И вот теперь она готовилась вступить в эту жизнь.
– Да, я правда люблю его.
Чарли ответила:
– Тогда беспокоиться не о чем. Вечно ты паникуешь. Теперь пора отвыкать.
Он ждал ее у бюро регистрации вместе со своим младшим братом и его женой, которые, как и Чарли, согласились быть свидетелями. Они вошли в маленькую комнату, похожую на конторскую, она положила ладонь на черную шелковую культю, где когда-то была его рука, и они подошли к регистратору, который сразу же начал церемонию. Все было кончено за считаные минуты: он наклонился поцеловать ее, затем и остальные подошли с поцелуями. Они поставили свои подписи, она впервые подписалась своей новой фамилией.
– Все кончилось так быстро, – сказала она, шагая вместе с Хью к его машине.
– Но лучшее и самое длинное только начинается, – ответил он и остановился. – Ты волнуешься о близнецах, да? Можем сегодня же отправить им открытки.
– Я вообще ни о чем не волнуюсь, – ответила она. – Ни о чем на свете.
Это была правда.
– А ты точно не хочешь, чтобы мы тебя проводили?
– Абсолютно.
Они втроем стояли у ресторана, куда родители пригласили его пообедать на прощанье. Было непросто, но он сознавал, что им приходится гораздо труднее, чем ему, и всеми силами старался ничего не усугублять. Спокойно выслушивал неприязненные высказывания отца насчет его будущего, старался развеять неуместные и безосновательные, как ему казалось, тревоги матери по тому же поводу. Отвлекал их, расспрашивая, как у них дела, – избитый прием, который тем не менее на большинство людей действовал (еще одно, чему он научился у отца Лансинга). Разговоры о свадьбе Полли тоже помогали отвлечься: мать была в безумном восторге от этого события в целом, отца впечатлил титул Джералда. Странно: его отец, внушавший ему священный ужас, утратил всякое влияние на него, а то, что он оказался еще и снобом, поразило его как очередная черта, заслуживающая жалости. Но по крайней мере его, Кристофера, было уже невозможно тиранить. За обедом возникали мелкие инциденты. Отец предложил ему выпить, а когда он отказался, стал настаивать, пытался заставить его. А когда вмешалась мать – «Реймонд, неужели ты не видишь, что он на самом деле не хочет?», – он мысленно вернулся к бесчисленным случаям из своего детства, когда она вот так же пыталась выгородить его, зачастую ему во вред. И он взглянул на нее с внезапным приливом нежности: деньги и разочарование в муже (по-видимому, болезненное) состарили ее, в ее облике присутствовала та вымученная живость, которая теперь ассоциировалась у него с внутренней неудовлетворенностью. Он посочувствовал и ей.
– Ты только не пропадай, ладно, дорогой? – Она снова повторила просьбу, высказанную еще за обедом.
– Да он прибежит к нам, ты и опомниться не успеешь, – сказал отец. – Хочешь на такси?
– Нет, спасибо. Я на автобусе.
– До какой тебе станции? Потому что если до «Виктории», мы могли бы подвезти тебя.
– До «Мэрилебон», мама. Все хорошо, правда. Спасибо вам огромное за прекрасный обед. Он был прекрасен, – повторил он. Обменялся рукопожатием с отцом, обнял костлявые плечи матери. – Конечно, я вам напишу. Я же не на край света уезжаю. – Он улыбнулся, а когда целовал ее, увидел, что ее глаза полны слез.
– Дорогой! Я так надеюсь, что ты будешь счастлив. Или хотя бы в порядке.
– Непременно.
– Ну, едем, – сказал отец и покровительственным жестом обнял ее. – Я свожу тебя на хороший фильм, и ты немного развеешься.
Все снова попрощались. Он повернулся и направился по улице к ближайшей автобусной остановке. Дело сделано.
Уже в автобусе, проезжая по Бейкер-стрит, он невольно задумался о Полли, которую так любил. После тех выходных в его фургоне он страдал за нее так же, как и по ней: ведь она тоже терпела муки неразделенной любви. Когда Оливер заболел и его, несмотря на все старания ветеринара и заботы Кристофера, в конце концов пришлось усыпить, он вернулся от ветеринара с телом, которое похоронил в лесу за фургоном. Ему казалось, что он потерял единственного друга. В последние минуты жизни Оливера он держал его на руках, ощущал его худобу, ребра, как решетка для тостов, тусклую слипшуюся шерсть, и тут Оливер поднял на него глаза оттенка имбирных пирожных-трубочек, в которых по-прежнему светились доверие и преданность; тогда ветеринар и ввел иглу. Секунды спустя он почувствовал, как тело в его объятиях обмякло. Ему удалось не расплакаться, пока он укладывал Оливера в машину.
Без Оливера в фургоне было ужасно. Он скорбел и не ходил к Херстам, которые настойчиво звали его поесть.
А потом однажды миссис Херст, Мардж, спросила, не отвезет ли он старого соседа-инвалида в церковь на машине: «Обычно его возит Том, но сейчас у него страшная простуда. Не стоит ему выходить из дома».
И он повез. Сосед был дряхлым вдовцом, больным артритом. Каждое его движение сопровождалось болью, он ковылял на костылях.
– Вот спасибо вам, – говорил он. – Не люблю пропускать воскресные службы.
Раз уж он приехал в церковь, можно было попробовать и самому помолиться. Он молился за Оливера, и от этого ему стало спокойнее и в целом полегчало.
Тем вечером он решил рискнуть и спросить у Норы, может ли он как-нибудь пригодиться в ее заведении. Если нет, можно попробовать в другом, – так он думал.
Да, она была бы рада, если бы он смог приехать. Дел множество. «Я сбиваюсь с ног, – написала она. – Ты мог бы здорово помочь».
Все оказалось совсем не так, как он ожидал. Никого выхаживать ему не придется, сказала Нора, встречая его на станции, – разве что поднимать иногда, она уже спину сорвала от такой натуги.
– Там есть сад, – добавила она. – Чудесно было бы, если бы ты мог выращивать овощи. И заходил к Ричарду поболтать иногда. Ему скучно, я же вечно занята.
Вот Ричард и стал для него шоком. Внешне он почти не изменился со времен свадьбы – разве что лицо слегка округлилось и волосы поредели, однако, чтобы постичь остальное в нем, его пугающее несчастье, потребовалось время. Поначалу Ричард казался ему довольно избалованным и капризным, ему доставляло почти ребяческое удовольствие изводить Нору. Главной целью в жизни Ричарда было добывать сигареты, курить их в отсутствие Норы и пить любое спиртное, какое ему попадалось. К участию в этих развлечениях он привлек Кристофера.
– А ей рассказывать незачем. Я же просто хочу немного позабавиться, а Бог свидетель, здесь с этим туго.
Узнав, что он согласился, Нора сделала ему строгое внушение.
– Ричарду это вредно, – сказала она. – У людей, которые мало двигаются, возникают серьезные проблемы с легкими, и курение может стать последней каплей.
И еще:
– Мы просто не можем позволить себе держать здесь спиртное. Вопиющей несправедливостью стало бы разрешить его Ричарду и запретить всем остальным. Я хочу, чтобы все было по-честному.
Так что в следующий раз, когда Ричард попросил его купить сигареты, он отказался и объяснил почему. По своей наивности он полагал, что этим дело и кончится, и, конечно, ошибался.
Была зима, и он в основном занимался тем, что пилил дрова для камина в общей комнате. Однажды ближе к вечеру, зайдя с полной корзиной поленьев в маленькую гостиную, которую Нора оставила себе и Ричарду, он обнаружил, что Ричард съехал набок в своем кресле. Оно стояло там же, где обычно, – в углу комнаты, откуда можно было смотреть в окно; Нора говорила, что ему это нравится. Пока он помогал Ричарду сесть прямо, тот бормотал: «Да я пытался… и без толку… ни черта не могу».
Слезы досады катились по его лицу, из носа текло. Кристофер достал бумажную салфетку.
– Дай сморкнуться, – сказал Ричард, и тут оба услышали, как вошла Нора.
– Ну и холодина здесь! – воскликнула она. – Мог и последить за огнем, Кристофер. Бедному Ричарду только пневмонии не хватало.
(Он как раз чихнул.)
– Да я только вошел, – сказал он и встал на колено, чтобы развести огонь.
– Скоро будет чай, – продолжала Нора. – Миссис Браун испекла чудесные сконы, есть еще ревеневый джем, который ты так любишь. – Ричард снова чихнул. – Ох, дорогой, опять у тебя начинается простуда?
– Да я, похоже, нацелился на пневмонию, – ответил он особенным тоном, и детским, и язвительным, которым так часто говорил с ней и к которому, как заметил Кристофер, она, кажется, была невосприимчива.
– Ну что ж, – спокойно сказала она, – мы сделаем все, что сможем, чтобы предотвратить ее, а если ты заболеешь, пусть даже и бронхитом, врач говорит, есть прекрасный новый препарат, который убивает все микробы. Так что беспокоиться не о чем. Я за чаем.
Когда она вышла, Ричард безучастно произнес:
– Не хочу я убивать микробы. Хочу умереть. Это почти единственное, чего я хочу, – договаривая, он встретился взглядом с Кристофером. В том, что он настроен серьезно, не оставалось ни малейших сомнений, и Кристофер ужаснулся.
Он подошел и сел рядом.
– Я могу помочь хоть чем-нибудь?
– Ну, ты мог бы помочь мне упиться насмерть, что, пожалуй, было бы чуток приятнее пневмонии. Вряд ли и от такого недуга у доктора Горли найдется новое лекарство. И кажется, там, за книгами, еще оставались сигареты. Мог бы и прикурить мне одну. Еще есть время, пока Ангел Жизни не вернулась с хвалеными сконами.
Он принес сигарету. Последнюю, оставшуюся в маленькой пачке. Прикурил ее для Ричарда, вставил ему в рот. Ричард глубоко затянулся и кивнул, чтобы Кристофер убрал сигарету. И улыбнулся.
– Хороший ты малый, я же вижу. Быть в моем положении хуже всего тем, что люди вокруг всегда знают, что лучше для меня. Ничего они не знают. Это мне судить. Еще затяжку, пожалуйста.
Я начинаю понимать, как, должно быть, чувствуют себя белые медведи в зоопарке, – продолжал он после второй затяжки. – Как в ловушке. Не в состоянии заниматься тем, что полагается белым медведям в природе, если бы их не держали взаперти. Само собой, считается, что у меня есть возможности, недоступные медведям. Интеллектуальные, духовные ресурсы, как говорит отец Лансинг. Но к сожалению, – он снова улыбнулся, и на секунду Кристофер увидел, каким обаятельным он когда-то был, – они, похоже, прошли мимо меня. Я не могу даже