лет, ребро задело. А крови вытекло — ослаб, видите.
— Вижу, — сказала Вера. — Вижу, не слепая.
— Хороший парень, учитель из Филипповки. А это Юрка, Юрка Петлин, в лесу к нам приблудился, тоже из Филипповки, земляк Володькин, воевать тут собрался в одиночку. Как немцы вошли в Филипповку, так он и оторвался в лес, а мы, дураки, ждали, чего, спрашивается, ждали? Чего? Ну и дождались, чуть в яму не угодили, из-под расстрела ушли. Все село расстреляли, сволочи, и детей и стариков. А Юрка, башка, малый сообразительный, как немцем запахло, так и утёк.
— Филипповка, это, кажется, Хомутовский район? — неуверенно спросила Вера, хотя отлично знала, что Филипповка — это Бравичинский район.
— Нет, Бравичинский, — отозвался человек под ольхой, пристально глядя на девушку.
— Почему вы все о них говорите? А вы сами?
— А я что? Я дальний, алтайский. Николаем меня звать, Николай Рогов. Я ничего, а Володька ранен, вот и говорю о нем, Скворцов фамилия.
— Учитель?
— Мы пять дней не ели, — хмуро сказал Рогов, растирая в пальцах кусок коры и отбрасывая его, Вера неприязненно на него покосилась. Она уже слышала об этом, и при чем здесь она. А может, они все врут, и почему он с Алтая, а очутился здесь, и вообще? Если они пять дней не ели, разве он должен об этом говорить? Ей самой не очень-то легко, что же теперь взять да так и рассыпаться перед ними? И кто докажет, что этот с Алтая, а тот, учитель — из Филипповки, а белобрысый — Юрка Петлин?
Она стояла, не зная, на что решиться, и сама себе удивлялась: откуда у нее взялась такая подозрительность, и почему ее так раздражает этот высокий и сильный, видать, мужчина; она верила в интуицию, в возможность понять человека с первого взгляда и долго потом не могла себя перебороть, если и ошибалась в своих определениях.
— Чего там, вы нас не бойтесь, свои, — сказал Рогов с насмешкой, точно угадывая ее сомнения.
— А я не боюсь, — отрезала она.
— Покажите нам, как пройти куда-нибудь к деревне, — попросил Рогов и крикнул: — Да чего вы стоите, не съедим же мы вас, хотя, конечно, и до этого недалеко. Подойдите ближе.
— Дудки, — невольно рассмеялась Вера и только тут заметила, что готова в любую минуту перескочить неширокий ручей и исчезнуть в густых зарослях молодой ольхи. — Вы думаете, что здесь есть где-то деревня?
— А вы хотите уверить нас, что собираете грибы и пришли сюда за сто верст?
— Я ничего не хочу. Будьте здесь, я скоро вернусь.
— Хорошо, — недоверчиво пообещал Рогов, отошел к своим товарищам и сел рядом с ними под дерево, поглядел в ту сторону, куда ушла девушка. — Фея, — сказал он, и Скворцов, задремавший от слабости и усталости, поднял голову и открыл глаза.
— Ты что-то спросил, Николай?
— Ничего я не спросил. Не могу я больше идти, и все. Или мы найдем пожрать, или я ложусь и помираю.
— Где она?
— Ушла, приказала сидеть, никуда не двигаться с места, — ответил за Рогова молчавший до этого Юрка Петлин, длинноногий, еще по-мальчишески нескладный паренек с живыми, быстрыми глазами.
— Зря ты ее отпустил, Николай, удерет девица, испугается. Надо было кому-нибудь из нас с ней идти, вот хотя бы Юрке.
— Точно, — с готовностью отозвался Юрка, — ох, и есть хочется, кишки к позвонку приросли, а от ягод уже мутит. Весь век здесь прожил, а не знал, что под боком такая дремучесть.
— Весь ве-ек, — передразнил Юрку Рогов. — Твой век короче носа, погоди, тебе его еще укоротят.
Скворцов усмехнулся, провел пальцем по давно не бритым щекам.
— Я заметил за тобой любопытную черту, Николай, чем больше тебе хочется есть, тем мрачнее твоя философия. Ты лучше скажи, что нам делать дальше, если она не вернется? Куда идти?
— Вернется. Я уже слышу, они подошли, стоят сзади.
Скворцов удивленно оглянулся и встретился глазами с парнем лет двадцати с лишним, в руках которого была винтовка. Скворцов толкнул Николая Рогова и встал.
— Здравствуйте, — сказал им парень с винтовкой и слегка повел стволом, указывая направление. — Идем.
— Ишь ты, — сквозь зубы проворчал Николай Рогов. — Командует.
— Иди, иди, — сказал парень, и они прошли, куда он указывал, а он шел за ними шагах в пяти.
Потом они увидели шалаш, трех мужчин, очевидно ждавших их, и ту самую девушку, которая мыла в ручье котелки. Двое, Почиван и Сигильдиев, стояли, а Глушов сидел, продавив своей тяжестью стенку шалаша; у него было отекшее, желтое лицо. Девушка сидела, листая какую-то книгу и делая вид, что не замечает ничего вокруг.
— Ну, здоровы были, — хрипло сказал Глушов. — Подходите ближе, рассказывайте, кто вы такие, откуда и зачем.
— А может, вам всю родословную рассказать, до седьмого колена? — вызывающе спросил Рогов, опускаясь перед шалашом и по-турецки скрещивая ноги.
— Валяй, — согласился Глушов, оценивающе ощупывая глазами крепко скроенную фигуру Рогова.
— Рассказывай, рассказывай! А что рассказывать? Я в окружение попал, а они вот местные, из Филипповки, вот пусть и рассказывают.
Скворцов неторопливо оглядел Глушова, Почивана, девушку.
— Владимир Скворцов, работал учителем в филипповской школе. Вел русский язык и литературу в пятых, шестых и седьмых классах. А это Юра Петлин, тоже из Филипповки, кстати, мой бывший ученик.
— Почему не в армии?
Скворцов оглянулся, это спросил Почиван.
— Белый билет у меня, вы, наверное, видели, я прихрамываю. А Юру не успели призвать.
— В Филипповке я был, — сказал Почиван. — Кто у вас там последнее время председателем колхоза был?
— Грачик, Андрей Демьянович, а что?
— Ничего. Документы какие есть?
— Забыли получить, — опять не удержался Рогов.
Почиван подошел, присел напротив на корточки.
— А ты, друг, не ломайся. С тобой в поддавки никто играть не собирается. Ясно?
— Ясно.
— Да бросьте вы, — взмолился Скворцов. — Из-под расстрела ушли. Какие документы, если нас на расстрел вели?
— Подожди, Почиван, — перебил недовольно Глушов. — Рассказывайте, товарищи, рассказывайте. Садитесь ближе, — предложил он Рогову, и тот неохотно придвинулся.
Поймав на себе брошенный искоса любопытный взгляд Рогова, Глушов выпрямился, он не любил, когда его начинали изучать прежде, чем он успеет составить себе представление о человеке.
— Вы — партизаны? — вдруг спросил Юрка срывающимся баском и весь залился краской.
— Партизаны, разве ты не видишь, партизаны, — перебил его вопрос Рогов, и Глушов сердито завозился, устраиваясь удобнее. Этот парень за словом в карман не лез.
— Партизаны мы или нет, — наконец сказал Глушов неторопливо и веско, невольно вспоминая чувство беспомощности и заброшенности, когда сердце начинает болеть, и радуясь, что пока все идет хорошо, — партизаны мы или нет, не важно! Кажется, я просил вас рассказать, что с вами случилось.
— И зимовать так расположились? — настаивал на своем Рогов, кивая на шалаши.
— Отвечайте на вопросы. Номер вашей части, дивизии?
— Почему мы должны отвечать на ваши вопросы? — Рогов выделил это «ваши» и оглянулся на Скворцова. Скворцов неодобрительно молчал, и тогда к Рогову опять подошел Почиван, опять присел рядом на корточки, положил руки ему на плечи и раздельно, убежденно сказал:
— Потому, браток: видишь ли, у нас есть винтовки, а у вас их нет, вот потому мы будем спрашивать, а вы отвечать. И попрошу не скоморошничать, здесь желающих повеселиться нет. Понятно?
— Понятно. — Рогов подождал и отодвинулся, сбрасывая с плеч широкие ладони Почивана.
В один из своих походов в глубь леса в поисках грибов — всё поблизости подчистили раньше — Юрка Петлин увидел, притаившись за дубом, большого желто-грязного кабана; выворачивая землю на поляне, зверь неуклюже задирал голову и громко чавкал, тревожно поводя маленькими, злыми глазами, шумно нюхал воздух и прислушивался и опять начинал с ожесточением выворачивать пласты земли.
«Вот сапер!» — с восхищением подумал Юрка и стал осторожно снимать с плеча карабин. Глушов категорически запретил стрелять возле лагеря, но Юрке Петлину было всего шестнадцать лет и мяса он уже не ел полмесяца. При одной мысли о свежей, парной свинине у него засосало под ложечкой, и он забыл не только строгий приказ Глушова, но и вообще все на свете.
«Дикий», — подумал он, следя за горбатой хребтиной кабана, на которой густо стояла прожолклая грязная щетина. Когда кабан замер на несколько секунд, зарывшись мордой в землю и что-то шумно вынюхивая, Юрка приладился и ударил ему в лопатку и не услышал выстрела, а услышал глухой храп, и кабан побежал боком-боком, потом завалился мордой вперед и все хотел поднять зад и скоро затих. Юрка, осторожно подступив к нему сзади, потолкал его в спину дулом карабина. Кабан был мертв, Юрка исполнил вокруг него замысловатый танец, высоко вскидывая ноги, а затем, остыв от радости, присел рядом и стал раздумывать, как быть дальше. До стоянки километров восемь, не меньше, у него, правда, есть широкий финский нож, но перед ним многопудовая теплая туша, обросшая щетиной, и что с ней делать, как дотянуть до места, он не знал. Хорошо бы, конечно, раньше сходить на стоянку, ну а если кто утащит кабана?
Петлин задумчиво обошел вокруг туши раз и другой, подергал кабана за короткий хвост и вытер ладонь о траву.
Ну что, придется пока унести на стоянку окорок, а остальное спрятать. Юрка достал нож, подергал кабана за все четыре ноги поочередно, выбирая, и, решительно сдвинув брови, принялся отпиливать переднюю ногу, придерживая ее за острое блестящее копытце. Сначала дело шло туго, Юрка увлекся и возился долго, сопя, отделил от туши окорок и облегченно вздохнул, вытер вымазанные в сукровице руки и финку о траву и потом еще о ствол березы и сел передохнуть. Кабан лежал к нему длинной мордой, хищно оскалив клыки — желтые, тупые и уже мертвые.
«Ты был кабан, живой кабан, — сказал ему мысленно Юрка, осторожно потрогав пальцем самые кончики клыков. — Ты дышал и выкапывал корни, а теперь ты уже не кабан, я отрезал у тебя окорок. Тебе уже все равно, и ты уже ничего не чувствуешь».