Секретарь дотронулась до плеча Китти и шепнула:
— Доктор Либерман просит вас срочно зайти в его кабинет.
Китти извинилась и тихонько ушла. Поднявшись по тропе, она обернулась и еще раз посмотрела сверху на театр, где дети исполняли танец жнецов, а Карен-Руфь присела у ног Вооза. Китти отвернулась и направилась в селение.
Было темно. Она зажгла фонарик, и все равно идти приходилось осторожно, чтобы не споткнуться. Китти пересекла центральную лужайку, прошла мимо статуи Дафны. Позади гремели барабаны и плакали флейты. Китти вошла в здание администрации, открыла дверь в кабинет доктора Либермана.
— Боже мой! — воскликнула она испуганно. — Что случилось? У вас такой вид, словно…
— Нашли отца Карен, — прошептал он.
Глава 8
На следующее утро Сазерленд повез Карен и Китти в Тель-Авив. Китти поехала под предлогом срочных покупок и взяла девушку с собой будто бы для того, чтобы показать ей город. Они добрались к обеду и остановились в гостинице на улице Гаяркон у самой набережной. После обеда Сазерленд распрощался с ними и ушел. В полдень магазины закрыты, поэтому Китти и Карен побродили немного по песчаному пляжу у гостиницы, а заодно искупались.
В три часа Китти вызвала такси, и они поехали в Яффу. Ей сказали, что там можно недорого купить прекрасные арабские и персидские изделия из бронзы. Китти хотела украсить свой коттедж. Таксист привез их в самый центр блошиного базара. Лавки здесь помещались прямо в бойницах крепостной стены времен крестоносцев. У входа в одну из них дремал грузный мужчина в красной феске, опущенной на глаза. Китти и Карен принялись рассматривать лавку. Крошечное помещение было сплошь увешано утварью, урнами, подносами, подсвечниками, тазами. Пол не подметали по меньшей мере десять лет.
Толстый араб, почуяв покупателей, тут же проснулся и галантным жестом пригласил их в лавку. Он сбросил с ящиков какой-то товар, предложил женщинам сесть, а сам выбежал и послал старшего сына за кофе для почетных гостей. Вскоре кофе был подан. Китти и Карен вежливо отпили по глотку и обменялись любезными улыбками с хозяином. Сын, с виду туповатый малый, глазел на них с порога. У входа собрались зеваки. Беседы не получилось, и язык пришлось заменить жестами, хотя Карен свободно говорила по-датски, французски, немецки, английски и на иврите, а Китти знала испанский и немного греческий. Торговец ничего не пони-мал, кроме родного арабского. Он снова послал сына — на этот раз за базарным переводчиком, и через несколько минут тот явился. Язык переводчика отдаленно напоминал английский, и торг начался.
Китти и Карен осмотрели, сдувая пыль, несколько инкрустированных изделий, покрытых вековым слоем грязи, — лучшим свидетельством их подлинности. Порыв-шись в лавке с истинно женской основательностью минут сорок, они перебрали и перещупали все, что там было, и отобрали пару ваз, три изящных арабских кофейника с удлиненными горлышками и огромный персидский поднос, сплошь покрытый гравировкой. Китти спросила о цене, поставив условие, чтобы весь товар был начищен и доставлен в гостиницу. Кучка зевак у входа подошла ближе, а хозяин и переводчик оживленно заговорили между собой.
Наконец переводчик повернулся к покупательницам и, вздыхая, сказал:
— Его сердце совсем разбито. Расстаться с этими сокровищами! Подносу — он клянется Аллахом — триста лет.
— А сколько надо заплатить, чтобы снова склеить разбитое сердце? — спросила Китти.
— Только для вас, для вашей дочки, такой прекрасной, мистер Аким делал специально скидку. Берите все, тогда шестнадцать фунт стерлинг.
— Это даром, — шепнула Китти спутнице.
— Но если ты заплатишь, не торгуясь, — возмутилась Карен, — то испортишь ему настроение.
— Надо немедленно брать и смываться, — ответила Китти шепотом. — За один этот таз в Штатах пришлось бы заплатить триста, а то и четыреста долларов.
— Китти, пожалуйста! — взмолилась Карен. Она решительно выступила вперед, и улыбка мгновенно исчезла с лица Акима. — Девять фунтов, и ни гроша больше, — твердо заявила она.
Переводчик передал контрпредложение хозяину. Мистер Аким изобразил оскорбление до глубины души и начал плакаться. Он не может, не имеет права, у него семья. Снова подвело его доброе сердце, только из-за него он назвал такую небольшую цену. Вещи, отобранные дамами, — настоящие антикварные ценности. Дамы это прекрасно знают. Он клянется своей честью, честью отца, бородой пророка. Тринадцать фунтов.
— Двенадцать, но окончательно.
Аким чуть не зарыдал. Это себе в убыток! Но что он может сделать, он всего-навсего нищий араб. Двенадцать с половиной.
— По рукам.
Едва сделка состоялась, все снова заулыбались — и в лавке, и у дверей. Стороны долго трясли друг другу руки, Аким цветисто благословлял женщин, а также их потомство до седьмого колена. Китти оставила Акиму адрес гостиницы и велела доставить тщательно вычищенные покупки в гостиницу, где с ним рассчитаются. Дав на чай переводчику — и тупице-сыну, Китти и Карен вышли из лавки.
Они шатались по блошиному базару и не переставали изумляться, как ухитряются вместить эти крошечные лавчонки столько товара, а заодно — столько грязи. Когда они дошли до угла, мужчина с внешностью сабры подошел к Карен, пошептался с ней на иврите и тут же скрылся.
— Кто это?
— Не знаю. Он по одежде определил, что я еврейка. Хотел знать, не англичанка ли ты. Я ему сказала, кто ты, и он посоветовал нам немедленно вернуться в Тель-Авив. Тут заваривается какая-то каша.
Китти окинула взглядом улицу, но мужчины и след простыл.
— Наверное, из Маккавеев, — сказала Карен.
— Тогда уходим.
Китти успокоилась, только когда Яффа осталась позади. Они подошли к углу улицы Алленби и бульвара Ротшильда. Вдоль улицы шли — ряды новых магазинов, а бульвар, нарядный и широкий, был застроен ультрасовременными трехэтажными домами и утопал в зелени. Здесь все так разительно отличалось от Яффы. Машины и автобусы шли сплошным потоком, пешеходы торопились, как во всех больших городах.
— Просто дух захватывает! — сказала Карен. — Я ужасно рада, что поехала с тобой. Трудно даже представить, что все, кого видишь: шоферы, официанты, продавцы, — евреи. Они построили настоящий большой город. Еврейский город. Вряд ли ты понимаешь, что это значит — город, в котором все принадлежит евреям.
Китти обиделась:
— У нас в Америке живет много евреев, и они счастливы, как все настоящие американцы.
— Да, но это все-таки не то, что еврейское государство. Необходимо знать, что на свете есть уголок, где ты нужен, местечко, которое принадлежит лично тебе.
Китти порылась в сумке и достала клочок бумаги.
— Вот адрес. Где бы это могло быть?
Карен посмотрела на бумажку.
— Через два квартала! Когда ты наконец научишься понимать иврит?
— Боюсь, никогда, — ответила Китти, затем быстро добавила: — Вчера чуть не вывихнула себе челюсть, когда пыталась сказать несколько слов.
Они нашли дом. Это оказался магазин готовой одежды.
— Что нам здесь нужно? — спросила Карен.
— Я собираюсь обновить твой гардероб. Это подарок от Сазерленда и от меня.
Карен остановилась как вкопанная.
— Я не могу, — сказала она.
— Но почему, дорогая?
— А чем плоха одежда, которая на мне?
— Она хороша для Ган-Дафны…
— Никакой другой мне не надо, — упорствовала Карен. Еще одна Иордана, подумала Китти.
— Карен, не забывай: ты молодая девушка. Никаких принципов ты не предашь, если иной раз наденешь приличное платье.
— А я горжусь тем, что…
— Да будет тебе! — решительно оборвала ее Китти. — Ты с каждым днем все больше напоминаешь сабру. Когда ты куда-нибудь едешь со мной, пожалуйста, одевайся так, чтобы мы с Сазерлендом могли тобой гордиться.
Китти рассердилась, в ее голосе послышалась непреклонность. Карен прикусила язык и пошла на попятную. — Она покосилась на разодетые манекены в витрине и последний раз попыталась возразить:
— Это нечестно по отношению к остальным девочкам.
— А мы спрячем эти платья под винтовками, если тебе так хочется.
Несколько минут спустя Карен уже вертелась перед зеркалом, как истая женщина, и была, честно говоря, рада, — что Китти проявила настойчивость. Так приятно чувствовать на себе эти вещи и смотреться в зеркало! Когда она одевалась так нарядно? В Дании, пожалуй, но это было так давно! Китти тоже радовалась, видя, как Карен у нее на глазах превращается в изящную девушку. Затем они обошли всю улицу Алленби, заходили в магазины, покупая то одно, то другое, пока наконец, нагруженные свертками, добрались до площади Мограби. Усталые, они присели к столику ближайшего кафе. Карен ела мороженое, не сводя широко раскрытых глаз с улицы и торопливых прохожих.
— Это самый прекрасный день, сколько я себя помню. Как жаль, что с нами нет Дова и Ари.
Какая она прелесть, подумала Китти. Она так добра, что всегда помнит о других.
Карен задумалась, выковыривая из стаканчика остатки мороженого.
— Я частенько думаю, что нам с тобой досталась пара кислых лимонов.
— Нам с тобой?
— Ну, как же… ты и Ари, я и Дов.
— Я не знаю, откуда ты взяла, будто между мной и мистером Бен Канааном что-то есть. Ты глубоко ошибаешься.
— Так почему же вчера ты чуть не свернула себе шею, осматривая каждый грузовик? Кого же ты там высматривала, если не Ари Бен Канаана? — рассмеялась Карен.
Китти усмехнулась и отпила глоток кофе, чтобы скрыть смущение.
Карен вытерла губы и пожала плечами:
— Да хоть кого спроси, все знают, что ты к нему неравнодушна.
Китти строго посмотрела на нее:
— Послушай-ка, мисс Всезнайка…
— Попробуй только отрицать. Я тогда возьму и закричу об этом во весь голос на иврите.
Китти вскинула руки:
— Сдаюсь. Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что женщине, которой перевалило за тридцать, тоже может нравиться мужчина. Да, Ари мне нравится, но это решительно ничего не значит. Я должна разочаровать твое романтическое воображение: ничего серьезного между нами нет.