбы. Кто-то ввел этот стиль в моду в Париже. Это полная противоположность всей унылой практичной одежде: широкая пышная юбка, обтянутая талия и чудесные округлые плечи. У меня такой будет из очень тонкого сукна – зеленовато-синего с отливом и отделкой черной тесьмой на жакете. Обязательно закажи себе такой, Луиза, он идеально подойдет тебе.
Позднее она сказала:
– Тебе случалось чувствовать себя рядом с кем-нибудь и радостно, и совершенно непринужденно? Вот так у меня с Джералдом. – И она добавила почти застенчиво: – У тебя было так же? После помолвки?
– Не помню. Кажется, да. Не знаю.
– Расскажи мне про Нью-Йорк. Там хорошо?
Она попыталась вспомнить, каково там было, и не смогла.
– Там… разумеется, там все совершенно по-другому. Все сверкает чистотой, блестит, еды полно, в магазинах всего навалом. – Отвечая, она с зарождающейся паникой обнаружила, что весь этот период не оставил в памяти заметного следа, казался теперь таким же тусклым и неправдоподобным, как давний сон, в котором не было ничего запоминающегося, из событий не вытекало никакого смысла, и все люди оставались толпой безликих фигур с одинаковыми голосами. Там прошло почти четыре недели ее жизни, прошло совсем недавно, но у нее не осталось от них ничего.
– Я тебе кое-что привезла, – сказала она – или подумала, что говорит, так как ее осенила ужасная догадка, что, возможно, ее временами просто не существует. Потом она вспомнила черепашек, карикатурно раскрашенных желтой и зеленой краской, с их глазками, как крошечные черные бусинки, и сморщенными головками, которые они прятали в страхе, стоило взять их в руки, но медленно показывали снова, когда она осторожно почесывала нижнюю пластину панциря, а они в это время мелко и плавно, как под водой, загребали передними округлыми ластами и задними короткими ножками, вспомнила, какими красивыми их панцири становились, когда она смывала краску, и ей удалось рассказать об этом Полли.
– Стоят они всего пять центов, – сказала она, – две на десять, так что я накупила их множество.
– И что ты с ними сделала?
– Отнесла в Лондонский зоопарк, только четырех оставила для Себастьяна. Но он ими почти не интересуется.
Полли сказала, что у Джералда есть озеро – оно все в ряске и вообще грязноватое, но если черепахи родом из Северной Америки, наверное, им и норфолкское озеро подойдет. Так что если Луизе они наскучат, она в любое время сможет о них позаботиться.
Подаркам Полли обрадовалась. Они поговорили о Клэри, которая, по словам Полли, жила отшельницей в каком-то коттедже, найденном для нее Арчи.
– Она разлюбила бывать здесь, – сказала Полли. – Слишком много напоминаний о плохом.
– Она по-прежнему несчастна из-за того человека, на которого работала?
– Не знаю. Но ты же помнишь, какая цельная натура Клэри. Если она любит кого-то, то по-настоящему любит.
«Не то что я», – подумала Луиза.
Перед самым уходом она спросила:
– Теперь, когда Клэри здесь не живет, тебе приходится вносить арендную плату самой?
– Нет. Дядя Руп очень любезно платит долю Клэри, потому что Невилл постоянно приезжает сюда.
– Так сколько же платишь ты?
– Половину. Семьдесят пять фунтов в год. Вообще-то это довольно дешево, потому что в подвале готовят к продаже птицу. Пахнет иногда довольно сильно.
Возвращаясь домой в такси, Луиза поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, дорого это – платить за жилье семьдесят пять фунтов (или сто пятьдесят, если за квартиру в целом) – или нет. «Надо бы и мне зарабатывать, – думала она, – во всяком случае, регулярно, а не перебиваться случайными заработками на радио, потому что на них даже жилье не снимешь, не говоря уже об остальном!» Тем же вечером она попыталась составить список этого «остального». Газ, электричество, телефон (хотя она полагала, что могла бы обойтись и без него), автобусные билеты, стирка постельного белья в прачечной. Одежды у нее столько, что хватит на несколько жизней, но ведь туфли приходится носить в починку (она загордилась тем, что вспомнила об этом), да еще покупать всякую всячину – электрические лампочки, туалетную бумагу, «Люкс» для стирки ее одежды, зубную пасту, «тампаксы», косметику… Жаль, что она не спросила у Полли, сколько она зарабатывает; потом ей вспомнилось, что дядя Хью назначил ей содержание, сотню фунтов в год, так что, сколько бы ни платили Полли, ей, Луизе, придется зарабатывать на сотню больше…
Вернуться домой она не могла, потому что дома у нее больше не было. Она знала: даже если мать перестанет злиться на нее за то, что она знала об уходе отца и молчала, она не вынесет жизни в мрачной и подавленной атмосфере ее особняка. Но теперь, когда отец переселился к Диане, которая, кажется, была настроена к ней дружелюбно, она могла бы проведать их и спросить совета, чем, по их мнению, ей можно заняться. «Может, отец оплатит мое обучение на курсах машинисток, – подумала она. – Если я их закончу, значит, смогу найти хоть какую-то работу».
Она позвонила отцу домой, трубку взяла Диана.
– Боюсь, не получится, – ответила она на просьбу позвать его к телефону. – Он рано лег в постель. Ему нездоровится.
– Что с ним?
– Перенес сложную операцию из-за аппендицита. Только вчера вернулся из частной лечебницы.
– Бедный папа! Можно мне приехать проведать его?
– Лучше не сейчас. Ему в самом деле очень худо, и я не пускаю к нему гостей.
Она пообещала позвонить на следующий день, что и сделала. Диана опять отказала ей. После двух дней отказов Луиза позвонила в контору дяде Руперту.
– Ему пришлось очень тяжко, он еле выкарабкался. Разрыв аппендикса… кошмар… бедняга. Это случилось во время твоего отъезда, иначе, думаю, Диана сообщила бы тебе.
– Она, похоже, не хочет, чтобы я приехала проведать его.
– Ну, она, наверное, просто боится, как бы он не переутомился. – И он добавил: – На твоем месте я взял бы и приехал. Сиделка говорила, он спрашивал о тебе. Повторял: «А моя дочь дома?», а сиделка даже не знала, что у него есть дочь, пока экономка не сказала. Так что, видимо, тебе следует просто съездить к нему.
Она приехала днем, достаточно поздно, чтобы дать ему выспаться, и привезла ему букет белой сирени и желтых ирисов. Когда она выбирала его, у нее возникло чувство, что теперь покупать цветы ей долго не доведется, так что можно не мелочиться.
Экономка сообщила, что мистер Казалет отдыхает, а мадам нет дома.
– Я пришла проведать своего отца.
– О, как он будет рад!
Он полусидел в просторной постели, обложенный подушками, и не спал. Рядом лежала раскрытая книга, но непохоже было, чтобы он ее читал. Луизе он, кажется, очень обрадовался.
Экономка предложила принести им чаю.
– А почему бы и нет? – отозвался он. – Ты ведь не откажешься, дорогая? Как же приятно видеть тебя!
Она села на стул у постели. Он так похудел, что глаза стали казаться особенно большими на лице, которое в остальном будто сжалось.
– Я знал, что ты уезжала в Америку, – сказал он, – потому что Диана передала мне, что ты звонила, но я понятия не имел, когда ты вернешься.
Она отчетливо помнила, как сказала Диане, что уезжает на четыре недели, но промолчала.
– В любом случае ты здесь, – продолжал он, – и это замечательно.
Он протянул руку, она взялась за нее.
– Я не знала, что ты болен, иначе приехала бы, как только вернулась.
Отец слегка пожал ей пальцы: он казался очень ослабевшим.
– Конечно, приехала бы, я точно знаю.
Помолчав, он произнес:
– Я ведь еле выкарабкался. Сказать по правде, я уж думал, что у меня рак, потому и тянул с визитом к врачу, хотя чувствовал себя паршиво. Так что это я виноват.
– Бедный папа.
– И знаешь, – он поерзал, садясь повыше, что явно причинило ему боль, – после операции, когда меня накачали зверски сильными обезболивающими, ночная сиделка, – она прямо молодчина, – сказала, что я все твердил, что надо почистить мои медали, ведь сам король придет ко мне на чай! Пришлось ей сказать, что она отдала их в чистку, потому что откуда же им взяться в больнице – конечно же, они остались здесь, дома. Забавно, что лезет в голову в такие моменты, да? – На его лице появилось трогательное, мальчишеское выражение, которого она никогда раньше не видела.
– Да. Видимо, где-то в глубине души ты хотел, чтобы он выпил с тобой чаю.
– Чтобы поблагодарить меня, – подхватил он. – За весь ужас, который тогда случился, – ну, знаешь, за короля и отечество. Не было никакой возможности хоть что-то исправить.
– Ты про войну?
– Вот что я тебе скажу: мне приходилось стрелять в людей. Не во врагов – в наших ребят. Выходить среди ночи и пускать в них пули. Избавлять их от мучений. Никогда и никому не говорил об этом, даже Хью. – Он не сводил с нее пристального взгляда. – Может, и не стоило об этом заговаривать. Не хотел тебя расстраивать. Этого я хочу меньше, чем чего бы то ни было.
– Я не расстроилась, – ответила она. – Хорошо, что ты мне рассказал. Принести тебе медали? Хочешь посмотреть их?
– Они вон в том ящике, – указал он.
Там было три коробочки: две высокие квадратные и одна длинная узкая.
– Это просто чтобы прикалывать к вечернему костюму. – Он отложил длинную коробочку. – А здесь настоящие.
Щелкнув застежкой, он открыл одну: на засаленном и потертом синем бархате лежал Военный крест с белой эмалью и золотом.