К счастью, появление больших военных катеров положило конец этому грабежу. Нам привезли все необходимое. На борт поднялись иностранные моряки, представители разных миссий и Красного Креста, вступившие в деловые разговоры с нашим командным составом. Какое-то время все наши корабли должны были пробыть в карантине, и съезд на берег в этот период нам запретили. И все же кое-кто, пользуясь знанием языков, сумели, не дожидаясь конца такового, расстаться с «Кронштадтом». Постепенно корабль начал пустеть, и вскоре на нем остались только те, кто намеревался позже идти с флотом в Бизерту.
В ожидании отхода, о времени которого мы не знали, каждодневная жизнь шла своим чередом; назначались какие-то дежурства, заработали какие-то канцелярии, а мне, в компании еще двух кадет сухопутных корпусов, поручили заведование корабельной почтой, что в существующей обстановке оказалось сложным, но интересным занятием. Доставка писем на вельботе по разным судам нашей флотилии давала возможность повстречать утерянных было знакомых, наладить прерванные связи и держать моих родителей в курсе самых невероятных и часто противоречивых слухов.
«Кронштадт» поправлялся, чистился и готовился к своему, увы, последнему плаванию. Готовились к нему и мы — для меня далекая Африка была полна романтики, а надежда на продолжение там учения в Морском корпусе делал ее еще краше. Но судьба судила иначе. Неожиданное решение Главного командования, связанное с участью Морского госпиталя, в составе которого был мой отец, изменило все в корне. Приказом по эскадре Морской госпиталь переходил в ведение Красного Креста, с назначением отправляться в Сербию, где перспективы для него были лучше, чем в Африке. Вынесенное на семейном совете решение — «не расставаться» — моментально превратило мои мечты о морской карьере в расплывчатый туман, но отделяться от родных мне тоже не улыбалось. Сербия, так Сербия!
Как неожиданно, как быстро и как непоправимо все произошло… 29 октября утром, совершенно не подозревая о назревших уже переменах в моей судьбе, я на катере, ходившем от Графской пристани на Северную сторону бухты, отправился в М. К., чтобы включиться в работу по «переселению» рот в главное корпусное здание (из временно занятых нами офицерских флигелей), постройка какового почти пришла к концу. Высадившись на маленькой корпусной пристани, я сразу же был поражен необычным зрелищем. Недалеко от причала покачивалась на воде громадная баржа с переброшенными на нее с берега мостками. От нее вверх по берегу, до расположенного на холме белого здания Морского корпуса, стояли тесной цепью кадеты, образуя живой конвейер, по которому из корпуса передавали разные вещи. Корпусное имущество самого разнообразного характера и вида спешно грузилось на баржу. Вдоль цепи, то тут, то там, стояли вооруженные винтовками старшие кадеты и гардемарины, несшие караул.
На мой вопрос, заданный ближайшему кадету, я получил в ответ только одно слово: «эвакуация»… Не совсем уясняя значение происходящего, я кинулся бегом в корпус и без стука влетел в комнату дежурного офицера, которым на этот раз был старший лейтенант фон Кубэ{342}, хорошо знакомый всей нашей семье. Он осветил мне положение, сообщив, что корпусное имущество и весь состав будут погружены на линейный корабль «Генерал Алексеев», а весь флот пока пойдет в Турцию. «Съезди домой, — сказал он мне, — поговори с родителями, — если пойдешь с корпусом, возвращайся сюда как можно скорей; наш катер будет ходить до вечера». Поблагодарив за объяснение, я поспешил домой, где застал всех уже за сборами. Согласно приказу по флотскому экипажу наша семья должна была погрузиться на большой транспорт — плавучую мастерскую «Кронштадт», стоявший около раздвижного моста через Южную бухту. Времени было мало; отбор и укладка необходимых вещей шла лихорадочными темпами. В казармах Черноморского флотского экипажа сразу же началось брожение среди матросов, так что на некоторых «ключевых пунктах» были поставлены надежные караулы. Желающих эвакуироваться матросов были единицы, но так же и не все население офицерских флигелей стремилось уехать… и как поплатилось оно позже за это решение!
Как это ни странно, в наших сборах и упаковке медоборудования амбулатории моего отца нам сильно помогли его двое вестовых, хотя оба были… пленными красноармейцами. Они же раздобыли и тележку, на которой и перевезли все вещи через порт к понтонному мосту; по нему все пришлось тащить на руках до самого трапа нашего «Кронштадта». А это было не так просто — мост и сходни были густо забиты вещами и людьми, ждущими с нетерпением возможности попасть на пароход. Так или иначе, через несколько часов все трудности были преодолены, и все мы, со вздохом облегчения, разместились в одном из огромных трюмов — бывшей столовой для рабочих-специалистов. Наскоро разложив наш багаж, мы устремились на палубу; хотелось в последний раз взглянуть на покидаемый Севастополь. И тут имел место маленький эпизод, поставивший как бы точку на нашем отбытии.
Когда последние пассажиры еще подымались по трапу, а буксиры уже готовились к отводу транспорта от места стоянки, в воздухе послышался характерный шум аэропланного мотора. Все подняли головы — маленький аппарат летал низко над Южной бухтой, спускаясь все ниже и ниже прямо к понтонному мосту. Мотор замолк, и авиатор ловко посадил свою машину на воду совсем рядом с ним. Прилетевший, в кожаной куртке, с небольшим чемоданом в руке, легко сошел по крылу на понтон и через несколько минут поднялся на палубу «Кронштадта». Не торопясь он подошел к смотревшему на него, с радостным изумлением, вахтенному офицеру и, небрежно козырнув, отрапортовал: «Военный летчик, поручик Афиногенов, с фронта прибыл…»
И вот переход «Севастополь — Константинополь» остался позади, но до конца нашего пути было еще очень не близко. Что ожидает нас впереди? Как сложится наша будущая жизнь? Никто ничего определенного не знал, и ответа на эти вопросы не было. На «Кронштадте», в ожидании дальнейших распоряжений, мы пробыли не меньше 2 недель, пока всех «сербов» не пересадили на старый турецкий пароход «Ак-Денис», игравший роль распределительного пункта. Народа на нем было больше, чем нужно, удобства были сведены к минимуму, и через некоторое время расстались мы с ним просто с радостью.
В один из прекрасных солнечных дней к борту «Ак-Денис» пришвартовался большой, под французским флагом, транспорт, носивший, однако, странное для такого флага имя, «Austria». Было объявлено о погрузке. Состав Морского госпиталя (и наша семья вместе с ним) попал на пароход только к вечеру. Руководившие «переселением» французские моряки сразу же отделили женщин и детей от мужчин, предоставив им трюмы в средней части корабля. «Мужская половина», не особенно довольная разделом, расположилась на корме. А несколько групп, состоящих из дородных дядей с огромным количеством багажа, устроились прямо на палубе, прикрывшись брезентами. Как говорили, они были членами каких-то организаций, вроде Союза Городов, Земгора и т. д. Вероятно, поэтому держались они под своими брезентами гордо и независимо.
Очень быстро в трюмах появились различные неизвестного происхождения «коменданты» и «старосты», установились всевозможные дежурства, правила поведения и, к выходу в море, русское население «Австрии» зажило налаженной жизнью. Не мало времени уходило на стояние в разных очередях — за водой, за едой, в умывалку, в гальюн, а очень часто к «Верховному Коменданту» с претензиями, которых у каждого пассажира имелось по несколько. На стенах коридоров, особенно у мест скопления, появились разнообразные распоряжения, скрепленные лихими подписями. Кое-где вспыхивали ссоры, почти наладилась одна дуэль, но не произошла по причине плохой погоды. Французы в эти дела не вмешивались. Так же не обращали они внимания и на наши жалобы по поводу однообразия пищи. Сами они питались, вероятно, куда лучше. Во всяком случае, корабельный повар из-за толщины едва помещался в своем камбузе.
Погода в пути нам не благоприятствовала. Сразу по выходе в Эгейское море задул свежий ветер, вскоре превратившийся в солидный шторм. «Австрия» со своим живым грузом устойчивостью не отличалась. Большая часть пассажиров стала отказываться от еды, зеленеть в лицах и укладываться на самодельных ложах, то тут, то там раздавались «охи и вздохи» — морская болезнь вступила в действие. Шторм временно стих вблизи острова Лемнос, где мы приняли на борт большую группу казаков, принесших с собой, кроме стройного хорового пения, и… тифозных больных.
В Ионическом море ветер задул с новой силой, пароход стало форменно укладывать, а при приближении к албанским берегам качка приняла настолько опасную форму, что чернобородый командир «Австрии» решил завернуть в Валону, где на спокойном рейде мы переждали бурю.
Албанский порт понравился веселыми красками гор и тихой изумрудной водой большой бухты. Мимо парохода проплывали остроносые лодки со смуглыми людьми, одетыми в узкие белые штаны и темные куртки. На головах у них, как приклеенные, красовались маленькие шапочки; они что-то кричали, размахивая руками и весело скаля зубы. Измученные пассажиры смотрели на них с завистью — те имели свое место на земле! «Каково-то нам будет?» — думал невольно каждый. Надвигающиеся перспективы были достаточно неясны.
Валону мы покинули ранним утром и, плывя вдоль высоких горных берегов, все ближе и ближе подвигались к конечному пункту нашего пути, к Котарской бухте. И в самом начале декабря 1920 года, в вечерние часы, «Австрия» медленно вошла в самую большую бухту Европы на юге Далматинского побережья и бросила якорь против местечка Мельине. Еще один из жизненных этапов был пройден; неизвестное будущее стояло перед нами.
А. Слизской{343}Великий исход{344}
Последний день… Через несколько часов мы должны будем покинуть последний клочок Русской Земли. Надолго ли? Все это дошло окончательно до сознания только вчера в Симферополе, когда прочел приказ генерала Врангеля о том, что мы уходим куда-то в чужие страны, в неизвестность, что желающие могут оставаться в Крыму… Однако почувствовать сердцем весь трагический смысл этих слов я еще не мог. Это пришло гораздо, гораздо позднее, когда ослабела надежда на возвращение в Россию, когда стало ясно, что все это надолго, может быть, навсегда! А пока сосредоточить на этом мысль было трудно: заботы на первом месте.