Ольга побрела в комнату. Забившись в угол дивана, она заплакала. Ещё несколько дней назад Ольга была счастлива, но какие-нибудь минуты или секунды всё изменили настолько, что она стала несчастнейшей из смертных. Опять что-то сломалось, опять придётся начинать всё сначала. Но что начинать? Что теперь делать? И неужели ничего уже нельзя изменить?
Когда в следующий раз явилась Наталья Максимовна, Ольга без колебаний открыла ей дверь. Ольга была одна – Паша в тот день не приходила. И сообразив это, Наталья Максимовна пошла на приступ.
– Что же это вы, голубушка? Скрываетесь от меня? – спросила она, буравя Ольгу глазами.
– Я не скрываюсь, – ответила Ольга и отвернулась.
Наталья Максимовна прошла в столовую и уселась за стол.
– Вам горничная ваша докладывала, что я приходила?
Ольга вспомнила Пашу, являвшуюся убирать и готовить, переодевавшуюся в кухне и шлёпавшую по квартире босиком, ту самую Пашу с губами, похожими на пару калош и напоминающим репу носом, которым она беспрестанно хлюпала – и невольно заулыбалась названию «горничной».
– Чему это вы улыбаетесь? – ворчливо спросила Наталья Максимовна. – Имейте в виду: вам не удастся нас обмануть.
– Я не собиралась вас обманывать. Вы же знаете меня… Хм… Раньше вы обращались ко мне иначе…
– То было раньше, когда я ещё хорошенько не знала вас… Вам должно быть известно, зачем я пришла. Я хочу забрать вещи своего сына, и я просила через вашу горничную собрать их. Вы выполнили мою просьбу?
– Я не могу отдавать вещи Сергея без его ведома, Наталья Максимовна. Что если ему не понравится… не понравится такое вмешательство?.. Пусть он сам приходит, когда поправится, разумеется, и сам забирает свои вещи… Если уж он так решил.
– В этом можете не сомневаться! – с вызовом объявила Наталья Максимовна.
Услышав от Ольги отказ, она первым делом хотела закричать, пригрозить, потребовать. Но вдруг сообразила, что Ольга совершенно права: Сергею может и не понравиться её вмешательство, и тогда он, чего доброго, решит назло остаться с этой кумушкой. Нет, здесь надо действовать похитрее!
– Что ж, – сказала она после недолгого молчания, – пусть будет по-вашему. Пусть Серёженька сам – слышите ли? – сам сделает это, когда выйдет из больницы. Из больницы, голубушка, куда вы так и не явились. Такова-то ваша забота о моём сыне! А я-то, дура, хотела вам доверить и другого сына. Вовремя, слава Богу, одумалась… Пусть, пусть Серёжа сам всё вам скажет, чтобы потом не говорили, что я помешала.
Она поднялась, с грохотом отодвинув стул.
– Прощайте, голубушка. Я надеюсь, мы уже больше не увидимся с вами.
Как только она ушла, Ольга засуетилась. Ей просто необходимо было увидеть Серёженьку и всё ему объяснить. Наталья Максимовна может говорить всё, что угодно. Но ведь она – это не Сергей.
Ольга выбежала из дома и тут только сообразила, что не знает, куда идти. Кажется, врач что-то говорил, но что… Какая же это больница… Николаевская или Александровская…
– Александровская, должно, – отвечал ей дворник. – Николаевская – так та в Петергофе, а у нас так Александровская; здесь – на Фонтанке, чего уж проще… Возле Троицкого собора. У меня брат в прошлом годе там от тифа лечился – ничего, вылечили! Ничего!.. Хорошая больница, ничего…
Рассудив, что до Троицкого собора пешком идти далековато, Ольга взяла извозчика. Не прошло и четверти часа, как она была на месте. В конторе больницы Ольга хотела узнать, где находится больной Сергей Милентьевич Садовский. Но сидевшая за письменным столом дама с седыми пышными волосами, посмотрела на Ольгу поверх очков и строго спросила:
– Вы кто ему будете?
– Я?.. Я его… жена, – заявила Ольга и дерзко посмотрела на строгую даму.
Дама опять взглянула поверх очков и сказала:
– Сергей Милентьевич Садовский холостяк. Как ваша фамилия?
– Как это – «холостяк»?.. Садовская…
– Как ваша фамилия? – повторила дама, уже не глядя на Ольгу и листая какую-то огромную книгу для записей.
– Ламчари, – покорно ответила Ольга.
– Я так и знала. По просьбе матери больного, пускать вас к нему не велено.
Сердце у Ольги упало, и в груди стало пусто.
– Скажите, по крайней мере, он жив? – глухим голосом спросила Ольга, опускаясь на деревянную скамью у стены.
Дама поглядела на неё насмешливо и сказала:
– Если бы он не был жив, нам не о чем было бы здесь говорить с вами… Могу сказать, что больному лучше.
И добавила примирительно:
– Поправится он…
– А когда домой?..
– Об этом рано…
Всё время, пока Садовский оставался в больнице, Ольга являлась туда каждый день, не оставляя надежды увидеть Серёженьку. Но всякий раз повторялось одно и то же.
– Не велено… – смотрела поверх очков седоволосая дама.
– Не велено, – виновато улыбалась сестра милосердия.
– Не велено, – высокомерно бросал дворник.
– Не велено, голубушка, не велено, – на ходу объяснял доктор.
Ольга являлась к больнице, подолгу смотрела на окна, надеясь разглядеть там своего Серёженьку. И ни с чем уходила. Наконец, по прошествии примерно трёх недель, ей сказали в больнице, что господин Садовский уехал домой и что приезжала за ним «маменька, Наталья Максимовна».
Ольга больше не радовалась свободе и одиночеству, она изнывала без Серёженьки и не хотела верить, что случилось именно то, чего она больше всего боялась. Но главное и самое страшное было в том, что произошло всё вдруг, как-то незаметно. Ольга старалась вспомнить, из-за чего и когда всё началось. Они ругались и даже дрались. Потом Сергей просил прощения, а Ольга дулась и не хотела с ним разговаривать. Потом приехала Наталья Максимовна, а Сергей заболел. Потом Ольга радовалась, что осталась одна, но радость эта быстро иссякла, и Ольга испугалась. Как вдруг опять, вроде чёрта из табакерки, появилась Наталья Максимовна и объявила, что забирает сына.
Но с чего же всё началось? Ну конечно! С фотографии. Хотя нет… И тут Ольга вспоминала про Олимпию. Вот откуда пошёл весь этот кошмар.
А интересно было бы взглянуть на эту Олимпию. А впрочем, что в ней? Забыть, забыть эту глупую историю! Ну да, ну с кем не бывает… Наверняка это Сикорский подбил. Кто же ещё! Он и в Москве подбивал Серёженьку на разные глупости. Просто Сикорский за что-то ненавидит Ольгу и всё делает, чтобы их рассорить. Можно себе представить, как он ликовал, затащив Серёженьку к этим женщинам… Ну какая же она дура! Нельзя, нельзя было так вести себя, назло Сикорскому нельзя было ссориться с Сергеем. И Ольга чуть ли не впервые за много лет пожалела о прошлом.
Правда, ссору начал Сергей, тряся перед Ольгиным носом той злосчастной фотографией. И всё равно, Ольга должна была понять, что всё это подстроено Сикорским нарочно, что это наживка, на которую Ольга так глупо попалась, словно маленькая рыбка. А что же теперь? Обида забыта, а Сергея уже нет. Господи, да ведь у неё просто отняли Серёженьку! Сначала Сикорский, а потом Наталья Максимовна… Может и так, что они вошли в сговор и действовали сообща. И всё-таки: что же теперь делать?.. Как она сможет противостоять двум таким страшным врагам?.. Что делать?!. Что делать?!.
Целыми днями теперь Ольга бродила по улицам и думала, думала, думала… Из больницы она шла в Троицкий собор и там, останавливаясь у иконы Спасителя, шептала только: «Господи… Господи…» Потом снова шла бродить. Иногда она останавливалась возле витрин, и со стороны могло показаться, что она рассматривает шляпки, туфли, зонтики… В действительности Ольга смотрела и не видела, прикованная мыслью к одному предмету. Но вдруг одна из витрин в самом деле заинтересовала её. Не рассуждая, от витрины Ольга направилась в магазин. Навстречу ей звякнул колокольчик, и дверь за Ольгой захлопнулась.
Тиф протекает тяжело. Садовского бросало то в жар, то в холод, он то приходил в себя, то снова начинал бредить, при этом звал Ольгу и просил её о прощении, что очень не нравилось Наталье Максимовне. Руки его покрылись отвратительными красными пятнами, а язык не хотел слушаться и дрожал как лист на ветру. Дней через десять бред ушёл, и Садовский слабо осматривал своё новое обиталище. Каждый день перед ним мелькали врачи и сёстры. Каждый день с утра появлялась Наталья Максимовна, подносила воду, поправляла одеяло, сидела рядом, держа в руках вязание, потом уходила, снова появлялась, кормила его с ложки и отирала лицо влажным полотенцем. Садовский молча и безропотно принимал происходящее.
Наталья Максимовна действительно настояла на том, чтобы «авантюристку» Ламчари не пускали в больницу. Сергей Милентьевич Садовский ещё лежал в беспамятстве, а вся Александровская больница, начиная с угрюмого дворника Прокофьича и заканчивая врачами, знала, что этот несчастный молодой человек, в силу своей сугубой доверчивости и порядочности, стал жертвой аферистки с юга, обманным путём навязавшей ему сожительство, а теперь намеревающейся потребовать законного брака. О цинизме этой мошенницы может сказать уже то, что молодой человек – студент, а значит, не имеет права вступать в законный брак. Но авантюристке нет до этого никакого дела, ей безразлично, что она может погубить карьеру юноши, её цель – завладеть наследством, оставленным молодому человеку его покойным отцом. И ради этого она пойдёт на всё.
Когда Наталья Максимовна попрекала Ольгу нежеланием навестить больного в больнице, она уже тогда отлично знала, что в больницу Ольгу не пустят. Но самое интересное было в том, что Наталья Максимовна, произнеся свою ложь один раз, потом другой, потом третий, сама, как это часто случается, в неё уверовала. И мало-помалу она и в самом деле убедила себя, что есть где-то большое наследство, оставленное Милентием Садовским своему сыну, и что Ольга Ламчари, за этим наследством охотясь, опутала, закружила её сына, её Серёженьку, такого наивного и доверчивого мальчика. Она как будто и не помнила, что не так уж давно сама хлопотала по делам сына, помогая ему хоть немного прирастить его маленький капитал, полученный от отца по наследству. Она забыла, как ещё в Харькове, не зная совсем Сергея, Ольга возилась с двумя другими её сыновьями и как совсем недавно она намеревалась оставить Мику попечениям Ольги Александровны. Теперь всего этого не было для Натальи Максимовны. Зато были «циничная авантюристка» и «большое наследство».