На другой день красная пехота стала наступать на Белозерки. 2-я дивизия с присоединившейся первой под общим командованием начальника штаба генерал Говорова сбила ее, взяла около 2000 пленных и заняла деревню Балки. Разъезды обнаружили снова приближение пехоты и около двух дивизий кавалерии.
Из Крыма было получено приказание стоять на Днепре, но последние три дня связи со штабом Врангеля не было и стали доходить слухи, что Буденный прорвался и занял Сальково и Геническ. Произошло совещание начальников, и было вынесено решение отходить в Крым. В 4 часа дня корпус перешел в хутор Веселое, здесь отдохнул, шел ночь и к утру остановился в деревне Елисаветовке. Пехота красных шла следом и заставила принять бой. Результатом нашего короткого удара было уничтожение бригады красных целиком, причем около 300 человек упорно сопротивлявшихся были зарублены и около тысячи взято в плен.
Наш отход продолжался. Ночевали в колонии Александерфельд. С рассветом вышли на Соколо-Горную. Связи все нет, и что делается впереди, в Крыму, — неизвестно. Только что вышли с ночевки из колонии Александерфельд, как в нее слева стала втягиваться другая часть. Это был пехотный красный полк, принявший нас за красных. Атака 6-го полка, несколько выстрелов, — и полка пехоты не существовало. Не задерживаясь, дивизия переменным аллюром пошла дальше, имея справа 1-ю дивизию.
Прошли верст 25, вдали увидели дым. Начались догадки. Мельница ли это, или дымит бронепоезд? И наконец по колонне передается радостная весть: вошли в связь со своими. Подошли к железной дороге. Много оставленных поездов со всяким материалом. Казаки рассыпались, собирая по вагонам сахар, обмундирование и прочее. Все это быстро прекратилось, так как показалась конная красная дивизия. Приняли бой. Быстро красные были отброшены, и мы с частью Марковской дивизии остановились на ночлег в Н. Григорьевке.
Утром не спеша тронулись дальше вдоль железной дороги, а к Н. Григорьевке подходила красная пехота. Вдруг из-за железной дороги нас начинает обстреливать кавалерия. Оказалось, что мы окружены противником. Где 1-я дивизия — неизвестно. Верст 25 шли рысью без дороги, стремясь скорее подойти к Салькову. В 15 верстах от Таганаша впереди стреляет батарея в ту сторону, куда мы идем. Оказывается, красная батарея стреляет по опередившей нас 1-й дивизии. Прорываясь, мы сомкнутыми колоннами налетели на злополучную батарею, моментально ее смели, но срубили мало. Надо было спешить. Наша артиллерия, конечно, не поспела, и пушки пришлось бросить. В сумерки наша дивизия последней оставила Северную Таврию и ушла за Крымские позиции. Ночью пришли в Тюп-Джанкой, где ночевали у заборов на морозе в 20 градусов. Стали наконец по квартирам в деревне Богемке. Здесь конный Донской корпус задержан, так как красные пытаются переправиться через Сиваш, который благодаря сильным морозам и западному ветру сильно обмелел и местами замерз. В Богемке мы простояли дня четыре, послали приемщиков за пушками и пошли на Перекоп. Красные нажимали упорно и заняли Армянск. Дивизион остался в Богемке, а я был послан на Перекоп к цветным войскам для связи. Из-за плохой лошади я отстал и одну ночь переночевал в деревне Александерфельд, рассчитывая на другой день догнать свою дивизию. Но красные перешли по льду Сиваш и заняли последнюю Юшуньскую позицию. Все покатилось назад. С дивизионом я соединился в селе Александровке, куда пришли в 2 часа ночи, а в 6 часов утра — снова поход. В этот переход, стараясь оторваться от противника, прошли 50 верст.
Идем на погрузку — наш корпус, говорят, в Керчь. Тревожит мысль, будет ли достаточно пароходов. Новороссийск не забудешь. Ночевали в татарской деревушке восточнее Симферополя. Забираем влево, стремясь обойти противника, задерживаемого 3-й дивизией по железной дороге Джанкой — Керчь.
На следующий день снова 50-верстный переход. Дорога невозможная, грязь по колено лошади. Получили две пушки из Гвардейской батареи и через два перехода бросили. Измученным лошадям не под силу. В татарской деревне около Карасу-Базара остался больной тифом ветеринарный врач Кржипов. Дальше ехать не было сил.
Прошли ограбленный Карасу-Базар, где яблоками кормили лошадей, за неимением сена. Снова ночлег в деревне Бибуга, в 7 верстах от Феодосии. Только стали в ауле в 20 верстах по дороге на Керчь и стали кормить лошадей и готовить какую-нибудь похлебку для себя, как приказ идти дальше. Противник недалеко. Три часа простояли в немецкой колонии в 50 верстах от Керчи, покормили соломой лошадей — и дальше в Керчь. 1 ноября подошли к Керчи и остановились в деревушке в 3-х верстах от города. Здесь в последний раз переночевали на русской земле, а утром погрузились на пароход «Поти» и 3 ноября отплыли от берегов Крыма в полную неизвестности Европу.
18 января. Три дня мы были в открытом море. Изрядно нас трепало. С «Поти» 5-й полк и 20 человек артиллеристов с хорунжими Шкараборовым и Золкиным перегрузили на маленький пароход каботажного плавания «Дых-Тау», а остальной дивизион — на пароход «Павел». С борта «Дых-Тау» можно было рукой достать воду. Пароход впервые поневоле шел в Константинополь, и то в бурю. Набрались мы страху и намучились без воды.
Наконец, 6-го прошли редкие по красоте зеленые склоны Босфора с бесполезными орудиями, спрятанными в складках гор, и вошли в Константинопольский рейд. Жизнь кипит. На рейде масса судов всех национальностей. Снуют моторные лодки с великолепно одетыми и чистенькими англичанами и французами. Невольно сравниваешь свою небритую физиономию и выпачканную в трюме в угле одежду и жаль становится свою голодную и грязную персону. Тут же с борта парохода идет обмен всего того, что в Крыму стоило громадных денег, как белье, обмундирование, револьверы, — на хлеб. Наган идет за лиру или 10 фунтов хлеба. Рубашка — хлеб. Хитрые турки живо учли голод беженцев и понизили цены на платье до невозможности.
7-го с восторгом выгрузились на берег в Константинопольском порту. Наблюдали обращение англичан и французов с побежденными турками. Дежуривший на берегу матрос-француз, узнав, что продавец бубликов повысил цену, схватил его лоток и бросил нам в толпу. При переезде из Скутари в Пера на пароходе-трамвае (теркет) запрещено было сходить на берег прежде, чем пароход будет пришвартован, спешащая публика не придерживается этих правил и спрыгивает раньше времени. Полисмен-англичанин подходит к нарушителю и сообщает ему, что тот оштрафован на 10 пиастров. Турок начинает оправдываться и протестовать. Полисмен невозмутимо увеличивает штраф вдвое. Протесты усиливаются, турок машет руками. Так же невозмутимо штраф утраивается Нарушитель порядка спешит уплатить и исчезает. Все в порядке.
В тот же день нас посадили в вагоны и перевезли на станцию Хадым-Киой, в лагерь Саншак-Тепе, где раньше помещались военнопленные. Теперь мы сидим в бараках, где насквозь пронизывает ветром, без копейки денег, так как найти какую-либо работу в окрестных деревнях почти невозможно. За один хлеб (25 пиастров) вы должны целый день копать землю, ночевать в овечьем сарае, ибо турки, боясь за верность своих жен или по религиозным правилам, отказываются пускать ночевать в дома. Но и эту работу достают с риском быть арестованным охраняющими нас конными марокканцами, причем не исключена возможность того, что к вам воспылает страстью один из черномазых конвоиров, почти сплошь педерастов. И продать нечего. Револьвер украли еще в Крыму, а бинокль здесь, чуть не из-под головы. Не отдашь же за хлеб одну из двух единственных рубашек!
Паек наш такой: за сутки 120–150 граммов конского мяса, столовая ложка сахара, 10 граммов кокосового масла, немного зелени, на заварку чая и 4 фунта белого хлеба на 5 человек. Конечно, живем впроголодь. Все время мечтаем о еде. Вестовых нет. Пищу готовим сами, а потому целый день ходим в поисках дров или смолистого кустарника, да за водой на речку версты полторы. Постепенно, конечно, устраиваемся. Иные вырыли землянки, а мы устроили в углу барака, на высоте 2,5 метров, нары, обтянули их палатками, и получилось нечто вроде комнаты, только влазить нужно, как на дерево.
Я назначен начальником рабочей команды нашего дивизиона, доставляющей со станции продукты в лагерь на вагонетках. За это (везти версты две в гору) мы получаем около фунта хлеба на человека, который я приношу в нашу коммуну из 4-х офицеров нашей батареи (2-я и 3-я сведены в одну вторую) и 3-х офицеров 4-й батареи (с 5-й составляют 3-ю). Иной раз выпросишь что-нибудь у сытого интенданта. Так и живем в ожидании лучших дней.
Вести из Константинополя до нас доходят редко, французы же или не знают сами, или не хотят говорить. Знаем одно: нас армией не признают, считают военными беженцами. Жалованья, конечно, не собираются платить, но и не отпускают на все стороны. Уезжать разрешено лишь получившим 3-ю и 4-ю категории и людям старше 48 лет. Остальные должны жить в лагерях. Строй сохраняется прежний. 1-я и 2-я дивизии сведены в одну (1-ю) под командой генерала Калинина{262}, 3-я дивизия переименована во 2-ю под командой генерала Гусельщикова, стоит в 10 километрах от нас в деревне Чиленгир. Корпусом командует генерал Абрамов. Хотел к нам приехать генерал Врангель, но его не пустили. Корпус генерала Кутепова стоит в Галлиполи, а кубанцы — на острове Лемносе. Вероятно, нас хотят использовать не как рабочую силу, но определенного ничего не известно. Турки относятся разно. Иногда приветливо, иногда сдержанно, но все ругают французов, и если вы хотите заслужить расположение турка, заговорите с ним по-немецки. Сразу станет приветлив и услужлив. Но бывает и так, что наши казаки, ушедши в деревню в поисках работы, возвращаются раздетые.
Только что мы немного устроились, как от французского командования пришло приказание Донкорпусу переехать на остров Лемнос. Это нас как громом поразило. Среди казаков пошли разговоры об отсутствии на острове воды, о «черваках», впивающихся в тело, чуть ли не о крокодилах, и большинство отказалось подчиниться и ехать на остров Лемнос. Долго шли переговоры, и наконец был назначен день погрузки (30 декабря ст. ст.) и поданы эшелоны на станцию Хадым-Киой. Часть пошла без протеста, а Калединовский полк уперся, и французам пришлось применить вооруженную силу. Но первый же взвод французов, несмотря на стрельбу, был избит кулаками и в панике бежал. В результате пришлось подчиниться силе и исполнить приказание (двое раненых). Несомненно, что среди нас есть провокаторы, смущающие казаков разными слухами о «черваках» и т. п. чепухе. В запертых вагонах 30-го ночью приехали в Константинополь и немедленно погрузились на пароход «Дон». Два дня стояли на рейде, ожидая, пока французы силой водворят непокорных на пароход. Сутки шли до напугавшего нас острова. Проходя мимо того места Дарданелл, где во время атаки затонуло много союзнических судов, все находившиеся на борту французы построились на палубе и отдали честь погибшим. 15 января по новому стилю вошли в залив у города Мудроса.