. Я узнал, что он только что получил пулю навылет в ягодицу, и это мешало ему сидеть в седле.
Какой-то всадник, вероятно начальник, выехал рысью из неприятельской цепи и остановился на расстоянии выстрела. Можно был ожидать, что он будет стрелять по нашему командиру. Полковник Бикс обратился ко мне: «Григорий Яковлевич, вам удобнее: лежа или с колена». Я выстрелил и ранил всадника, вероятно не тяжело. Лошадь не дрогнула. Всадник упал за лошадью. Мы спокойно прошли через проволоку в окопы. Бой затихал. Я получил приказание отойти в резерв.
По диспозиции в арьергарде двигались корниловцы. Я приказал составить ружья в козлы и уселся перед линией. В сумерках подъехала группа всадников. Среди них был генерал Туркул. На его вопрос «Какая часть?» я ответил: «Третий батальон Первого Дроздовского». Генерал Туркул: «Вы можете идти в арьергарде?» — «Так точно, Ваше Превосходительство». Генерал Туркул: «Я вам дам знать».
Уже в темноте я был легко ранен заблудившейся пулей, пробившей две стальные крышки моих часов и повредившей два нижних ребра с левой стороны груди. (Часы берегу на память.) Убедившись, что больших повреждений нет, я снова уселся ожидать конного для связи.
Подскакавший в темноте всадник — полковник Корниловской части, — увидев группу, мирно отдыхавшую в лощине, разразился сильной бранью, а узнав, что я иду в арьергарде Дроздовских частей, удивился моему остроумию и сказал, что мне нечего делать в расположении чужой части, так как дроздовцы уже давно снялись с позиции. Я скомандовал «В ружье!» и двинулся нагонять полк.
После долгого перехода мы вошли в большое селение. Я назначил сбор за час до зари. Отдохнув, мы выступили из селения. Вскоре верстах в трех налево я увидел силуэт бронепоезда. Чтобы не оставаться в чистом поле при появлении неприятеля, я вошел в небольшой хутор. К нашему приятному изумлению, в нем оказались целые горы свежевыпеченного хлеба. Со стороны тыла одновременно въехал обоз. Чистенько одетый старший подбежал ко мне:
— Какая часть? Что вы здесь делаете?
— Мы здесь на минутку. Вот возьмем по буханке хлеба и пойдем к бронепоезду. Мы идем в арьергарде Дроздовской дивизии. Позади нас никого нет.
Через пять секунд обоз мчался, уходя в тыл.
Мы вздохнули, добравшись до железной дороги и построек. Мне сообщили, что у небольшого амбара стоит на посту забытый юнкер Алексеевского училища и охраняет 1000 пудов шоколада. Так как я уже убедился в магическом значении слова «арьергард», то сообразил, что я являюсь еще на несколько минут начальником боевого участка. Меня повели к юнкеру, и я — по уставу — скомандовал:
— Юнкер! Как начальник боевого участка, я приказываю вам покинуть ваш пост. Юнкер! Смирно! На плечо! Прямо перед собой шагом марш! Идти вольно!
В большом селении ничто не двигалось, но вправо от него какой-то кавалерийский отряд, изображая атаку, быстро приближался. Позже мне говорили, что это была особая пулеметная команда при дивизии генерала Барбовича, выступившая на фронт. Ею командовал ротмистр 10-го драгунского Новгородского полка{234}. Он опоздал на погрузку на пароходы.
Прибежавший с бронепоезда солдат передал мне приказание грузиться. Мы взобрались на платформы, где лежали раненые. Я быстро заснул и проснулся, только когда бронепоезд остановился рядом с составом дроздовцев.
Таким образом, остатки третьего батальона 1-го Дроздовского полка представляли в какой-то момент последнюю пехотную часть, уходившую без боя на юг, так как корниловцы прошли селение не задерживаясь, и днем я нигде их не видел.
Д. Пронин{235}Быль{236}
Транспорт «Херсон» перегружен живым грузом, а настоящего груза — тяжести, которая заставляет океанский пароход сидеть глубоко и прочно в воде, — нет. Людской муравейник везде — на палубе, в трюмах, в коридорах.
Корабль то накренится на одну сторону, капитан кричит в рупор:
— Всем перейти на правый борт!
Как ванька-встанька, корабль выравнивается и начинает крениться в противоположную сторону.
— Перейти всем на левый борт! — с нотками отчаяния в голосе взывает капитан.
Недавно скрылся из глаз Севастополь. Но у всех в глазах: освещенная солнцем Графская пристань, широкая сходящая к морю лестница, высокого роста Главнокомандующий, на катере подъехавший к остающейся толпе, и громкий крик «Ура!» тех, что оставались.
Артиллерийский подпоручик Н. сейчас на корабле в офицерском карауле. Их немного, офицеров, отобранных начальником дивизии, генералом Туркулом, нести караульную службу. Сейчас винтовки у них сложены, а сам он лежит на койке, погруженный в свои невеселые размышления. Туркул сам входит в караульное помещение. Раздается команда:
— Господа офицеры!
Туркул обращается к караульному начальнику:
— В машинном отделении начался пожар. Нужно предотвратить всякую панику на пароходе. Иначе корабль может опрокинуться. Главное — не выпускать людей на палубу из трюмов. Выставить караул по всем трапам, чтобы могли спокойно тушить пожар.
Н. стоит на узком трапе, ведущем на палубу. Уже несколько раз люди из трюма пытаются пробраться на палубу.
— Приказ генерала Туркула никого наверх не пропускать!
В какие-то щели дым проникает в трюм.
— Пожар на пароходе! Пропустите, поручик!
— Приказ начальника дивизии никого не пропускать!
Перед ним изможденное лицо пехотного офицера. Чернильным карандашом отмечены звездочки на погонах. Глаза горят взглядом измученного, теряющего самообладание человека.
— Поручик! Последний раз говорю вам, пропустите! Корабль горит!
Он видит, как обезумевший офицер вытягивает револьвер и наводит на него. Черное отверстие дула. Воспаленные глаза человека замученного, затравленного.
Он стоит выше его. Сильнее, моложе. Дан приказ. Ему грозят оружием. Он вправе, он обязан применить свое право. Это так легко. В руках его винтовка с примкнутым штыком. Быстрый, как миг, удар штыком или разбивающий, дробящий все кости удар прикладом сверху. Он в порядке. Он часовой. И не будет этого черного, зловещего отверстия дула и этих безумных глаз. Одно только короткое мгновение или глупый конец.
Но что-то властно удерживает его, он наклоняется вперед навстречу к нагану:
— Опомнитесь! Вы офицер!
Вряд ли эти слова, а две крепких руки, которые ухватили сзади за локоть пехотинца, заставили руку с наганом опуститься, и револьвер с шумом упал на металлический пол. Кто-то из его же боевых товарищей подоспел вовремя и предотвратил кровопролитие.
Минут через пятнадцать караульный начальник снимал расставленные на корабле посты — пожар в машинном отделении был потушен. Там загорелась пакля.
Опасения саботажа, дым, валивший из отделения машин, возможность расширения пожара на перегруженном корабле среди открытого моря — все это осталось где-то позади в памяти, как эти страшные годы отчаянных попыток спасти Россию от красного гнета.
Они встретились позже в Галлиполи. К артиллеристу подошел пехотинец.
— Знаете, поручик, я вас тогда чуть не застрелил.
— Чуть-чуть не считается, господин штабс-капитан, а я вам чуть не проломил голову прикладом.
Оба засмеялись и крепко пожали друг другу руки.
Раздел 4
А. Судоплатов{237}Алексеевцы в последних боях{238}
Заднепровская операция
23 сентября. Сегодня прошли верст 35. Говорят, уже близко Днепр. Сзади нас движется обоз с понтонными лодками и мостом. Значит, будем переправляться через Днепр. Поздно вечером вошли в село Ушкалка, оно на берегу Днепра. Приказано быть в хатах, но не ложиться. Баба-хозяйка предлагает сготовить галушки.
— Да мы, — говорим, — скоро уйдем.
— Успею, — говорит хозяйка.
Минут через 20–30 уже готовы галушки с салом. Я удивился такой быстроте.
В полночь выступили. Спустились по крутому берегу к Днепру. Оказывается, с нами будет наступать отряд махновцев, человек двадцать. Их атаман Бурлак, высокий представительный парень в синей бекоше, разговаривал с нашим командиром полка. Он знает местность, берется все доставить для переправы и идти первым. Оказывается, генерал Врангель заключил с Махно союз. Не знаю, насколько прочен будет этот союз.
Бурлак уже достал три душегубки, обещает еще достать большую лодку. Нам нужно сперва пересечь реку Конку, рукав Днепра, затем перейти остров Пидпильный, а потом уже переправляться через Днепр. На Пидпильном иногда бывает большевистская застава, поэтому наши держат себя осторожно. Наш 1-й батальон уже на острове. Остров большой, верст 5 длины, версты 3 ширины, весь в дремучем лесу. Темно, хоть глаз выколи. Тихо, только трава шуршит под ногами. Идем по тропинке гуськом за нашим проводником-махновцем, идем уже около часу. Вот и Днепр, он не широкий, три четверти версты, если не меньше.
Будем сейчас переправляться через Днепр. Это будет наш третий десант в этом году. Будет ли он удачней? Всматриваемся в большевистский берег. Темная полоска леса. Может быть, они уже нас заметили…
…Уже светало. 1-й батальон уже переправился.
24 сентября. Уже рассвело. Переправляется на ту сторону 2-й батальон. Я лежал у аппарата и держал у уха трубку. Вдруг кто-то крикнул:
— Смотри, смотри! Всадник!
Действительно, на той стороне между кустами ехал всадник. Там раздалось несколько частых выстрелов и крики.
— Ай-ай-ай! Го-го-го! — понеслось по плавням эхо.
Мы лежим и не спускаем глаз с того берега. Может, наших захватили в плен?
Вот оттуда отчалила лодка. Едут двое наших, а посередине пленный. Оказалось, наши захватили заставу и одного конного ординарца.
— Неужели вы ночью не замечали наших лодок? — спрашивали мы потом пленных.
— Заметили еще вчера. Да мы думали, что это бабы едут с солью! — отвечали они.
Дело в том, что большевики пропускали — за самогон и другие «хабары» — баб на другой берег. Бабы же пробирались в Крым, за солью. Эта соль и послужила нам на пользу!
…Батальоны уже оба на том берегу. На этом берегу только командир полка, его адъютант Дьяков{239} и я с аппаратом.
— Замечательные места здесь! — говорил командир полка, лежа под огромным пнем. — И знаете, эти места исторические. Здесь когда-то на этом острове была Сечь. Может быть, еще под этим дубом сидел Тарас Бульба! — смеется командир.
…Нам отдан приказ, что мы отныне не алексеевцы, а 36-й пехотный полк. Это для того, чтобы ввести красное командование в заблуждение. А вчера был в связи с этим курьезный случай. Еще утром обгоняет нас наш начальник дивизии, генерал Канцеров, и здоровается с нами. Канцеров очень любит здороваться.
— Здорово, молодец! — кричит он нашему Ушакову (взятому нами в плен на Кубани).
— Здравь желам, Ваш-дитство! — надрывается Ушаков.
— Какой части, молодец?
— 36-го пехотного полка, Ваш-дитство!
Генерал выпучил глаза:
— Как 36-го, что это за полк? Первый раз слышу!
— Ваше Превосходительство, — подошел поручик Аебедев, — согласно приказу…
— Ах да, да! — рассмеялся генерал. — Я и забыл!
Вообще, Канцеров большой чудак.
25 сентября. Сегодня утром мне было приказано идти в 1-й батальон. Он находится в плавнях, в нескольких верстах от берега. Интересно, вчера было перехвачено донесение красных, что у них высадились белые 36-го пехотного полка. Значит, поверили! Догнал батальон. Я и Иваницкий стараемся не отставать от него. В руках у нас на шомполе громадный деревянный барабан с проводом. Мы разматываем линию следом. Приказано не шуметь и двигаться вперед по возможности осторожно. Вдруг сзади — крики и шум. Что такое? Оглядываемся. К нам на помощь идут махновцы.
— Тише, тише! — говорим мы им. Не хотят и слушать.
Шумят, галдят, форменная банда. Одеты — кто во что, у каждого по 2–3 бомбы и разные винтовки. Шумя и галдя, они обогнали нас. Их было человек 25. Спереди застучал пулемет.
— Ура! — гаркнули махновцы и бегом кинулись на него.
И взяли его. Стрельба утихла, красные разбежались.
…Впереди плотина, оттуда строчит пулемет. Махновцы без выстрела кинулись к плотине. Наши пошли вброд через какое-то болото и кинулись на пулемет с фланга. И этот пулемет наш! О махновцах все отзываются с восторгом.
…Вдруг топот. Оглядываемся. Летит на коне наш ординарец.
— Мост готов! — радостно кричит он. — Сейчас переправляется артиллерия, а потом пойдет кавалерия.
Ура! Ура! Дело пойдет. Батальоны идут быстро, рвутся вперед. Мы уже не успеваем вести линию за батальоном и отстаем. Спешим, но, наверное, отстали на версту. Нас трое: я, Иваницкий и Солофненко, потом подошли поручик Лебедев и Куприянов. Вдруг щелкнул револьверный выстрел. Не успели мы сообразить, в чем дело, как слева зашумели камыши и из них вылезли красные в своих серых шинелях без погон. Двое тащили станок «максима», а один нес ствол. Один из них в кожаной куртке и фуражке со звездой. У меня, Солофненко и Куприянова были винтовки, а у Лебедева и Иваницкого не было. Но красные тоже опешили, когда увидели английские шинели. Спас положение Иваницкий. Он, не размышляя ни секунды, подскочил к одному красноармейцу и выхватил у него винтовку.
— Бросай оружие! — дико заорал он и приготовился стрелять.
Я тоже взял на изготовку и подскочил к Иваницкому. Тут случилось то, чего мы никак не ожидали. Передние красноармейцы оторопели от неожиданности, а задние шарахнулись в сторону. Двое, тянувшие станок пулемета, бросили его и удрали. Человек 15 осталось стоять на месте. Винтовки и пулемет лежали на земле.
— Отойдите в сторону! — скомандовал поручик Лебедев.
Они повиновались. Лебедев бурчит: «Всегда надо иметь при себе винтовку и патроны!»
Мне приказано сопровождать пленных в тыл. Иду за ними и, не замечая того, напеваю мотив «Интернационала»; он что-то лезет мне последние дни все время в голову.
— Разве и у вас его поют?! — обернулся один пленный.
— Да, бывает, — спохватился я.
Расспрашиваю пленных. Оказывается, их в плавнях бродит несколько рот, на одну из них мы и натолкнулись.
…Едут орудия, обозы, дымящиеся кухни, радиотелеграф. Прибыл командир корпуса генерал Скалой…Ночевали в плавнях.
26 сентября. В 5 утра двинулись. С нами генерал Канцеров и генерал Скалой. Они лично руководят операцией. К вечеру подошли к какой-то речке. На той стороне ее большое село Покровское, на горе церковь, около того берега стоит паром. Только наши сунулись, посыпались пули, затрещали пулеметы. Наш берег низменный, песчаный, а противоположный — высокий. Им оттуда хорошо видно. В 100 шагах от берега лес и кусты. Мы лежим в кустах, а песок впереди буквально кипит под пулями. Генерал Канцеров с нами. Он кричит, вызывает охотников добежать до берега по песку и окопаться в песке.
— Кто хочет, — кричит он, — серебряный или деревянный крест получить?
Но никто не решается. Берег прямо поливается пулями. Все лежат, не шевелятся. Пулеметы наши пускают ленту за лентой. Около них целые горы дымящихся патронов.
— Никто не хочет?! — кричит Канцеров. — Эх, вы! Придется мне, старику… Господи, благослови!
Он перекрестился и, выскочив из-за кустов, пригибаясь, побежал по песку. Пыль поднималась вокруг него от падающих пуль. Все ожидали, что старик упадет мертвый. Но нет — добежал до берега, упал и начал руками нагребать перед собой кучу песка. Немного зарывшись, он обернулся и стал пальцем манить нас. Двое сразу побежали к нему. Один упал, раненный. Еще один вскочил, и вдруг весь батальон побежал к берегу. Несколько человек не добежали, остались лежать здесь навеки… Канцеров хохочет, указывает на свой сапог. Пуля разворотила каблук, не задев ноги.
Лежим на берегу, нагребли впереди себя песку. Красные немилосердно обстреливают. Только поздно вечером утихла стрельба. Ночью пришла весть, что корниловцы заняли Никополь.
27 сентября. Перестрелка с утра стоит адская. Около пулеметов такие кучи гильз, что едва виден сам пулемет. Красные бьют с горы, из-за заборов, а один стреляет, сидя на пароме. Но скоро перестал, наверное ранен. Наша конная разведка переправилась левее через речку и начала обходить Покровское с фланга. 2-й батальон пошел вброд левее деревни. Красные побежали. Два крестьянина гонят сюда паром. На пароме сидит стрелявший в нас красноармеец. Это тяжело раненный китаец.
— Ходя! Ходя! — зовем мы его.
Молчит, только сопит.
Покровское — хорошее село. Украинские хаты, вишневые сады. Жители поразились, когда мы сказали, что Махно с нами в союзе. Они все махновцы. Удивляются, что у нас есть соль, табак, спички. У них этого давно нет.
…Едет генерал Скалой. Увидев нас, остановился:
— Алексеевцы?
— Так точно, Ваше Превосходительство!
— Спасибо, алексеевцы! Будете теперь отдыхать!
Наш полк остается в Покровском. Нас сменяет 6-я дивизия.
28 сентября. Сегодня с утра полк ушел на позиции (отдых остался на словах), а мы часов до 11 сматывали линии. Пообедали и поехали к полку. Народ хороший. Накормили борщом, жареным картофелем с курятиной, молочной лапшой. Мы хозяина угостили табаком.
29 сентября. Мы наступаем на село Мариинское, которое верстах в шести виднеется на горизонте. Пока лежу в штабе полка, но, кажется, придется идти в цепь, там не хватает людей. От нечего делать срисовал горку, которую долго защищали красные, но наши, наконец, ее взяли. Она вся осыпается шрапнелью. Наши батареи стоят в поле и жарят беспрерывно. Из штаба поручик Яновский приказывает мне взять катушку кабеля и идти в 1-й батальон. Идти туда небезопасно. Приходится перебегать от кустика к кустику. Наконец вот и цепь. Аежит полковник Логвинов, а рядом наш поручик Аболишников, с аппаратом.
— Цепь, вста-ать!
Выключаем аппарат и разматываем катушку.
Бум! Бух! — разорвался снаряд. Одновременно застучал пулемет.
— Ло-жись!
Вышло, что легли как раз на бугорке. Видно, как за дорогой, на опушке леса, тачанка красных строчит из пулемета.
— Цепь, впере-ед!
— Ох, ранен! — вскрикнул рядом поручик Аболишников и уткнулся лицом в землю.
— Можете ползти? — кричит Логвинов поручику.
Поручик поднял желтое лицо, глаза у него стали какие-то бессмысленные, он ранен в живот.
— Цепь, впере-ед!
— Господин поручик! — кричу я Аболишникову. — Можете ползти? Ответьте, а то я снимаю аппарат.
— Передайте… Носилки! — прохрипел он.
— Телефон, не отставать! — кричит Логвинов.
Я крикнул в трубку о носилках, выключил аппарат и, пригибаясь, побежал догонять цепь.
…Уже часа 4 дня. Слева наши роты выбили красных из окопов и пошли на ура. Мы тоже поднялись. Ура! Ура-а!
Красные бросились наутек. Батальон с командиром помчался вперед. Красные шпарят через огороды, заборы, плетни. Валяются винтовки, сумки, ботинки, которые они сбрасывали, чтобы легче было бежать. Забегаю в одну хату напиться воды. Мужик выносит кувшин воды.
— Кавалерию треба… Кавалерию треба! — возбужденно шепчет он, хватая меня за рукав. — Кавалерию на них, сучих сынив! Хиба пишки их догонишь?!
Перед вечером сматываю линию. В поле масса валяется убитых. Деревенские бабы бродят по полю и снимают с убитых ботинки, одежду. До чего дошел народ!
Ночью получен приказ: алексеевцам опять идти в Покровское.
30 сентября. Подошли к какому-то железнодорожному мосту. Рядом паром. Полк медленно переправляется. Целый день проторчали у парома. Смотрю — наша Алексеевская батарея устанавливает орудие куда-то назад и берет прицел. Что такое опять? Говорят, что в тылу замечена какая-то конница. Вечно у нас так! Идем в одном направлении, а сзади, в тылу, у нас опять красные! Нас всегда чересчур мало! Вот и мечемся! Наконец поздно вечером переправились на пароме. Задымили кухни. Неприятельский бронепоезд издали открыл по ним огонь. Под утро пришли в Мариинское.
1 октября. Покров Пресвятой Богородицы. Наступаем от Мариинского на запад. Бабиев должен пойти в глубокий обход. Красных не слышно. Наконец завязывается бой. Канцеров все торопит и торопит нас.
— Бабиев, — говорит, — уже пошел!
Потом вдруг приказ — не спешить. Что такое? Бабиев почему-то не наступает, вертится на месте. Что за причина? Наши цепи лежат на месте. Поручик Яновский прислал нам, телефонистам, смену. Нам приказано идти в тыл, в обоз 2-го разряда. Идем через Мариинское, там храмовой праздник. Бабы сидят на «призбах», лущат семечки. Вот и обоз 2-го разряда. Повозки, мастерские, пулеметные линейки. Стоят только что пригнанные пленные красноармейцы.
Тах, тах! — защелкали в лесу винтовочные выстрелы. Смотрю — несколько всадников мчатся меж кустами.
Повозки наши, напуганные неожиданностью, рванули как бешеные. На ходу все цепляются за них, я тоже. С повозок сбрасывают то, что две минуты тому назад накладывали.
…Кавалеристы уже близко. Они изредка стреляют. Но они больше охотятся за самими повозками, роются в мешках около подвод. Это нас спасает.
…Выбегаем на поляну. Вот и речка. На другой стороне речки уже огороды села Покровского. Стоит несколько лодок, и ходит казак. Переправились.
В Покровском тоже храмовой праздник. Улицы полны принаряженного народа. Генерал Цыганок, командир Пластунского полка, стоял на улице с целым штабом. Вышли, встревоженные начавшейся стрельбой. Казак ведет нас к ним. Я без фуражки, потерял по дороге, Рамблевский (тоже один из наших телефонистов) босой.
— Что такое? — спрашивает генерал Цыганок.
— Вот прибегли! — доложил казак.
Я доложил все по порядку. Он встревожился.
— Батальон пластунов немедленно в плавни, на перекресток, где дороги сходятся! — приказал генерал.
…Обозы все идут и идут. Пыль столбом. А парни и девки, разряженные, гуляют по улице, у людей праздник… Потеряв своих, иду дальше. Попросился к казакам на пулеметную линейку. Часов в 11 ночи прибыли к берегу Днепра. Обоз у моста скопился во много рядов. Пропускают медленно в очередь…Иду по мосту, он дрожит, и лодки качаются. Понтонеры сидят в лодках с фонариками и вычерпывают воду. Здесь неделю тому назад мы переезжали Днепр на душегубках, а теперь… Какое тогда было настроение! И какое теперь…
…В Ушкалке на улицах обозы, горят костры. Бабиевцы с конями стоят на площади и греются у костров. Тут и уманцы, шкуринцы, корниловцы, черкасцы. Кони их жуют солому. Я подсел к одному костру. Хорошо, тепло!
2 октября. Проснулся на площади. Казаков уже не было, я один спал на груде потухшего пепла. Пошел искать своих. Нашел поручика Яновского. Подошли Васильев, Солофненко, Головин. А Иваницкого нет — он пропал там. Лежим в хате на соломе и делимся впечатлениями. Вспоминаем, как на наш обоз налетела конница. Это было часов в 12 дня, а полк, как мы потом узнали, стоял на позиции до 4 часов и ничего не знал, что делалось в тылу. Как всегда, отличился полковник Логвинов. Он остановил свой батальон и отбивался залпами до темноты, прикрывая отход полка в плавни.
…Эта конница красных, говорят, пришла с Польского фронта. Поляки будто бы помирились с Советами. Здесь конница Буденного, Гая, Червонное казачество, Огненная дивизия. Большинство — донцы. Они будто бы кричали: «Станичники, куда бежите?»
…Стучит пулемет. Я вышел во двор. Двор наш над обрывом у Днепра. Он внизу, как на ладони. Мост уже убрали. На том берегу сидят трое наших и машут руками. Один бросился в воду и плывет, а двое сидят. Может быть, там Иваницкий. Слева из-за кустов к ним приближаются красные всадники. С нашего берега застучал пулемет. Всадники исчезли в кустах. Эх, лодку бы им!
3 октября. Вчера выступили в направлении на северо-восток. Ночевали в немецкой колонии. Мы сейчас переведены в 6-ю дивизию. Говорят, красные прорвали фронт в Каховке. Заняли Ново-Алексеевку и отрезали нас от Крыма. Обстановка неважная. Да и у меня настроение грустное, или это в связи с осенней погодой. Не видно конца. Мы мечемся в разные стороны, и нас везде сжимает красная лавина. Как бы мы не задушились здесь.
Иваницкого нет, Башлаев убит, Борька Павлов{240} отправлен в кадетский корпус, как «малолетний». Сколько было друзей, остался я один. Теперь новые появились, и опять я один. Поручик Яновский и Солофненко сегодня уехали в Севастополь в командировку за аппаратами.
«И скучно, и грустно». Начинается осень.
Последние дни Партизанского имени генерала Алексеева полка{241}
После Заднепровской операции полк был послан под Большой Токмак, где сменил корниловцев, брошенных на Каховку, и занял позиции, занимаемые перед тем корниловцами.
11 октября. Сегодня пришли в колонию Андребург и остановились. Здесь вырыты окопы в рост. Сделаны пулеметные гнезда и один ряд проволочных заграждений. Окопы, говорят, сделаны на зимнюю кампанию. Будем здесь, значит, держать позиции всю зиму. Справа, в 12 верстах, Большой Токмак, слева, в 8 верстах, железная дорога и село Васильевка.
12 октября. Остаток ночи дежурил в штабе полка. Ночь была неспокойная. Ждали противника, но его пока нет. Днем послали дежурить в окоп. В окопе застава, человек 12. Я у телефона. На бруствере лежит готовый «льюис» и кольты. Пулеметчики дуют в карты. Застава уже не сменяется два дня. Ночевали в окопе. Холодно, всю ночь грелись у костра. Впереди пленные еще кончают проволочные заграждения.
13 октября. Наутро выступили в Ново-Мунеталь, это в 6 верстах. Нас сменили самурцы, они заняли окопы. Сегодня дождь, слякоть, а потом пошел дождь. Мы сидим в Ново-Мунетале, у плиты в громадной кухне немца, печем пышки и пьем горький «принс». Поем, особенно удается:
Пошел купаться Уверлей,
Оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей
Берет он, плавать не умея!., и т. д.
…Пронесся слух, что в тыл прорвалась конница красных, тысячи две, три, что она бродит у нас в тылу. Час от часу не легче. Я вышел во двор. Снег падает хлопьями и тут же тает. В конце улицы, с обоих концов, делают баррикады из плугов, борон, самокосилок. Очевидно, против внезапного налета кавалерии.
Часа в три поднялась ружейная и пулеметная стрельба. Оказывается, от Андребурга на Ново-Мунеталь наступает кавалерия. Самурцы отчаянно отбиваются, но, кажется, они уже окружены. Наш полк выступил им на поддержку. Красная кавалерия идет, обходя колонию. Лошади, видно, у них устали, и они идут медленно. Наша батарея бьет на картечь. Видно, как падают лошади и всадники, а они все идут и идут. Обходят уже нас справа. Мы еле вытягиваем ноги из липкой глубокой грязи. Нашу батарею захватили, вырвалось только два передка.
Уже начинает темнеть. Идет дождь. Мы мокрые и грязные. Идем по вспаханному полю. Изредка раздается команда: «Стой!» Останавливаемся и даем несколько залпов, затем поворачиваемся и опять идем. Тяжело, выбиваемся из сил. Петька Щербинин, из 5-й роты, идет рядом со мной. У него в руках целая пачка листовок: «Закон Врангеля о земле». Он идет и по листовке разбрасывает в поле. Везде по мокрому чернозему белеют листочки, а на них большими буквами надпись: «Всяк хозяин своей земли!» (Эх, раньше бы этому закону!)
Красные тоже устали, еле движутся. Они, очевидно, останутся ночевать в колонии и дальше не пойдут. Часам к 9 пришли мы в какую-то другую колонию. Командир полка распорядился выставить заставы вокруг села, расставить пулеметы. Приказано спать одетыми. Зашли к немцу. Комнаты громадные, пустые. Я растянулся на полу и быстро уснул.
14 октября. На рассвете выступили. Ушаков сказал, что дальше он идти не в состоянии, и остался. Куда идем — не знаю. Подмерзло. Идет крупа. Ветер холодный, северный. Прошли верст 12. Хорошая колония. Костел. Достали хлеба. Хлеб хороший, на молоке. Обогревшись, идем дальше.
15 октября. Подошли к селу Богдановка. Утром шли без всякой связи: неизвестно, где наши, где неприятель. День пасмурный, холодный. Идем по равнине. Часов в 10 утра вблизи, где-то влево, раздались орудийные выстрелы. Видны облачки шрапнельных разрывов. Значит, где-то близко позиция. Подходим к обрыву. Под обрывом Богдановка, в широкой долине. Через село идет железная дорога. Вдали видна станция. На путях стоят два бронепоезда, оба дымят. Около бронепоездов кружат всадники. Наши или нет? Посылаем разведку. Бронепоезда наши, а всадники — донцы.
…Расходимся по хатам. Хозяйка нам варит картофель в мундирах. Народ здесь бедный. В хате тифозный больной. Сильный ветер, собирается дождь. Откуда-то стреляют. Снаряды с воем несутся через село. Бьет бронепоезд. Стекла в хате звенят, вот-вот вылетят. В долине ружейная и пулеметная стрельба. Выступаем.
— Быстрее проходи, обозы! Обозы, проходи!
— Нижняя половина села занята красными! — кричит кто-то.
Вправо на горизонте показывается лава красной конницы, ее туча. Они движутся нам в обход. Кавалерии масса. Жутко. Полковник Логвинов едет на лошади верхом. Мы идем по-над лощиной. Логвинов останавливается.
— Батальон, ко мне! Первый батальон, не болтаться! — кричит он.
1-й батальон, кроме Офицерской роты, это главным образом пленные. Они были у Колчака, попали к красным, от красных к нам. Везде их брала в плен кавалерия, так что они страшно боятся кавалерии и при ее появлении совсем теряются. Многие из них уже бегут. Около полковника Логвинова собралась Офицерская рота и солдаты-добровольцы. Эти не подкачают.
Мы дали несколько залпов, но они только на минуту задержали красных. Кавалерия уже шагах в двухстах от нас, отчетливо слышно «Ура!» каждого человека. Пленные, как один, воткнули штыки в землю и подняли руки вверх. Дело дрянь. Нас около полковника Логвинова всего человек сорок. Быстро идем к лощине. Логвинов сзади на лошади.
— Батальон, — ежеминутно кричит Логвинов, — пли!
Батальон дает залп, другой, третий. Кавалерия немного рассеялась. Поле как будто очистилось. Едва двинемся, опять туча собралась их «Ура!». Мы идем почти бегом. Лава уже близко. Несколько всадников уже почти долетают до нас. Слышны их крики и ругательства.
— Батальон, пли!
Раз, раз, раз…
Отхлынули. Справа от нас летят их тачанки с пулеметами. Пули завизжали под нами. Даем залп. Быстро-быстро бежим. Нагоняют. Наши офицеры оборачиваются и на ходу стреляют. Полковник Логвинов отстал шагов на 40. Так как был верхом, очевидно, не хотел идти впереди. Его окружило несколько всадников.
— Лови, лови бородатого! — кричали они.
— Нет, врешь, не поймаешь! — крикнул Логвинов и выхватил наган.
Два всадника повалились с лошадей, третий удрал.
— Батальон, — кричит Логвинов, — не волнуйся, стой!
Дали подряд несколько залпов. Красные уже не так гонятся за нами. Очевидно, решили, что нас взять будет нелегко. Выходим из лощины, переходим через насыпь железной дороги.
Ура! К нам приближается наш бронепоезд! Бронепоезд прошел мимо нас и открыл из своих орудий и пулеметов огонь по красной кавалерии. Мы спасены. Устали страшно. Нагнали смоленцев. Они едут на тачанках. Подсел на одну. Сидят три солдата, и стоит пулемет.
— Алексеевец? — спрашивают.
— Да!
— Ну и досталось вам сегодня на орехи!
Уже вечереет. Входим в Федоровку. На улице масса обозов. На станции гудят паровозы. Холодно страшно. Нашел наши повозки. Ночью выступили опять…
Из письма генерала А. Н. Черепова{242}: «Я был на станции Федоровка, когда на станцию подошел бронепоезд. Влез на крышу вагона, увидел маленькую отступающую колонну среди неприятельских разъездов. Приказал бронепоезду открыть огонь по разъездам. Был счастлив помочь нашей русской части. Когда пехота подошла к Федоровке, оказалось, что это были алексеевцы».
Из письма капитана Еременко{243}: «Отвечаю вам на ваши вопросы. Сообщаю, что уцелело в памяти. Из Андребурга нашему полку надлежало идти в село Богдановка на соединение со Сводно-Стрелковым полком. В Богдановке Сводно-Стрелкового полка не оказалось. Не успели мы занять позиции, как показалась конница противника. Донской полк, тоже стоявший здесь, стал отходить. Бронепоезда, стоявшие на станции, тоже ушли. Откуда-то взявшаяся батарея выпустила несколько снарядов по противнику, снялась и ушла. Потом выяснилось, что они были вызваны генералом Канцеровым для контратаки конницы противника, занявшей у нас в тылу Геническ. А алексеевцы, видимо, были принесены в жертву для общего блага. Это был конец полка. Много было порублено, много взято в плен.
Первыми начали сдаваться красноармейские роты 2-го батальона. Командир этого батальона, подполковник Абрамов, не перенес позора и застрелился. Часть 1-го батальона вывел полковник Логвинов, проявивший выдержку и большое хладнокровие.
Я в это время вернулся из разведки в Федоровку и находился при командире полка полковнике Бузуне{244}. Под ним была ранена в живот лошадь и еле-еле шла. Я бы в случае нужды мог бы и „удрать“, да как бросить командира полка? На наше счастье, вернулся бронепоезд, кажется „Офицер“, и открыл по красным огонь и тем самым спас оставшихся алексеевцев и нас с командиром полка.
В Федоровке командир полка сказал нам, что им послано донесение, что „Алексеевского полка больше нет“. Ну а дальше и писать не о чем.
В Галлиполи алексеевцев прибыло не более 100 человек. Во вновь сформированный Алексеевский полк они вошли как отдельная рота».