— Нам достаточно вашего слова, сэр. — Песок поглядел на Кремня, и тот кивнул. — Порядок. Хотите, чтобы я рассказал вам, или вы будете задавать вопросы, сэр?
— Сначала я задам один вопрос. Потом ты расскажешь мне все, что знаешь, а затем я еще поспрашиваю, если захочу. Когда я буду удовлетворена, я отдам приказ, и, если укажешь место, куда бы ты хотел доставить их, я это сделаю. Но не дальше, чем в дне пути.
— Дворец кальде, — сказал Кремень. — Там я и Моли живем.
— Вы не против, сэр? — спросил Сланец.
— Да, не против. Это в пределах разумного. Мой вопрос. Ты сказал, я сама отпущу вашего кальде, главу вашего правительства. Я так не думаю, но мне интересно. Почему ты так думаешь?
— Потому как из всех людей, с которыми вы имеете здесь дело, — сказал ей Кремень, — он любит вас больше всех. Я достаточно хорошо знаю его. Однажды мы с сержем задержали его, когда были в патруле, и мы много трепались, пока он не сделал копыта. А потом, когда я уже жил в его дворце, я много слышал о нем от Моли.
— А я помогал советнику Потто допрашивать его, — сказал Песок, — после того, как мы опять арестовали его. Так что я тоже могу сказать, что знаю его достаточно хорошо. Он стоит за мир. И пытался остановить восстание еще до того, как вы здесь появились.
Несколько секунд Сиюф молча изучала Песка, как будто надеялась найти на бесстрастном металлическом лице ключ к его мыслям.
— Ты убил этого мужчину, Потто. После, верно? Так сказала Мята. Но ты убил его не до конца. Он вернулся.
— Я тоже был холодным, — сказал ей Песок, и Фиалка ахнула. — Я могу дать вам полный отчет, но это займет некоторое время.
— Я бы хотела услышать о конце бунта. Ты сам это предложил.
— Хорошо. Прошлым вечером во дворце кальде было что-то вроде собрания. Нас не пригласили, мы слышали о нем от генерала Мята. Ваши люди попытались заграбастать всех, только четверо утекли, а советник Лори стал грузом двести. Она, полковник Бизон, генералиссимус Узик и советник Потто сделали копыта.
— Я это знаю, — Сиюф бросила испепеляющий взгляд на изображение Абаньи в стекле.
— Скажи ей о сдаче, серж, — сказал Шифер. — Это очень важно.
— Ага, он сдался. Кальде сдался. Могет быть, вы не знаете этого, сэр. Это было до того, как вошли ваши люди.
Сиюф кивнула:
— Полковник Абанья сообщила и это. Она внедрила агента в окружение кальде, достойное похвалы достижение.
— Спасибо, генералиссимус, — сказала Абанья.
— Так что эти четверо уселись вместе и разработали план, смекаете? Наш генералиссимус, он прилетел на встречу в гвардейском поплавке, так что они сели в него и отчалили, и советник Потто с ними. Ну и он сказал, дескать, кальде сдался, теперь мы опять главные. Советник Лори крантовался, так что я — новый председатель. Вы все работаете на меня, и, ежели будете делать то, что я скажу, могет быть, не буду вас кончать.
— Он думает, — вставил Шифер, — что они все получили по заслугам, мне кажется. А мы думаем, кое-кто еще не получил. Он, могет быть, хочет застопорить сержа.
— Ах! — воскликнула Фиалка, а Сиюф засмеялась:
— Тенеподъем, после такой долгой ночи. Потто совсем не друг этому солдату, который убил его меньше месяца назад. У Потто есть… Как это сказать?
— У него есть зуб на сержа.
Песок кивнул:
— Но он не могет раздать то, что я не могу взять. Я уже был дохлым, как я и сказал. Хотите поговорить обо мне или хотите услышать остальное?
— По словам полковника Бизона, они довольно долго ехали и спорили, — продолжил Кремень. — Только есть одна вещь, по которой они все сошлись. Скажи им, серж.
— Вы все иностранцы, сэр. — Песок направил чудовищный указательный палец на Сиюф. — Советник Потто считает вас плохим гаечным ключом и ненавидит больше, чем грязь в своем насосе. Генерал Мята, она ненавидит советника Потто, но в ее списке вы — номер два.
— Она центр, будь уверен. Единственная женщина. — Сиюф задумчиво посмотрела на Абанью. — Полковник, что вы скажете обо всем этом?
Изображение Абаньи пожало плечами:
— Это не противоречит информации, которой я располагаю, генералиссимус.
— Ты забыл об оставшихся двоих, сержант. Что с ними?
— Вовсе не забыл, сэр, — запротестовал Песок. — Просто еще не дошел. Полковник Бизон — человек генерала Мята. Если она скажет разлить масло, он спросит, сколько?
— Я поняла. Продолжай.
— Мы еще не видели генералиссимуса Узика, но сегодня утром капрал Грифель перетер с его шофером, ну, тем, который привез их туда и увез обратно. Скажи ей, Грифель.
— Он принес на встречу карабин, сэр, — начал Грифель. — Так сказал его шофер, а обычно он не берет ничего, окромя игломета и меча, смекаете? Для кого он был приготовлен? Потом, когда они там говорили сзади… вы знаете, как устроены боевые поплавки, сэр? Там нет стены между передними и задними сидениями, так что шофер все слышал. Генерал Мята сказала, что советник Лори был настоящим главой Аюнтамьенто, а генералиссимус Узик сказал, что он мертв. Вот шофер и подумал, что, могет быть, генералиссимус сам это сделал, потому как он казался очень счастливым.
Песок перевел взгляд с Фиалки на Абанью, затем поглядел на Сиюф:
— Только у советника Потто вырос на него большой зуб, и он это знает. До бунта он вроде как был бригадиром, одним из болтов в полу Аюнтамьенто. Но когда появился кальде Шелк, он сразу скакнул вверх и стал главой всей армии Вайрона. Он знает советника Потто и знает, что тот из-за этого зол на него.
Сиюф, сгорбившаяся на стуле, выпрямилась:
— Вы хотите, чтобы я освободила вашего кальде, чтобы спасти Вайрон; так я поняла. Мне нет дела до Вайрона.
— А мне есть, — сказала Фиалка, — немного. Кроме того, я знаю жену кальде.
— Вы думаете, что все должно стать, как было, — сказал Песок Сиюф. — Они в туннелях, мы наверху. Злющие, как собаки, друг на друга. Но, как мы и сказали, есть кое-что, единственное, в чем они заодно.
Он на мгновение замолчал, и Абанья сказала:
— Что мы должны вернуться в наш город, я уверена. Вероятно, он прав, генералиссимус.
— Я-то да, только вы — нет. Вот то, что они сказали, все четверо. Они не дадут вам вернуться назад. Или попытаются не дать. Начать с того, что они не думают, что вы уйдете.
Песок замолчал, давая Сиюф возможность ответить, но та ничего не сказала.
— Так что они решили позаботиться об этом, перебить всех их — то бишь вас, сэр — прежде, чем они получат подкрепление из Тривигаунта, — сказал Песок.
— Кальде бы этого не сделал, во всяком случае, я так думаю, сэр, — объявил Кремень. — Они сейчас этим и занимаются, ну, созывают труперов генерала Мята, выстраивают гвардию и выводят армию на позицию. Если бы мы не ушли, мы бы тоже были там в эту минуту. У вас есть день, могет быть, два. Но если вы отпустите кальде, он мог бы поставить на все это крышку.
— Да, в уме тебе не откажешь, — сказала Сиюф. — Я согласна. Полковник Абанья, наш друг, кальде Шелк, у вас? Приведите его ко мне, в Хузгадо, я хочу встретиться с ним. И святую женщину, Мрамор, и еще святого мужчину. Дирижабль Сабы еще не улетел?
— Боюсь, он отправился час назад, генералиссимус. — В голосе Абаньи прозвучало сожаление. — Я свяжусь с генералом Саба через стекло и передам ей вашу просьбу вернуться в Вайрон.
Кремень подвинулся поближе, его жесткие черты лица и поцарапанная краска казались неуместными среди атласа, фарфора и полированного розового дерева.
— Нам не нужна никакая просьба. Нам нужен приказ! Скажите ей немедленно повернуть!
— Не могу, — объяснила Сиюф. — Покинув Вайрон, дирижабль перешел под прямое управление военного министра Тривигаунта. Хотя она пошлет его обратно, мне кажется, когда я попрошу.
— Немедленно свяжитесь с этой. Скажите ей!
— И этого я не могу. Монитор, мне больше не нужна Абанья. Она знает, что делать.
Сиюф повернулась к Песку и Кремню:
— Абанья поговорит с генералом Саба, потом Саба с нашим военным министром. Пока они разговаривают, я буду готовиться к атаке. И, может быть, атака начнется раньше. А там посмотрим.
Когда лицо Абаньи растворилось в сером, Фиалка прошептала:
— Я бы хотела помочь, если бы могла, только…
— Точняк, Плутоний. — Закинув карабин за спину, Песок наклонился, обхватил пораженную Сиюф за пояс и перекинул ее через широкое стальное плечо. — Ты пойдешь с ней. Составишь ей компанию.
Сланец схватил Фиалку за руку:
— Будешь добавком к сделке, сечешь? Никогда не повредит.
Сидя со скрещенными ногами на одном из смешных пузырей, служивших матрацами на борту дирижабля, Шелк обнаружил, что почти невозможно сидеть прямо, не держась за качающуюся и шелестящую бамбуковую решетку, заменявшую пол.
— Ты удивительно бодрый, — сказал он Гагарке. — Я восхищаюсь этим больше, чем могу сказать. Бодрость — священный долг. — Он сглотнул. — Веселое согласие с волей богов — это… это…
— Меня уже стошнило, — сказал ему Гагарка. — И вывернуло всего. Хуже было только тогда, когда я трахнулся головой о пол в туннелях.
Летун проказливо улыбнулся:
— Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так весело соглашался с желаниями Главного компьютера. Ругательства — не новое для меня, и мой собственный язык намного превосходит в этом Всеобщий, на котором мы говорим. Однако я никогда не слышал таких сочных ругательств.
— Давайте не будем говорить об этом, лады? — жалостливо прошептала Синель, лежавшая лицом вниз за Гагаркой.
— А я и не говорю. Я говорю совсем о другом, о ругательствах. На Всеобщем языке я могу сказать, например, пусть волосы на твоем лобке вырастут длинее, чем твоя ложь, и запутаются в крыльях мельницы, но это почти не смешно. На моем языке они поднимают к солнцу и листве каждого восторженного слушателя. Тем не менее, ругательства Гагарки — нечто новое для меня, такое же великое и ужасное, как рождение бесов.
Шелк заставил себя улыбнуться:
— На самом деле меня тоже тошнит. Но в той клетке меня тошнило еще хуже — ветер так ужасно раскачивал ее, а мы были так плотно упакованы, что я, несмотря на все усилия, запачкал себя, Гиацинт и, в придачу, патеру Прилипалу; они перенесли это с такой твердостью и силой воли, что я почувствовал себя еще хуже.