— Ваше Святейшество!
Потто, почти беспечно:
— Какой приятный сюрприз, я же поставил человека. Добро пожаловать. Еще один пленник.
Она прищурилась и посмотрела вверх. Над ней нависло высохшее лицо, которое она видела только издали; тогда она не понимала, как сверкают эти глаза.
— Освободите ее! — рявкнул Квезаль. — Немедленно!
— Советник? — спросил Паук, и она попыталась улыбнуться.
— На сегодня урок окончен. Но может возобновиться, вскоре, так что обдумайте материал, — зло сказал Потто.
Паук встал, и она упала на пол.
— Я говорил с вашим кузеном Лори, — сказал Квезаль Потто, — и сейчас передам вам новости, которые уже принес ему. Я иду на риск, что после этого вы решите арестовать меня, советник.
— Этот старый лис — Пролокьютор, — сказал Потто Пауку. — Если это как-то волнует тебя, скажи.
— Все, что вы хотите, советник.
— Он стоит двух генералов и десяток мясников. Не забывай об этом. Старик, что за трюки ты приготовил на этот раз?
Майтера Мята с трудом встала на ноги, пытаясь не наступить на подол платья.
— Никаких трюков, советник. Просто во время моего жертвоприношения в Великом мантейоне произошла теофания. — Майтера Мята почувствовала, что Квезаль возбужден, в первый раз в своей жизни.
Потто хмыкнул и поставил дымящийся чайник на стол.
— Еще одна? И кто на этот раз? Сфингс?
Квезаль покачал головой:
— Пас.
— Пас мертв!
Квезаль отвернулся от Потто:
— Великий Пас, майтера. Лорд Пас, Отец Семи. Если и не он сам, то его призрак. На самом деле именно это и сказал сам бог.
Глава втораяЕго зовут Хоссаан[3]
Он сам закрыл дверь изнутри и задвинул засов — последний этап его обряда экзорцизма. Но если эту дверь (мрачную боковую дверь того, что было мантейоном, и, как многие прохожие без сомнения предполагали, все еще оставалось мантейоном) использовали те клиенты, которые не хотели, чтобы кто-нибудь видел, как они входят в заведение Орхидеи, кто-нибудь должен ответить на его стук. По летней привычке, он прищурился, чтобы оценить ширину сузившегося солнца; его закрывали темные облака, наполненные дождем или снегом, а также внушающий почтение корпус воздушного корабля, цвета мумии.
Он постучал опять. Его носильщики опустили носилки и устроились поудобнее. Рискнет ли он и допустит, чтобы они увидели, как он колотит в дверь, к которой никто не подходит? Как это повлияет на его престиж и популярность? Что скажет комиссар Тритон? Или Узик? Не заменят ли пересуды об этом разговоры о сражениях?
Он еще улыбался при этой мысли, когда дверь открыла маленькая и явно непривлекательная женщина с выцветшей повязкой на седеющих волосах.
— Входите… о. Здесь больше нет, патера.
— Я — духовный наставник Орхидеи, — твердо сказал ей Шелк. — Впусти меня. — Женщина отступила назад. Он вошел и задвинул за собой засов. — Проведи меня к ней.
— Я здесь убираюсь. — Она с неприязнью посмотрела на Орева.
Шелк молча согласился, что бывшему мантейону нужна уборка. Он посмотрел на сцену — нет ли на ней нового задника, такого же кощунственного, как тот, который он разрезал на куски, и с нелогичным удовольствием обнаружил, что он просто непристойный.
— Она в своей комнате. Может быть, еще не встала.
— Проведи меня к ней, — повторил он, и добавил: — Немедленно!
— Я не буду стучать, — испуганно сказала маленькая женщина.
— Не имеет значения. Я помню дорогу. — Он прошел мимо нее и пересек бывший мантейон, почти не чувствуя боли в щиколотке. Вот ступенька, на которой он сидел, разговаривая с Мускусом. Сейчас Мускус мертв. Вернулось воспоминание искаженного болью лица Мускуса.
Дворик за мантейоном был безлюден, но не пуст; его усеивали остатки еды, за которые сражались вороны и голуби, пятна от пролитых напитков, пустые бутылки и разбитое стекло. Орев, больше самой большой вороны, восхищенно глядел на него, время от времени мотая головой туда и сюда.
Обнаженное тело Элодеи лежало ничком вот на этой деревянной лестнице. Сейчас не было смысла искать взглядом кровавые пятна или пытаться не наступить на них. Шелк поднялся, решительно глядя на галерею над собой.
Как он тогда верил! Сейчас он бы помолился, уверенный, как ребенок, что боги слышат каждое слово, помолился бы Молпе, покровительнице дня, и Пасу, который мертв, как Журавль, Элодея и Мускус. И больше всего, прежде всего, он бы искренне помолился Внешнему, хотя Внешний предупреждал, что не пошлет помощь.
Тем не менее Внешний пришел и исцелил его, когда он лежал при смерти. И, точнее (Шелк остановился на верхних ступенях лестницы, вспоминая), Внешний на самом деле не сказал, что не поможет; нет, он предупредил, чтобы Шелк не ждал помощи — а ведь это не одно и то же.
Ободренный этой мыслью, он прошел по скрипящей галерее к двери, которую открыл Журавль, когда вышел осмотреть тело Элодеи, и уже собирался открыть ее, когда ее распахнули изнутри.
Он мигнул, ахнул и опять мигнул. Орев, который не удивлялся почти ничему, свистнул и только потом каркнул:
— 'вет, дев!
— Здравствуй, Орев. Привет, патера. Все благословения на тебя этим полднем и все такое.
Шелк улыбнулся, обнаружив, что сделать это легче, чем он ожидал; обругав ее, он, безусловно, ничего бы не добился.
— Синель, как хорошо опять увидеть тебя. Я удивлялся, куда вы делись. И даже послал людей на поиски тебя и Гагарки.
— И ты подумал, что я закончу этим. — Трудно было понять выражение ее крупного плоского лица, но голос прозвучал подавленно.
— Я надеялся, что ты закончила с этим, — осмотрительно сказал Шелк. — И все еще надеюсь, что последняя ночь была последней ночью. — Если богам все равно, почему он должен переживать? Он отогнал мысль подальше.
— Последней ночью никого не было, патера. Или недостаточно, чтобы занять других девушек. Ты думал о ржавчине, верно? Судя по тому, как ты смотришь на меня. Не принимала, начиная с похорон. Входи. — Она отступила в сторону.
Он вошел, стараясь не коснуться ее торчащих грудей.
— Сейчас ты спрашиваешь себя, как долго это продлится? Я тоже. Ты не знал, что я хорошо угадываю мысли, верно? — Она улыбнулась, и ему отчаянно захотелось обнять ее и прижать к груди.
Вместо этого он кивнул.
— Ты очень проницательная. Да, я спрашиваю себя.
Орев почувствовал, что о нем забыли.
— Где Гаг?
— Не знаю. Хочешь в мою комнату, патера? Ты сможешь сесть, и мы поговорим, как раньше.
— Я должен поговорить с Орхидеей, но если ты хочешь…
— Мы не обязаны. Пошли, она, скорее всего, одевается. Ее комната там. — Синель повела его по коридору, который он помнил очень смутно. — Может быть, я могу прийти к тебе завтра и мы поговорим? Только ты сейчас не на Солнечной улице, верно?
— Да, — сказал Шелк, — но я собираюсь туда, когда закончу здесь. Хочешь пойти со мной? — Синель не ответила, и он добавил: — У меня есть носилки; я пытаюсь поберечь свою щиколотку.
Синель была потрясена:
— Ты не можешь позволить людям видеть с тобой меня!
— Мы опустим занавески.
— И сможем поговорить внутри? Хорошо.
Шелк тоже решился:
— Я бы хотел, чтобы ты была со мной, когда я буду говорить с Орхидеей. Согласна?
— Конечно, если ты этого хочешь. — Она остановилась перед дверью Орхидеи. — Только я надеюсь, что ты не собираешься разозлить ее?
Вспомнив страх маленькой женщины, Шелк постучал:
— Может, ты собиралась куда-то пойти, Синель? Мы можем договориться и увидеться позже, если сейчас неудобно.
Она покачала головой:
— Я увидела тебя из окна и надела это платье, вот и все.
Дверь комнаты Орхидеи открылась. Орхидея, в черном пеньюаре, живо напомнившем Шелку тот самый розовый, который она носила, когда принимала его вместе с Журавлем, уставилась на него, открыв рот.
Он оторвал взгляд от ничего не скрывающей одежды:
— Орхидея, смогу ли я поговорить с тобой, когда ты закончишь одеваться? Это очень срочно, иначе я не стал бы тревожить тебя.
Полная женщина беспомощно отступила внутрь.
— Заходи, патера. — В комнату вошла Синель. — Ей нужно надеть, ну, ты знаешь, последние части. — И добавила, обращаясь к Орхидее: — Он хромает, помнишь? Ты могла бы пригласить его сесть.
Орхидея, наконец, настолько пришла в себя, что сумела стянуть украшенные кружевом края пеньюара, закрыв выпирающую плоть, которая не преминет показаться вновь, как только она выпустит их из рук.
— Я… вы наш кальде. Новый. Все только об этом и говорят.
— Речь Шелк! — подтвердил Орев.
— Боюсь, что это я. Однако я все еще тот же самый человек, и мне нужна твоя помощь.
— Садись, патера, — твердо сказала Синель.
— Да, садитесь. Как я должна называть вас, кальде или патера?
— На самом деле я предпочел бы стоять, пока вы, ты и Синель, стоите. Могу ли я позволить себе сказать, что очень рад видеть вас снова? Обеих. Я искал Синель, как я сказал ей, и встретил так много новых людей — комиссаров из Хузгадо и всяких других, — что считаю вас своими старыми друзьями.
— Хорошими друзьями. — Синель упала на густо-зеленый диван. — Я никогда не забуду, как ты встал против советников в доме Крови. — Она повернулась к Орхидее: — Помнишь, я тебе рассказывала об этом?
— Ага, но я никогда не думала, что опять увижу вас, кальде. Я имею в виду вот так, у себя дома.
Он воспользовался возможностью.
— Ты видела меня, когда я и Гиацинт ехали по городу, а мы — тебя. Ты видела Гиацинт с того времени?
Орхидея покачала головой и села рядом с Синель.
Шелк благодарно уселся.
— Я не собираюсь делать ей ничего плохого — совсем ничего. Я просто хочу найти ее.
— Я уверена, что вы ничего не сделаете ей, кальде. Я бы сказала, если бы знала.
— Через минуту ты спросишь меня, — сказала Синель. — Я не помню, когда видела Ги в последний раз. Пару месяцев. Может быть, дольше.