— Не могу уехать отсюда и не сказать… Я больна от того, что ты подалась в это гиблое место.
— Надо же кому-нибудь защищать границы. Неужели я могла сказать: пускай едут другие?
— Этому твоему Нахал-Мидбару всего три месяца, а вы уже похоронили парня и девочку после стычки с фидаинами.
— Мы, Китти, смотрим на это по-другому. Верно, двоих убили, но зато к нам приехали еще пятьдесят человек, да еще пятьдесят строят новый поселок в пяти километрах отсюда. И это только потому, что мы сюда приехали. Через год у нас тут будет дом для детей, тысяча дунамов под пшеницей и хлопком.
— А еще через год ты начнешь увядать. Будешь вкалывать по восемнадцать часов в сутки, проводить ночи в окопах. Вам с Довом никогда не дадут здесь больше, чем комнатенку восемь на десять шагов. Даже штаны и юбка не будут принадлежать вам.
— Ты не права, Китти. У нас будет решительно все.
— Включая и четверть миллиона арабов, готовых перегрызть вам глотку.
— Мы не питаем вражды к этим несчастным, — ответила Карен.
— Они сидят взаперти, как звери в клетке. День за днем, год за годом смотрят, как зеленеют ваши поля.
Китти опустилась на койку и закрыла лицо руками.
— Китти, послушай!
— Не могу слушать.
— Пожалуйста… Ну, пожалуйста, выслушай меня. Ты знаешь, даже маленькой девочкой в Дании я задавала себе вопрос — зачем я родилась еврейкой? Господь избрал нас не потому, что мы слабы илй убегаем от опасности. Мы терпели убийства, горе, унижение шесть тысяч лет и все равно сохранили свою веру. Мы пережили всех, кто пытался уничтожить нас. Разве ты этого не понимаешь, Китти? Эта маленькая страна была избрана для нас, потому что здесь главный перекресток мира, где кончается цивилизация и начинается дикость. Именно здесь поставил Господь народ свой, чтобы нести охрану и блюсти Его законы, основу человеческого существования. Разве есть на свете более подходящее место для нас?
— Израиль приперт к стене! — заплакала Китти. — Он всегда так стоял и вечно будет так стоять, а дикари вечно будут пытаться его уничтожить.
— О нет, Китти, нет! Израиль — это мост между тьмой и светом!
Внезапно Китти все поняла. Поняла с предельной ясностью. Вот он, ответ на давно не дающий ей покоя вопрос! Израиль — это мост, ведущий от тьмы к свету.
Глава 5
У евреев одна ночь в году — пасхальная — важнее всех других ночей. Они празднуют Пасху в память освобождения из египетского рабства. Египтяне стали для них олицетворением всех угнетателей, сколько их ни было на протяжении ты-сячелетий еврейской истории.
В канун Пасхи во время седера, пира в честь освобождения, произносятся слова благодарения Господу за обретенную свободу и выражается надежда, что свободны станут все, кто до сих пор несвободен. До провозглашения Израиля, празднуя в чужих странах седер, евреи всегда заканчивали его словами: «…на будущий год в Иерусалиме».
«Агада», небольшая книжечка с пасхальными молитвами, рассказами и песнопениями, часть которых написана три тысячи лет назад, читается во время седера всеми по очереди. Глава семейства начинает с рассказа об Исходе из Египта.
Седер — важнейшее событие года, к которому хозяйки начинают готовиться за месяц: идет уборка, стряпается особая пища, украшаются дома. Весь Израиль охватывает радостная суета. В кибуцах и мошавах седер собирает за общим столом сотни людей. В частных домах седеры поменьше, попроще.
В этом году в доме Бен Канаанов в Яд-Эле седер решили провести скромно, И все же Сара старательно выполнила положенные обряды. Домик был вычищен до блеска внутри и снаружи. Менора — ритуальный подсвечник — прямо сияла. Комнаты Сара украсила огромными галилейскими розами, приготовила традиционные пасхальные лакомства, ритуальные блюда и нарядилась в свое лучшее платье.
Днем Китти и Сазерленд выехали с виллы генерала в Яд-Эль.
— Ваша идея уехать из Израиля — страшная глупость, — бурчал Сазерленд. — Мне даже не верится.
— Я много об этом думала, Брюс, и ничего лучше мне в голову не пришло. Американцы говорят: «Расставайся, пока всем весело».
— Вы действительно считаете, что иммиграция пошла на убыль?
— Первая волна — да. Остались еще небольшие еврейские общины в Европе, например в Польше, откуда не все могут выехать. Боюсь, и над египетскими евреями потолок может рухнуть в любой момент. Но главное то, что у нас теперь достаточно людей и средств, чтобы справиться с любой задачей.
— Вы имеете в виду маленькие проблемы, — сказал Сазерленд. — А как быть с большими?
— Не понимаю, о чем вы.
— В Соединенных Штатах живет шесть миллионов евреев, в России — четыре. Как быть с ними?
Китти задумалась.
— Те немногие евреи, которые приехали из США, — это либо идеалисты, либо неврастеники, которые сами не знают, чего хотят. Я не думаю, что наступит день, когда американские евреи тоже попадут в Израиль, боясь преследований. Но если он когда-либо наступит, лучше мне не дожить до него. Что же касается советских евреев, то тут произошла одна в высшей степени странная и трогательная вещь, о которой мало кто знает.
— А мне можно узнать? — спросил Сазерленд.
— Там пытались решить еврейский вопрос с помощью всевозможных эволюционных теорий. Коммунисты полагали, что старое поколение вымрет, а молодому промоют мозги с самого рождения. Вы слышали, что в России все еще свирепствует антисемитизм?.
— Слышал.
— И все же у властей ничего не вышло. Прошлой осенью в еврейский Новый год израильский посол — отправился в московскую синагогу, единственную во всем городе. И что же вы думаете? Тридцать тысяч евреев вышли на улицы, чтобы только посмотреть на посла, дотронуться до него. Когда-нибудь из России будет большая алия.
Слова Китти произвели на Сазерленда глубокое впечатление. Некоторое время он молчал. Все та же старая история: еврей никогда не перестает быть евреем. Рано или поздно наступает день, когда он должен заявить о своем еврействе. Сазерленд вспомнил о матери, которую так любил.
Они свернули с шоссе на боковую дорогу в мошав Яд-Эль. Из дома выбежала Сара, бросилась им навстречу. Начались объятия, поздравления с праздником.
— Мы что же, первые?
— Дов уже здесь. Входите же скорей, входите!
Дов встретил их у дверей. Он пожал руку Сазерленду и нежно обнял Китти. Она отступила на шаг:
— Дай-ка я на тебя хорошенько посмотрю, майор Дов Ландау! Ты с каждым днем хорошеешь.
Дов покраснел.
Сазерленд не без зависти разглядывал розы Сары.
— А где же остальные? — спросила Китти.
— Иордана вчера вечером поехала в Хайфу. Сказала, что вернется вовремя.
— Я получил письмо от Карен. Она должна была выехать из Нахал-Мидбара еще вчера, — сказал Дов. — Может быть, она остановилась на ночь в Хайфе? Или голосует где-нибудь на шоссе около Сафеда?
— Ничего, — сказал Сазерленд, — доберется.
Китти огорчилась, что Карен еще нет, но не подала виду. Доехать до Яд-Эля было трудно, особенно по праздникам.
— Давайте я вам помогу, — предложила она Саре.
— Сидите и чувствуйте себя как дома. Кстати, вам уже раз десять звонили в контору мошава. Дети во всей долине знают, что вы приедете. Они просили передать, что зайдут перед седером, — сказала Сара и ушла на кухню.
Китти повернулась к Дову:
— Я слышала о твоих успехах.
Дов пожал плечами.
— Не скромничай. Я знаю, вы проектируете какое-то водное сооружение у Иордана.
— Да, если бы сирийцы не мешали. Странно все получается. Сирия и Иордания выиграют от этого во много раз больше, чем мы. Но как только речь заходит о том, что Израиль получит лишнюю каплю воды, они встают на дыбы.
— А что вы там делаете? — спросил Сазерленд.
— Мы хотим изменить русло Иордана на протяжении нескольких километров. Арабы говорят — это задумано из военных соображений, хотя мы предложили им прислать своих наблюдателей. Ну ничего, как-нибудь образуется.
Дов глубоко вздохнул, и Сазерленд понял, что ему не терпится остаться с Китти наедине. Он отошел в дальний угол комнаты и принялся изучать корешки книг на полках.
— Китти, — начал Дов, — мне хочется поговорить с вами о Карен до того, как она приедет.
— Давай поговорим.
— Она очень упряма.
— Знаю. Мы с ней долго беседовали в Нахал-Мидбаре.
— Она вам рассказала, что мне предложили ехать в Америку учиться?
— Нет, но я знаю. Я так долго в Израиле, что у меня появилась собственная разведывательная сеть.
— Я не знаю, что делать. Она, видите ли, патриот своего кибуца. Боюсь, Карен не согласится ехать со мной. А я просто не могу расстаться с ней на два года.
— Я с ней поговорю, — улыбнулась Китти. — Со мной ей не сладить. Вот увидишь, Дов, все будет хорошо.
Дверь распахнулась, и Иордана с развевающимися золотыми волосами широко развела руки.
— Шалом всей компании!
Китти обняла ее.
— Има! — закричала Иордана. — Поди сюда! Смотри, кого я притащила!
Когда Сара прибежала из кухни, в дверях появился Ари.
— Сынок!
В глазах Сары появились слезы. Она бросилась к сыну на шею.
— Ну, Иордана, чертовка рыжая! Почему ты не сказала, что он тоже приедет?
— Мы надеялись, ты и без предупреждения сумеешь накормить еще один рот, — ответил Ари, поднимая мать в воздух.
— Ах вы, черти! — сказала Сара, грозя им пальцем и вытирая глаза. — Дай я хоть посмотрю на тебя. У тебя усталый вид, Ари. Ты слишком много работаешь.
Они снова обнялись, счастливо смеясь.
И тут Ари заметил Китти Фремонт.
В комнате воцарилась неловкая тишина, они долго смотрели друг на друга. Иордана поглядывала то на брата, то НЯ Китти.
Китти медленно встала и сказала тихо:
— Шалом, Ари.
— Шалом, — прошептал он в ответ.
— Чувствуйте себя как дома, — бросила Иордана, подхватила мать под руку и увела ее на кухню.
Дов пожал Ари руку.
— Шалом, генерал Бен Канаан.
Китти взглянула на Дова. Глаза парня сияли, когда он смотрел на легендарного командира «Зверей Негева».