— Это-то и страшно, — ответила Китти. — Такая круговая порука… Они горой стоят друг за друга.
Зазвонил телефон. Марк поднял трубку, послушал и положил ее на рычаг.
— Что случилось? Что случилось, Марк?
— На палубу снова вынесли детей, потерявших сознание. Человек пять-шесть.
— А… Карен?
— Не знаю. Пойду погляжу.
— Марк!
— Что?
— Я хочу на «Исход».
— Это невозможно.
— Я больше не могу, — прошептала она.
— Если ты это сделаешь, ты пропала.
— Нет, Марк… тут что-то другое. Мне только узнать, что она жива и здорова. Клянусь тебе, что справлюсь с собой. Я хорошо это знаю. Но сидеть так, сложа руки, и знать, что она там умирает… Нет, на это у меня нет сил.
— Если мне даже удастся уговорить Бен Канаана, тебя все равно не пустят англичане.
— Ты должен, — настаивала она. — Ты должен.
Она встала спиной к двери и загородила ему дорогу. Ее лицо выражало твердую решимость. Марк опустил глаза.
— Постараюсь, — сказал он.
Голодовка, час 35…
Перед посольством Великобритании в Париже и в Риме начались бурные демонстрации протеста. Возмущенные ораторы решительно требовали выпустить «Исход» в море. В Париже полиции пришлось пустить в ход слезоточивые газы. В Копенгагене, в Стокгольме, в Брюсселе, в Гааге тоже устраивали демонстрации. Но там они проходили более спокойно.
Голодовка, час 38…
На Кипре стихийно возникла всеобщая забастовка протеста. Транспорт замер, закрылись магазины, порты, театры и рестораны. Фамагуста, Никосия, Ларнака и Лимасол словно вымерли.
Голодовка, час 40…
Ари Бен Канаан не сводил глаз со своих помощников.
Зеев, крестьянин из Галилеи, заговорил первым.
— Я солдат. Не могу стоять и смотреть, как дети умирают с голоду.
— В Палестине, — резко оборвал его Ари, — ребята не старше их уже воюют.
— Одно дело воевать и совсем другое — умирать здесь с голоду.
— Это та же борьба, только в другой форме, — ответил Ари.
Иоав Яркони знал Ари много лет, они вместе воевали…
— Я никогда не шел против тебя, Ари. Но в ту минуту, когда, не приведи Господь, кто-нибудь из детей умрет, затея обернется бумерангом против нас.
Ари посмотрел на капитана судна, американца Хэнка Шлосберга. Хэнк пожал плечами.
— Вы здесь начальник, Ари, но судовая команда начинает нервничать. Об этом в договоре нет ни слова.
— Другими словами, — сказал Ари, — вы хотите сдаться.
Молчание в ответ подтвердило его догадку.
— Давид, а ты? Ты еще ничего не сказал.
Давид был ученым и хорошо разбирался в Священном писании. Он ближе стоял к Богу и поэтому пользовался особым уважением.
— Шесть миллионов евреев погибли в газовых камерах, не зная, за что, — начал он. — Нас всего триста. Если мы погибнем, то будем хорошо знать, во имя чего. И весь мир будет знать тоже. Когда две тысячи лет назад мы были нацией и боролись против римского и греческого порабощения, у нас установилась традиция драться до последнего. Так было в Арбеле и Иерусалиме, в Бейтаре и Геродиуме. Массаду обороняли четыре года, а когда римляне наконец ворвались в крепость, они всех застали мертвыми. Никогда ни один народ не дрался за свою свободу так, как наш. Мы гнали со своей земли римлян и греков, пока нас самих не рассеяли по всему свету. За последние две тысячи лет нам нечасто приходилось бороться как нации. Но когда мы поднялись в варшавском гетто, то остались верны древней традиции. Сойдя с этого судна и добровольно вернувшись за колючую проволоку, мы предадим своего Бога.
— Вопросы будут? — спросил Ари.
Голодовка, час 42…
В синагогах Соединенных Штатов, Южной Африки, Англии состоялись массовые молебны. Во многих христианских церквях молились о спасении детей с «Исхода».
Голодовка, час 45…
В Аргентине евреи объявили пост в знак солидарности с детьми «Исхода».
Голодовка, час 47…
Уже темнело, когда Китти поднялась на борт «Исхода». Запах стоял невыносимый. По всей палубе, в спасательных лодках, у палубных построек лежали дети. Они не шевелились, чтобы не тратить последних сил.
— Я хочу осмотреть всех потерявших сознание, — сказала она.
Давид повел ее на верхнюю палубу, где в три ряда лежали шестьдесят детей. Он опускался на колени, поднося фонарь к лицам, а Китти передвигалась от одного к другому, щупая им пульс и поднимая веки. Несколько раз она едва не теряла сознание, когда поворачивала к себе девочку, похожую на Карен.
Давид повел ее по тесной палубе. Приходилось шагать прямо через тела. Дети смотрели потухшими глазами. Лица были покрыты толстым слоем грязи, волосы нечесаны.
Давид повел ее по лестнице в трюм. Китти чуть не стошнило от ударившей в нос вони. Она различала в полумраке детей, лежавших вповалку в своих клетках.
На верхнем ряду нар дети тесно прижимались друг к другу. Китти нашла Карен в дальнем углу. Рядом с Карен дремал Дов. Они лежали на лохмотьях, пол был скользкий от грязи и сырости.
— Карен, — шепнула она. — Карен, это я, Китти.
Карен приподняла веки. Под глазами чернели круги, губы потрескались. У нее не было сил подняться.
— Китти?
— Да, это я.
Карен протянула руки, и Китти крепко обняла ее.
— Не уходи, Китти. Я боюсь.
— Я буду с тобой, — шепнула Китти, успокаивая девушку.
Она пошла в лазарет, посмотрела, что там осталось из лекарств, и вздохнула.
— Попробую что-нибудь сделать, — сказала она Давиду. — Вы с Иоавом сможете помочь мне?
— Конечно.
— Некоторые дети в тяжелом состоянии. Придется делать холодные компрессы, чтобы согнать температуру. Их надо укрыть. Кроме того, все работоспособные должны взяться за уборку судна.
Китти вступила в лихорадочную борьбу со смертью. Но это было все равно что пытаться вычерпать океан наперстком. Пока она приводила в чувство одного ребенка, заболевали трое других. У нее не было ни лекарств, ни воды, вообще ничего. Единственное, что помогло бы — пищу, — Китти использовать не могла.
Голодовка, час 81…
Семьдесят детей лежали без сознания на раскаленной палубе «Исхода».
У английских солдат на набережной Кирении появились признаки неповиновения. Многие, рискуя попасть под военный трибунал, требовали, чтобы их заменили.
Голодовка, час 82…
Карен Хансен-Клемент вынесли без сознания на верхнюю палубу.
Голодовка, час 83…
Китти вошла в рубку и в изнеможении упала на стул. Она проработала без перерыва тридцать пять часов и валилась с ног от усталости. Ари налил ей виски.
— Выпейте, — сказал он. — Вы-то в голодовке не участвуете.
Китти проглотила виски и попросила еще. Вторая порция вернула ей силы. Она уставилась на Ари Бен Канаана. Какой он сильный. Осада на нем почти не отразилась. Китти смотрела в его холодные глаза и пыталась угадать, что Ари замышляет. Она спрашивала себя, испытывает ли Ари страх, знает ли вообще, что такое страх, озабочен ли, потрясен ли происходящим.
— Я рассчитывал, что вы придете ко мне гораздо раньше, — сказал он.
— Не стану вас просить, Ари. Но, Господи, надо ли так?.. Там, на палубе, дети на пороге смерти. Я просто докладываю, как добросовестный пальмахник. Они вот-вот умрут. Каковы будут указания?
— Меня столько оскорбляли, Китти, что я не обращаю на это внимания. Кстати, ваши гуманные чувства продиктованы заботой обо всех детях или только о ком-нибудь одном?
— Вы не имеете права задавать мне этот вопрос.
— Вы хотите спасти жизнь одной девочки. А мне нужно спасти жизнь четверти миллиона людей.
Она поднялась.
— Я пойду работать, Ари. Но скажите: вы ведь знали, отчего мне так хотелось попасть на «Исход». Почему же разрешили?
Он повернулся спиной и взглянул на море, где стояли на вахте крейсер и миноносец.
— Может быть, потому, что мне хотелось видеть вас.
Голодовка, час 85…
Генерал Кларенс Тевор-Браун ходил по кабинету Сазерленда. Дым сигар заполнял комнату. Тевор-Браун несколько раз останавливался и смотрел в окно в сторону Кирении.
Сазерленд выбил трубку, взглянул на бутерброды на чайном столике.
— Присядьте, сэр Кларенс, выпейте чаю.
Тевор-Браун посмотрел на часы и вздохнул. Он сел, взял бутерброд, оглядел его, откусил кусочек, но тут же швырнул еду на стол.
— Мне совестно есть сейчас, — сказал он.
— Да, эта история не для тех, у кого есть совесть, — ответил Сазерленд. — Две войны, одиннадцать должностей за рубежом, шесть наград, три ордена. А оборвала карьеру кучка безоружных детей. Блестящий конец для тридцатилетней службы, не так ли, сэр Кларенс?
Тевор-Браун опустил глаза.
— Я знаю, вам нужно поговорить со мной, — сказал Сазерленд.
Тевор-Браун налил себе чаю.
— Послушайте, Брюс. Если бы по мне…
— Чепуха, сэр Кларенс. Вы тут ни при чем. Это не вы, а я должен чувствовать себя неловко. Я ведь подвел вас. — Сазерленд поднялся. — Я устал. Ужасно устал.
— Мы добьемся для вас полной пенсии, а отставка пройдет без шума. Можете положиться на меня, — сказал Тевор-Браун. — Послушайте, Брюс. По дороге сюда я остановился в Париже и долго беседовал с Недди. Рассказал ей о ваших трудностях. Старик, если вы будете действовать умно, то сможете сойтись с ней опять. Недди рада вернуться, а вам она теперь понадобится.
Сазерленд покачал головой.
— Между нами все кончено. Если нас и связывало что-нибудь раньше, так это была моя служба в армии. Только на этом держался наш брак.
— У вас есть другие планы?
— Со мной что-то произошло здесь на Кипре, в особенности за последние недели. Можете не верить, но я не считаю, что потерпел поражение. Наоборот, у меня такое чувство будто я выиграл что-то очень важное. Нечто такое, что я давным-давно потерял.
— А именно?
— Правду. Помните день, когда я согласился на эту должность? Вы сказали тогда, что единственное царство, где правят добро и справедливость, это Царствие Небесное, а на земле правит нефть.