Сегодня вечером, когда все пришли с занятий, вдруг опять за стеной раздаются болезненные крики. Тогда я встал и говорю карелу:
— Вайма, пойдем.
— Эй, ребята, лучше не ходите, — говорит Корсунцев.
Но Вайма взял зачем-то с собой швабру, и мы двинулись. Я вышел в коридор и постучался в дверь к Петрову. Там сразу замолчали, потом мужской голос спрашивает:
— Кто?
— Соседи, — отвечаю я.
— Что вам нужно? — спрашивают из-за двери. При этом слышно, что Петров подошел и стал у самой двери.
— Что у вас за крики? — спрашиваю я.
— А вам какое дело? Вас это не касается.
— Нет, касается. Если эти крики не прекратятся, я отправлюсь в отделение.
— Да кто это такой? — спрашивает Петров и распахивает дверь. — Хотел бы я знать, что это за новые порядки? Вламывается какой-то скот и начинает распоряжаться.
— В морда, в морда дай, Рябцев, — говорит сзади Вайма и выставил швабру вперед, как копье.
— Нет, ты это кончи, товарищ Петров, — говорю я. — Иначе плохо будет.
— Посмотрим, кому раньше плохо будет, — отвечает Петров. — Я вот сейчас схожу к коменданту и выясню, кто ты такой. Как-будто тебя раньше здесь в общежитии и не было?
Тут он рванулся было по коридору, но Вайма подставил швабру, а Петров в темноте не заметил, зацепился и трахнулся на пол.
— А, еще и очки разбили, — зарычал он, шаря по полу. — Ну, хорошо же... хорошо же...
И побежал по коридору. Тут только я заметил, что из нашей комнаты высыпали все ребята — и смотрят. В это время жена Петрова, которая до сих пор пряталась, вдруг выходит к двери и говорит плачущим голосом:
— Ну, чего вы лезете не в свое дело, ну, чего? Вас еще не спрашивали?
— Вы, товарищ, как сознательная вузовка, —сказал я, — должны соблюдать свои права, а не допускать мужа до мордобойства.
— А! Убирайтесь вы все к чорту! — воскликнула жена Петрова и захлопнула дверь перед самым моим носом.
—Ну, что взял, Рябцев? — спрашивает насмешливым голосом Корсунцев. — Теперь она ото всего отречется, и ты же первый останешься в дураках.
В это время по коридору сыпет комендант. Сзади него, словно слепой ковыляет Петров и кричит:
— Вот эти самые произвели нападение на мою комнату!
Пришлось мне итти в канцелярию и там давать об’яснения. Вернулся я оттуда только сейчас с предписанием завтра же утром покинуть общежитие. И, кроме того, Петров грозился подать в народный.
Корсунцев, хотя и не спит, отвернулся и со мной не разговаривает. Ну, и чорт с ним совсем. Я в нем разочаровался.
Теперь я пишу уже на новом месте, а именно в том общежитии, где живет Ванька Петухов. Здесь свободной койки нет, поэтому я ночую на полу. Конечно, я Ваньке всю историю, происшедшую со мной в «Можайке», рассказал. Ванька и говорит:
— Что ты вмешался в это поганое дело — это, конечно, ничего; так и следовало. Но вот то, что ты никак не можешь найти себе твердой базы и из-за этого страдает твоя общественная установка,—это плохо. Ты как можно скорей добивайся общежития, а то, ведь, от нас тоже могут попросить.
Рядом с Ванькой, на соседней койке, живет один тип, с которым Ванька постоянно ругается и называет его «Быком». Бык тоже учится в инстнархозе, только, как мне кажется, больше думает о своих мускулах, чем об народном хозяйстве. По крайней мере, я его ни разу не видел с книгой в руках; зато каждое утро он перед всей компанией хвастается своими бицепсами:
— Захочу, — говорит, — любого из вас через крышу переброшу.
— А, что ты этим докажешь? — спрашивает Ванька.
— То и докажу.
Потом у него на языке постоянно какой-то «принц Умбалла», он, должно быть, что нибудь читал про этого принца или видел в кино. По крайней мере, достаточно этому Быку увидеть какой бы то ни было пустяк, — он сейчас же приплетает «принца». А из всех глаголов Бык, кажется, знает только один, а именно: «вкалывать». Если его, например, спросить, когда он по утрам делает гимнастику:
— Бык, что делаешь?
Он обязательно ответит:
— Видишь, вкалываю, — и добавит:—мускулы-то— видишь? Все равно, что у принца Умбаллы.
Некоторые так и зовут его: «Принц Умбалла».
С другой стороны Ванькиной койки живет один парень, который участвовал в партизанском движении. Он постоянно ходил в буденновке и когда приходил домой, то аккуратно ее расправляет и вешает на гвоздь. Этот парень совершенно неразговорчивый; от него слова не выжмешь и мне кажется, что он на всех нас. смотрит отчасти с презрением. Хотя что ж тут задаваться? Если бы пришлось — и я бы участвовал в гражданской войне, и это уж мое несчастье, что не пришлось. Только один раз я слышал довольно характерную для этого парня фразу. Мы с Ванькой и с ним шли по улице, и нам навстречу попадалось много разряженных толстых буржуев и буржуек. Партизан остановился на углу, сверкнул глазами и говорит нам с Ванькой:
— Эх, пулеметик бы сюда!
Тогда Ванька строго на него посмотрел и говорит:
— Не диалектически мыслишь. В мирной жизни пулеметы совершенно не обязательны.
Партизан сразу осекся и замолчал. Интересно, что этому партизану уже под тридцать лет, то-есть он гораздо старше нас с Ванькой: а, между тем, он очень внимательно прислушивается к Ванькиным словам. Я это еще на фабрике заметил, что Ваньку слушаются люди значительно его старше. Из всей этой комнаты не считается с Ванькой, пожалуй, один Бык.
Сейчас, кроме занятий в институте, Ванька сидит над первым томом «Капитала». Я тоже прочел несколько страничек из середины: очень интересно, только трудно читается.
Еще нет недели, как я живу в Ванькином общежитии, а уже имел случай наблюдать одну интересную историю. Бык обыкновенно приходит домой очень поздно, и над ним звонят:
— Эй, Бычок, с какой коровкой гулял? С рыжей или с черной?
Бык в ответ матерится, а его еще пуще донимают, при чем довольно похабно разбирают качества той девчины, которая, по их мнению, гуляет с Быком. Вообще было очень легкое отношение.
Но Ванька последние дни все шушукался с Партизаном и сегодня, когда все легли, Ванька дождался прихода Быка и говорит ему:
— А знаешь, приятель, ты того... не слишком ли многих баб щупаешь?
— Тебе-то какое дело? — бормочет Бык. — Многих— не многих... Ты что, от угрозыска вкалываешь, что ли?
— Ребята, — говорит Ванька, — такие дела касаются угрозыска или также могут задевать всех нас,— как по-вашему?
Кто-то из ребят сказал, что в другом общежитии одного парня за попытку изнасилования уборщицы выставили вон.
— Ну вот, — говорит Ванька, — значит, не только угрозыск может в такое дело вмешаться.
— Какой принц Умбалла, подумаешь, — сказал тут Бык и весь побагровел, — вот дам один раз по сопатке,— тогда узнаешь, как вмешиваться в чужие дела!
— Ну брат, твои бицепсы меня не испугают, — говорит Ванька. — Так или иначе, ребята, — за ним числятся некоторые поступочки. Ничего не имеете против, если мы об этих поступочках поговорим?
Бык вдруг сорвался с койки, надел штаны и выскочил в коридор.
— Во как проняло, — говорит Ванька со смехом, — Ну, сейчас, ребята, давайте спать: мы его лучше накроем в праздник, тогда не убежит.
Потом, когда я вышел в коридор, Бык ко мне подходит и говорит:
— Ты, кажется, парень хороший, так вот,—передай своему приятелю, что если будет суд, то я ему голову на спину выверну. А ливольверта я не боюсь, так ему и скажи. Какой еще принц Умбалла нашелся. Комса сопливая.
— А я тебе по-товарищески посоветую, — ответил я, — что ты его лучше не трогай. Он ведь такой, я его давно знаю: убьет, и не поперхнется.
— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого убьет, — сказал Бык. — Ты ему все-таки передай.
Он схватил из угла кочергу и согнул ее, словно ветку бузины.
— Видал? — спросил он меня.
— Ну, так что ж?
— А то, что я его так же скручу.
После этого я спросил Ваньку:
— А что он такое проделывает, что ты собираешься устроить суд?
— Студенток портит. Такая славная была одна деваха — с рабфака она. Ну, этот хлюст сделал ей ребенка, а теперь и смотреть на нее не хочет. Она осталась одна, помощи никакой, и ребенок. Конечно, с него алиментов не взыщешь, потому что с госстипендии не полагается, но все-таки тем или иным путем такое хамство надо прекратить. Тем более, что это для него своего рода спорт: за год пребывания в институте он уже с троими жил, оказывается.
— Странно, что он занимается гимнастикой, — сказал я. — Я раньше думал, что у этих ребят половая энергия переключается на более дельную.
— Да, вот поди ж ты, я сам так думал. А оказывается — не у всех так.
Сегодня к Быку пришел гость. Сначала он сидел ко мне спиной и я его не узнал. Он долго о чем-то совещался с Быком.
Потом пришел Ванька и с ним какая-то девчина. Когда Быков ее увидел, то сказал своему товарищу:
— Так, значит, пойдем?
— Нет, погоди уходить, — сказал Ванька. — Нам с тобой поговорить надо.
— Я с тобой и говорить-то не хочу, — затряс головой Бык.
— Не хочешь, а придется, — загородил ему Ванька дорогу. — Ты лучше садись, а то стоя разговаривать неудобно.
Тут гость обернулся, и я узнал Корсунцева. Он сделал вид, что меня не узнал.
— Пошел ты к чорту! — крикнул Бык и хотел прорваться к двери. Не тут-то было: Партизан загородил ему дорогу.
— Садись, говорят, — а то хуже будет.
— Это что ж, товарищи, за принц Умбалла? — обратился Бык ко всем. — Это только милицейские могут так вкалывать. Что ж это будет?
— Ничего особенного не будет, — говорит Ванька — Садись и слушай.
Тут вдруг эта девчина, с которой Ванька пришел, вскочила и прошептала:
— Я не могу, я не могу, пустите, я пойду!
Ее никто не удерживал и она ушла.
— Ну, вот какая вещь, — говорит Ванька Быку, — вся наша комната обвиняет тебя в том, что ты не по-товарищески обходишься со своими женами. Фактов я приводить не буду, ты их и сам знаешь, но ты должен так или иначе реагировать на наш запрос. Скажи, пожалуйста, ты признаешь свое поведение нормальным и отвечающим званию пролетарского студента?