— Ну, вот — вздор! Чепуха! — закричали девчата.— Зарапортовался! Не брызгай! Заткни фонтан!
— А что, у нас сегодня к кипятку какие-нибудь конфетки есть? — спросила Вера. — С чем чай будем пить? — С шишом, — ответила девчина с усиками. — А если хочешь, с абрикосовым вареньем.
Все захохотали, потому что «абрикосовое варенье»— было что-то смешное. Принесли кипяток. Оказалось, что чаю у девчат даже и на заварку нет, а пьют они просто кипяток, без сахару (как я в последнее время). А «абрикосовое» варенье — это вот что: девчина тыкает пальцем в стол, потом сует палей, в рот, будто ложечку варенья подцепила, а сама говорит всем: — «Я с абрикосовым». Тогда другая проделывает то же самое, только говорит: — «А я с земляничным». — И так далее, пока не надоест.
— А твое мнение насчет брака, Рябчик? — спрашивает Вера.
— По-моему, здесь дело не в регистрации и не в деньгах,—сказал я.— Вот мне интересно,—был из вас кто-нибудь замужем, — из девчат, разумеется?
— Что за вопрос? Никто не был, — отвечает девчина с усиками.
— Так чего же вы спорите? По-моему, нужно, чтобы этот вопрос решал каждый сам для себя, — ну, скажем, в течение года, что ли, а уже потом выносил на общее собрание. И тогда, когда все соберут опыт, то устроить дискуссию и решить, чей опыт приводит ближе всего к цели.
— Ну, а потом, после года? — странным голосом спрашивает Вера.
— Что — после года?
— Ну, после года? — Расходиться, что ли, если кому-нибудь надоело?
— Конечно, насильно держать другого никто не имеет права.
— Так бы и говорил сразу, — сказала Вера. — Поняла я вас.
Но по-моему никто меня не понял.
Был у Ваньки Петухова, чтобы посоветоваться насчет своего положения. Рассказал ему, что на-днях почти наверное останусь без жилплощади, что средств к жизни нет никаких, что ходил уже грузить дрова, но что там погрузки больше нет.
— Ну, и что же: унываешь? — спрашивает Ванька.
— Да нет, не то что унываю, а становлюсь в роде как в тупик: что же дальше-то делать? Перебиваюсь пока кое-как... по знакомым, подал на стипендию и общежитие, пока ответа нет. При таких условиях от лекций голова только пухнет.
— Ну, а общественность?
— Видишь, какая вещь, Ванька, — ответил я горячо. — Я и сам вижу, что отстал, как-то выбился из колеи. Я и сам вижу как здорово кипит кругом всякая общественная работа, да и жизнь сама интересней, как-то глубже и совершенно по-новому раскрывается, ну... а сил ввернуться в эту жизнь — нет, потому что все время голова работает над тем, как бы пообедать. Меня уж «занимательным парнем» стали называть, потому что я у всех кругом занимаю на обед. Потом еще вот что, чего в школе не было: станешь выступать по какому-нибудь вопросу, и все время думаешь, что тебя обязательно перекроют — ведь кругом сидят и зетят ребята, у которых язык словно на то и привешен, чтобы спорить. Не то, чтобы я их боялся... нет. У меня даже и теперь есть такие мысли, что в конечном счете я их всех забью. Погоди... дай только оправиться!
— Это, конечно, хорошо, что ты не унываешь... — задумчиво сказал Ванька. — Знаешь, в чем твоя беда? Что школьный коллектив, к которому ты был припаян, оказался недостаточно прочным, чтобы тебя и дальше поддерживать. Вот, ты и остался без козырей! Ну, и, конечно, твой индивидуализм мешает.
— Какой же я индивидуалист?
— Да ты забыл, что ли, как в школе настаивал постоянно на своих проектах, совершенно не учитывая об’ективной обстановки и... диалектики момента. С одной стороны, это, может, и хорошо, ну, а с другой— сам видишь, в каком положении ты очутился: тебе приходится начинать сызнова. Сейчас ты как проявил себя в общественности?
— Кружок юнкоров веду, в «Молодежное дело» пишем.
— Эх, не дело это... тебе на завод бы надо. Ну, уж теперь продолжай! Ну, а еще чем?
— Да ничем... Разве, что занимаю деньги направо и налево.
— Д-да... — сказал Ванька. — Тоже, общественники! Слушай: вести отчетность можешь?
— Не знаю. Могу попробовать.
— Вот в том-то и дело, что не знаешь. Ну, ладно, приходи ко мне через неделю, я со своими ребятами переговорю.
Вчера начали ломать угол нашей комнаты, а жилплощади еще я не получил; поэтому нам с пастухом пришлось искать ночлега где-нибудь в другом месте. Вот, пошли мы с ним, наелись винегрету со студнем (у пастуха, по его словам, «еще летняя кубышка в кармане грехотит») — и пошли.
— Ну, ты вот что, Константин, — говорит пастух, — ты, я еще не знаю, какой человек. Однако утверждаю, чтобы без озорства и безо всякой похабности, потому что пойдем мы с тобой сегодня ночевать к проституткам.
— Да ты что, Финагент, — с ума, что ли, сошел? — Ни с чего я не сходил, а в прошлом году мне сколько раз приходилось. Среди этих девчат есть добрые, и не только что ночевать, а и накормят. Только — чтобы ни-ни. Понял?
Сколько времени мы ходили по бульварам, я уж и не знаю. Было уже поздно. Идут две каких-то такое накрашенных девчины, пастух — к ним:
— Эй, девчата, можно у вас переночевать?
— А почем подарите?
— Подарить — нечего, да ведь мы только переночевать. Нам ночевать негде.
— Ну, и топай своей дорогой, — говорит одна из них. — Тоже нашлись какие раклы!
— Мы с такими шпанами и говорить-то не будем, — сказала другая, и они ушли. После этого идут еще две.
— Можно у вас, барышни, ночевать? — спрашивает пастух.
— Ну что ж, идемте, — ответили они. — Только пивом угостите.
Пастух вынул мелочь из кармана, дал. Они купили две бутылки пива, и мы пошли к ним на квартиру. Комнатка была маленькая и разгороженная пополам какой-то грязной простыней. В комнате сильно пахло сыростью и мылом. Пастух, как пришел, скинул с себя теплый пиджак, расстелил его на пол и лег.
— А ты что же не на постели? — спрашивает одна из девчат. — Постель есть, на нее и ложись.
— Мы уж на полу как-нибудь, — отвечает пастух.— Ложись, Константин!
— Так вы зачем пришли-то? — спрашивает другая. — Ночевать пришли, — отвечает пастух.
— Ах вы, халтурники! — закричала тогда первая. — И денег платить не будете, пацаны вы эдакие?!.
— Пошли вон, шкеты, — серьезно сказала вторая. — У нас без сармака фарту не будет! Шеманаться нечего. У нас много не выпоешь.
— Вот еще, нашлись оптики! — кричала первая. — Зекают, абы поймать шмару на пушку!
— Ты, Тамара, не загоняйся в пузырек. — остановила вторая.—Они, должно быть, ученики. Ну, а только не взыщите, товарищи — у нас кимарить нельзя.
— Да мы уйдем, не трепитесь, шут с вами, — сказал пастух, натягивая пиджак. — Я думал, вы добрые, а вы, оказывается...
— Не пошамай три дня, тогда будешь добрый! — кричали еще девчата, когда мы спускались по лестнице. И опять пришлось нам ходить по бульварам. Дошли мы до какой-то фруктовой будки. Пастух зашел сзади нее и стал разгребать снег и доставать из-под него листья. Хотя было холодно без перчаток, я тоже стал так делать, и через несколько минут мы нагребли порядочную кучу листьев.
— Ну, теперь ложись спина к спине, а живот закрывай листьями,— скомандовал пастух.— Так и согреемся. А чтобы заснуть — читай молитву.
— Какую такую молитву?
— Наплевать на кровать — на снегу буду спать, наплевать на кровать — на снегу буду спать...
Так и сделал; и, верно, скоро забылся.
МЕТАНИЯ
Вот уже шестой день, как я ночую в общежитии «Можайка» у Корсунцева. Тут есть пустая койка. Комендант, конечно, знает, но в виду того, что койка все равно пустая, — не возражает. Я должен сказать, что жить мне теперь гораздо легче, чем казалось вначале. Уж во всяком случае всегда найдешь возможность пообедать и переночевать — не нужно только дрейфить.
Но в одном деле я чувствую свое унижение, или, пожалуй, снижение своего я. У меня все внутри кипит и бурлит, и хотелось бы быть гораздо больше активистом, чем я сейчас, но этому мешают разные препятствия. Во всяком случае, мне приходится часто сдерживаться не по моему характеру. Теперь я хожу почти исключительно на совправские лекции, главным образом по судебному и административному отделениям. Надо сказать, что здесь публика совершенно другая, чем на Лито. На Лито, по-моему, ребята, и особенно девчата, гораздо буржуазией, чем на Совправе; может, поэтому мне на Совправе гораздо проще и приятней. Уже взять хоть одно, что на Лито почти не встретишь стриженых девчат — громадное большинство ходит с пучками, а это, по-моему, вредит против гигиены и даже, если поразмыслить хорошенько, не демократично. Так что я наверняка перейду окончательно на Совправо.
Вчера в клубе выступал кружок живой газеты, в котором прохватывались разные вузовские темы. Они выступали ничего, хотя очень копировали «Синюю блузу». Я решил записаться в кружок и разговорился с одним активистом этого кружка, которого зовут Жорж Стремглавский. Оказывается, они выезжают на фабрики и хотят ехать в подшефную красноармейскую часть и еще в деревню. Но, по-моему, нужно тогда создать другой репертуар, который был бы интересен красноармейцам и крестьянам, а не только вузовцам.
Жорж показался мне парнем боевым: во всех его словах и движениях проглядывает какая-то дикая энергия, которая заражает других. Между прочим, я его спросил, на каком он факультете.
— Я — на всех сразу, — весело ответил Жорж и в то же время окликнул проходившую студентку: — а, Маня, это ты? Все живешь? Ну, хорошо, я к тебе как-нибудь зайду, ты не беспокойся, я, может, даже сегодня зайду, и книги принесу и колбасы полфунта принесу.
— To-есть как — на всех сразу? — допытывался я, а девчина пошла дальше, весело кивая Жоржу головой.
— А так! — Приписан-то я к Совправу по судебному отделению, а хожу всюду, куда успеваю. Ты в шахматы играешь? — вдруг, неожиданно, спросил меня Жорж.