Патера! — Кремень встал на колени — так делает отец, обнимая сына, не любящего, чтобы его поднимали в воздух — и стиснул Наковальню руками, которые могли бы сокрушить ребра быку.
Даже Гагарка улыбнулся.
— Привет, патера. Где ты был?
Гиацинт, разрывавшаяся между возможностью бежать и освобождением, которое, как она чувствовала, было почти рядом, толкнула локтем Гагарку:
— Это он? Тот самый, о котором Кремень прожужжал все уши?
— Ага. Хочешь поспорить с ним? И я не хочу.
Указав на Наковальню, Гагарка объявил:
— Это тот самый авгур, которого я просил. Теперь у нас есть настоящий авгур, и он, могет быть, разрешит мне помочь ему. Нам нужно дерево для алтаря, нормалек? Некоторые из вас могут принести его. Кедр, если найдете, и любое, ежели нет.
— Гагарка, сын мой! — запротестовал Наковальня из объятий Кремня.
— Мы должны, патера. Тебе бы хотелось, чтобы твою жертву видело побольше народа? У меня здесь три сотни. Кремень, отпусти его, иначе ты его заморозишь.
— Патера, я знаю, на что я похожа и как ужасно выгляжу, — пробормотала Гиацинт, говоря так быстро, что обгоняющие друг друга слова летели, как испуганные коноплянки, — но я не из того сорта девушек, которые всегда вешаются на парней вроде этого или даже разрешают ему, ну, ты знаешь, разговаривать с ней, даже если он хочет только поговорить, ну, ты знаешь, что они делают, и это не я, у меня есть деньги и хорошая одежда, даже если ты подумал, глядя на меня, что нет, и еще есть украшения, и я знаю людей, ну, ты знаешь, быков, которые в любое время могут мне помочь, а еще комиссаров и бригадиров, и я знаю самого кальде, я действительно знаю его, он мой личный друг, а этот человек и его солдат держат меня в грязном холодном месте с крысами, и ты должен помочь мне, патера, ты должен сказать…
Гагарка зажал ей рот ладонью.
— Она еще долго будет продолжать в таком духе, патера, а у нас совсем нет времени. Кремень, отпусти его. Проводи его внутрь, к алтарю. Могешь даже нести его, мне кажется, ежели чувствуешь, что так лучше.
— Все утро я молился, — сумел выдохнуть Наковальня, когда Кремень поднял его, — молился, стоя на коленях, плакал и горестно стонал — не урони меня, Кремень, сын мой, у тебя скользкие плечи, — просил знака милости у Жгучей Сциллы или любого другого бога, самой крохотной услуги, толику поддержки для выполнения моей предписанной богиней миссии.
— Я бы сказал, что ты ее получил, — сказал ему Гагарка. — Что думаешь, Ужасный Тартар.
На мгновение рука слепого бога крепче сомкнулась на его руке.
«Освободи женщину, Гагарка, мой ночемолец. Я собираюсь покинуть тебя. Я, насколько мог, поправил твое сознание».
Гагарка повернулся, хотя и знал, что не увидит бога.
«Теперь ты сам исцелишься от остатков болезни. Я объяснил твою задачу, и ты выучился быстрее, чем я мог надеяться. Гагарка, мой ночемолец, направь взгляд на Священное Окно».
— Но как же План, Ужасный Тартар? Опустошить весь виток. Я не в состоянии выполнить его в одиночку!
«Погляди на экран, Гагарка. На Священное Окно. Это мой последний приказ».
Гагарка опустился на колени. Через открытую дверь лилось слабое серебряное сияние Окна, стоявшего в дальнем конце мантейона.
— Кремень, с дороги! Я должен увидеть Окно.
«Прощай, Гагарка. Пусть никто из нас не забудет молитвы, которые ты возносил во время ночьстороны, пока я, невидимый, слушал тебя через стекло».
Гагарка встал, один.
— Ты плачешь. — Гиацинт подошла ближе и уставилась на него. — Гагарка, ты плачешь.
— Ага. Похоже на то. — Он вытер мокрые глаза пальцами. — У меня никогда не было отца.
— У меня есть, и он — свиная задница. — Верующие протискивались мимо них, неся охапки дров; некоторые останавливались посмотреть.
— Мне надо встать там, наверху, и принести жертву. А ты можешь идти, ежели хочешь. Я не остановлю тебя.
— Я могу уйти в любое время, когда захочу?
— Ага, Ги. Давай, делай ноги.
— Тогда я собираюсь… нет, это шиза. Прощай, Громила. — Ее губы коснулись его.
— Гагарка, сын мой! — Наковальня стоял позади алтаря, указывая, куда класть поленья. — У нас уже больше дерева, чем требуется. Скажи им прекратить.
Он так и сделал, радуясь, что есть хоть какое-нибудь дело.
Стоя за амбионом Шелка, Наковальня встал на цыпочки, вытянувшись в полный рост и даже выше.
— Благословение святого авгура всем и каждому из вас, дети мои. Тише, там! Это мантейон, дом, священный для бессмертных богов. — Настал тот самый час, о котором он мечтал с детства.
— Кремень, сын мой. Лучше всего возлагать наши благочестивые дары на огонь, зажженный прямо от милосердных лучей солнца. Но в этот пасмурный день мы лишены такой милости. Если ты заглянешь в ризницу за Священным Окном, ты найдешь хранитель огня, сосуд, металлический или скромный терракотовый, в котором хранится священная искра, приготовленная специально для такого часа.
— Я иду туда, патера.
Наковальня опять повернулся к пастве:
— В это мгновение, дети мои, я испытываю огромное искушение открыть вам свою сущность и самые различные злоключения и испытания, через которые я прошел, чтобы оказаться перед вами сейчас. Однако я воздержусь. Как вы видите, я авгур. И я тот самый авгур, которого Жгучая Сцилла назначила будущим Пролокьютором и поручила полностью разрушить Аюнтамь…
Вспыхнувшие аплодисменты заставили его на полминуты замолчать.
— Кроме того… могу ли я назвать тебя другом, Гагарка? Я — друг Гагарки и страдал не меньше его.
— Классный парень, — отозвался Гагарка, стоявший на полу мантейона.
— Спасибо тебе. Осажденный, как вы должны знать, печалями, в поисках места благословенного спокойствия, я вспомнил об этом мантейоне, принадлежащем новому кальде, вспомнил об этом месте, в которое я могу удалиться, чтобы молиться и размышлять над непостижимыми путями богов. Я не был здесь, но много слышал о нем в течение этих коротких дней, с тех пор как Гагарка и мой дорогой друг Кремень…
— Она здесь, патера. — Кремень продемонстрировал продырявленный глиняный горшок, из которого лилось слабое багровое сияние.
— Гагарка, не поможешь ли мне? В том, что будет нашим совместным жертвоприношением?
— Он должен их убить! — крикнул почти бестелесный голос.
— Он это сделает, с моим благословением. Ты знаешь слова литургии, Гагарка?
Гагарка поднялся по ступенькам к алтарю.
— Нет, я не знаю слов, патера. Ты должен произнести их.
— Я это сделаю. И если Гагарка будет помогать, разве можно исключить моего дорогого друга Кремня? Разведи священное пламя в топке, Кремень, пожалуйста.
Я получил ключ, пришел сюда и закрылся внутри, считая благословенный скрип замка одним из сокровищ моего духа. Я пришел сюда, как я и сказал, в поисках спокойствия, решив отдаться молитвам и мольбам. Я нашел этот мантейон именно таким, каким надеялся, и провел много часов на коленях, самый смиренный проситель бессмертных богов. Это практика, которую я рекомендую всем без исключения.
Язык пламени взметнулся вверх, когда Кремень подул на дерево, сложенное на алтаре.
— Я был защищен от всех помех. Или я так думал. Потом появились вы, буйная толпа, и подняли меня к этому священному амбиону. Как ясно говорят боги! Преодолевающая Сцилла подняла меня к Пролокьюторству. А сейчас меня предупредили, что Пролокьютор — я — не может быть святым отшельником, однако может стремиться к покою. Молитесь за меня, дети мои, как я сам молюсь за себя. Не дайте мне забыть этот урок!
Гагарка, сын мой, есть ли у тебя нож для жертвоприношения?
Гагарка вынул из-за голенища нож.
— Это все, что у меня есть, патера.
— Вполне подойдет. Принеси его мне, и я благословлю его. — Наковальня так и сделал, начертав знак сложения на клинке. Он еще не закончил, когда Кремень вынужден был отступить на шаг от танцующих языков пламени.
— Если бы это была обычная священная церемония, сейчас я бы спросил дарителей, какому богу из Девяти, или другим бессмертным богам, желают они предложить эти великолепные жертвы. Однако сегодня…
— Тартару! — крикнул кто-то. — Он всегда с ним!
— Они не черные, — сказал ему Гагарка.
Наковальня торжественно кивнул:
— В нынешних обстоятельствах от этого придется отказаться. Но они и не белые. И не черные, как совершенно справедливо сказал мой старый товарищ. Поэтому каждая должна быть предложена всем богам.
Взглянув на первую жертву, Наковальня обратился к Священному Окну, театрально подняв руки и голос:
— Примите вы, все боги, в жертву этого прекрасного поросенка. Но мы просим, поговорите с нами, расскажите нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Ваш самый легкий намек стал бы… стал…
Продолжить ему не удалось.
Серебристое сияние пошло цветными пятнами, бледные пастельные тона которых могли быть тенями или фантомами, зрительными иллюзиями нарушенного зрения, мазками розового и лазоревого; они расцветали и опадали, выбрасывая из себя жемчужные и эбеновые отростки.
Гагарка, стоявший рядом с молодой свиньей, бросил нож и упал на колени. На мгновение ему показалось, что он различил лицо слева. Потом другое, совсем непохожее, справа. Заговорил голос, которого Гагарка никогда не слышал, наполненный ревом могучих моторов. Голос похвалил его и потребовал, чтобы он искал кого-то или что-то. Время от времени, всего лишь время от времени, он слышал или, по меньшей мере, думал, что слышал, слова, которые знал: