А ведь всё вышло так славно: Серёженька целовал её, и даже – Ольга готова была в этом поклясться – у него на глазах были слёзы. Сначала он был недоволен и упрекал Ольгу какой-то жалобой. Но потом, видя, что Ольга не понимает, о чём речь, он взял её лицо двумя руками, наклонился к ней близко-близко и, глядя в глаза, сказал:
– Поклянись самой страшной клятвой, что ты не писала жалобы ни на меня, ни на Сикорского…
И Ольга, так до конца и не понимая, о чём её спрашивает Сергей, подняла удивлённо брови и прошептала:
– Клянусь тебе всем, чем хочешь…
Вот тогда-то он, пробормотав «Значит, это мамаша… Ну что ж, будет ей жалоба…», стал целовать её.
Потом, не сразу, Ольга спросила: «Ты не бросишь меня?» И он сказал: «Нет». «Значит, ты вернёшься?!.» «Пока нет… Не сразу…»
– Но почему?! – воскликнула Ольга.
– Оля, пойми… Это долго сейчас объяснять… Мамаша… Ты же знаешь её… Она вмешалась, и пока я болел, они написали какое-то прошение, чтобы тебя выселили из Петербурга.
– Меня?!. Как… Куда выселили?..
– Не знаю… Вообще – выселили. Куда-нибудь… И если я вернусь сейчас, пойми, будет только хуже… Ты же знаешь её!.. Пусть лучше всё успокоится, и, может, мне удастся… удастся отозвать эту бумагу…
Но тут Ольга не выдержала и стала кричать, что это подло, гадко, низко… Что они отлично знают: ей некуда ехать. Что Наталья Максимовна подлая, и сам Сергей тоже подлый, потому что не заступится за Ольгу, которая всё бросила к его ногам, а он растоптал её любовь, а теперь ещё и гонит её неизвестно куда. И что он мерзавец, о чём Ольгу давно предупреждали знающие люди, и ничего другого Ольга не ожидала. Просто она ему не нужна, он использовал её, как сорванный цветок, а теперь бросает прочь. А его мать – ужасная женщина, настоящая ведьма – ещё и хочет выгнать Ольгу из города. Слава Богу, есть на свете Искрицкий, который один и помогал ей всегда и не дал пропасть, когда такие подлецы кругом только и ждут, чтобы она сгинула. Но нет! Уж она не доставит им такой радости! Она заставит их мучиться! Что она сделает? О! это же очень просто – она застрелится.
Но тут Сергей, всё это время тщетно пытавшийся переубедить и успокоить Ольгу, стал смеяться. Что за глупости? Из чего она собирается стреляться – из пальца, что ли?
Тогда Ольга бросилась к своей сумочке, извлекла из неё «бульдог» и начала потрясать им перед носом у Сергея. Тот сначала как будто испугался, но потом снова рассмеялся и заявил, что застрелиться Ольга не сможет, да и пистолет у неё какой-то ненастоящий. На это Ольга, разозлившись пуще, сказала, что застрелится прямо сейчас. Но Сергей велел ей не валять дурака и попытался забрать пистолет. И вот тут-то началась возня, а в какой-то момент Ольга, отдёргивая руку, случайно – да, совершенно случайно! – нажала на спусковой крючок. Сергей упал, Ольга бросилась к нему и поняла, что наделала. Тогда она взаправду решила выстрелить себе в сердце, но пистолет был тяжёлым, крючок тугим, стреляла Ольга первый раз в своей жизни, руки у неё ходили ходуном, и пуля всего-то разодрала платье и кожу. Последнее, что помнила Ольга – как она выбежала из номера и упала где-то в коридоре, после чего очнулась в этой странной комнате с белыми стенами и соседкой Маней, которая задаёт непонятные вопросы. Пока Ольга восстанавливала в памяти происшедшее, пришла сестра и принесла для неё обед. Бок хотя и болел, но не смог помешать Ольге усесться в постели с подносом, на котором помещались миска каши, два ломтя ситного хлеба, кружка с чаем и кусок сахара. Есть Ольге совсем не хотелось, но послушав сестру, она принялась глотать невкусную кашу, заедая хлебом. Сестра сказала, что зайдёт за посудой позже, и ушла, оставив Ольгу наедине с кашей, а заодно с сидевшей на койке Маней и прочими соседками, не старавшимися сблизиться, но, однако, любопытствовавшими и с интересом косившимися на Ольгу. Зато Маня, едва только сестра скрылась за дверью, опять подоспела с вопросами:
– Ты откуда здесь?
– Из гостиницы «Знаменская», – в каком-то оцепенении отвечала Ольга.
– Ну, так я ж говорю – бланковая.
Ольга пожала плечами.
– А чего тебя взяли? Обход, что ли, был?
– Нет, – простодушно отвечала Ольга, давясь кашей, – я сама.
– Сама?.. – удивилась Маня. – Лечиться решилась?
– Нет, это уж потом. Я в обмороке была.
– Скажи-ка! – с восхищением цокнула языком Маня.
Во время этого тихого разговора все женщины в комнате занимались самыми разными делами. Весёлая Капитолина, напевая что-то жизнерадостное, вышивала, сидя на своей постели. Женщина с первой койки, что ближе к двери, лежала ко всем спиной на левом боку, кутаясь в серый халат, рядом с ней на кровати лежала раскрытая книга. Ещё одна с важным видом, выкатив вперёд упругую грудь, прохаживалась по комнате и всякий раз, проходя мимо, с любопытством посматривала в сторону Ольги.
– Отчего же ты упала в обморок? – таинственным полушёпотом спросила Маня.
– Я ранила себя из пистолета, – объяснила Ольга.
– А-а-а-а! – Маня втянула в себя воздух, а на Ольгу посмотрела с обожанием.
– Любовь? – с сочувствием уточнила она.
Ольга кивнула.
Маня, как будто узнавшая то, что хотела, внезапно отстала с вопросами и, не сводя с Ольги обожающих глаз, вытянулась на своей кровати.
Явилась сестра, забрала у Ольги поднос с недоеденной кашей, помогла лечь и ушла. Ольга закрыла глаза и скоро уснула.
Следующий день в целом был похож на первый. Приходила фельдшерица Таисия Порфирьевна с сёстрами, всем раздали лекарства. Ольге помогли подняться, увели с собой и уже в специально оборудованном кабинете сменили повязку. Кстати и подтвердили, что рана неопасная, хотя шрам и останется навсегда. Потом одна из сестёр увела Ольгу обратно, предупредив, что завтра будет осмотр.
– Так что подготовься, – добавила она.
Ольга кивнула, хотя понятия не имела, как нужно готовиться и что такое «осмотр». Потом вместе с Маней Ольга ходила обедать, и Маня, державшая её под руку, говорила, что «здесь ничего, скучно только, зато отдохнуть можно». После обеда Ольга нашла в себе силы неспеша прогуляться с Маней по коридору, где кроме них прогуливались, обнявшись, парочки женщин порой весьма странного вида. Так, на одной из-под грубого серого халата выглядывали тончайшие кружева, украшавшие сорочку. На другой Ольга заметила вместо войлочных больничных туфель модные башмаки на высокой шнуровке. У многих были подкрашены губы, и вид у всех был такой, словно прогуливались они не по больничному коридору, а по Летнему саду или Невскому проспекту, где навстречу попадаются офицеры и вообще щеголеватые молодые люди. Время от времени из палат доносились крики и даже довольно отборная ругань. Ольга пугалась, а Маня хихикала и говорила какие-то непонятные Ольге слова. А между этими разъяснениями Маня рассказывала Ольге о себе, но так, что Ольга тоже половины не понимала. Круглолицая и широконосая Маня доверительно сообщила Ольге, что у неё имеется «бланка» и что с этой «бланкой» Маня будто бы чувствует себя свободной. И что живёт она в общем неплохо и даже весело – «лучше, чем в деревне-то». Что работа всегда есть, имеются и обновки, а ещё, как поняла Ольга, есть даже сердечный друг, который «ужас, какой красивый, только шалый».
Своими непонятными рассказами и несмолкаемой трескотнёй Маня страшно утомила Ольгу. Но Ольга терпела, потому что боялась, что Маня обидится и оставит её одну, а одной оставаться Ольга не хотела. Когда же ходить стало невмоготу, она попросила Маню проводить её в палату, сославшись на усталость и на то, что бок разболелся. Маня охотно согласилась и даже положила Ольгину руку к себе на плечо, в чём не было никакой нужды. В палате Маня заботливо помогла Ольге лечь и подоткнула одеяло. А когда Ольга проснулась наутро, то обнаружила записку рядом с подушкой. Ольга развернула листок и прочитала: «Оленька, душенька, голубушка, барышня моя ненаглядная. Уж как я полюбила тебя, так бы всю и зацеловала. Уж так бы смотрела на тебя и глаз бы не отводила. А ведь сперва невзлюбила тебя. У-у, думала, гордая барышня. А потом вижу – не гордая, несчастная. И уж так тебя тут полюбила, что так бы и не отходила от тебя, так бы и расцеловала всю. Я всегда мечтала о подруге, чтобы делила со мной всё и чтобы так любить её. И вот я наконец тебя повстречала. Как бы нам хорошо вместе-то было бы, как бы мы дружить стали! Прошу тебя на коленях: коли станут тебя склонять к заведению, не соглашайся. Оставайся лучше с бланкой, тогда и дружить сможем и комнатку вместе снимем – а эдак легче обеим будет.
Никогда я тебя не забуду,
Моя милая Оля дружок.
И клянусь, вспоминать тебя буду
И твой локон, и твой сапожок.
Пройдут годы и дни, и недели
Но я, верная вечно тебе,
Не забуду, как вместе сидели,
И как ты улыбалася мне.
Целую тебя в твои пухленькие аленькие губки.
Навек любящая тебя Маня»
Ольга прочитала записку и обернулась к Мане. Но Мани на месте не было. Кроме Ольги и женщины на первой кровати, в комнате никого не было. Женщина эта почти никуда не ходила и ничего не делала, лёжа всё время на боку и кутаясь попеременно то в одеяло, то в серый халат. Ольга даже ещё не видела её лица.
Удостоверившись, что Мани в палате нет и спросить о записке не у кого, Ольга прочитала её ещё раз, но опять половины не поняла. Зачем она вообще это написала, какое «заведение», какая «бланка»? Но едва Ольга подумала, что нужно будет обязательно всё это выспросить у Мани, как дверь в палату распахнулась, и вошли Капитолина с Анной – той соседкой, что имела обыкновение расхаживать по палате, выпятив грудь.
– Ну что разлеглась, красавица! – весело сказала Капитолина Ольге. – Вставай, осмотр сегодня. Уже и врача ждут. Манька-то на лестнице дежурит.
– Зачем? – спросила Ольга, чувствовавшая, что чем дальше, тем непонятнее для неё делается обстановка.