И не прошло минуты, как Маня, пристроившись рядом с Ольгой, уже вела тихий рассказ о том, как два года назад явилась из Новгородской деревни на заработки в Петербург. Как посчастливилось ей на Никольском рынке попасть в одно не шибко богатое семейство няней. Как потом дворник, под угрозой забрать паспорт, велел приходить в дворницкую. Как хозяйка узнала и выгнала Маню, а дворник, молодой и красивый парень, только смеялся. Когда же Маня расплакалась прямо в дворницкой, он сказал, что для таких, как она, есть в городе комитет. Что комитет этот всем помогает, надо только туда обратиться и попросить «бланку». Он даже проводил Маню до дверей комитета и напомнил, что нужно просить «бланку». Но в комитете ей объяснили, что с «бланкой» она будет проституткой и должна раз в неделю являться на врачебный осмотр. Маня испугалась и убежала из комитета.
Несколько дней она искала работу, снимала какой-то грязный угол там же, возле Никольского рынка, извела все деньги и в конце концов осталась на улице, потому что даже за грязный угол заплатить уже было нечем.
– А что же домой-то? – спросила шёпотом Ольга.
Но Маня только фыркнула.
– Кому ж я там нужна, дома-то? Ртов много, есть нечего, чуть не каждый год – голодный. А сейчас уж и сама не поеду – чем в деревне-то спину ломать, лучше так… Всё одно пропадать…
– Грех ведь, – шепнула Ольга.
Но Маня только хмыкнула и пожала плечами.
– В деревне, что ли, все без греха?..
– Что же дальше было? – Ольга вздохнула.
А дальше, после того, как платить за угол стало нечем, как-то ночью на Маню наткнулся обход и увёл в участок. А наутро Маню отправили на врачебный осмотр: «Вот как сегодня, только в комитете». На осмотре же вместе с ней оказались нарядные и весёлые женщины, никого не боявшиеся и трунившие над Маней и над полицией…
Уже вернулась с осмотра Капитолина, а за ней подтянулись Анна и Зинаида, которая, по возвращении, тотчас опять улеглась на бок, кутаясь в серый халат. Уже отозвали из палаты глухонемую сестру, а Маня всё рассказывала про нарядных женщин и про то, как особенно ей понравилась одна, похожая чем-то на Ольгу, в синем шёлковом платье с блёстками, с очень белыми ровными зубами. Маня невольно ею залюбовалась. «Королева!», – попыталась она описать Ольге красавицу в синем платье.
Но вдруг к ней подошла другая женщина, тоже в красивом платье, только постарше остальных, и спросила:
– Что, нравятся?
Маня кивнула.
– А ты чего ждёшь? – спросила женщина и погладила Маню по руке. – Пойдём, я тебя сразу возьму. Платья у тебя будут, комната, еда – любая. Спроси у них, как им у меня живётся… То-то…
Нечего было и спрашивать – Маня и сама всё видела. Идти ей было некуда – деньги закончились, дома никто бы ей не обрадовался – лишний рот в деревне никому не нужен. Денег не было даже на еду и на угол, и Маня, недолго думая, согласилась. Всё вышло, как и было обещано. Пригласившая её дама оказалась хозяйкой заведения Амалией Германовной. Она была вдовой, имела двух дочерей, которых учила в гимназии на деньги от заведения. Амалия Германовна ни в чём не обманула Маню – появились платья, комната и обильный стол. И после деревни, после углов и ночёвок на улице Маня отдыхала и радовалась. Работа её не смущала – иные гости разве что немногим уступали дворнику, к которому Маня успела привыкнуть, а иные были даже гораздо интереснее. Но вскоре Маня стала тяготиться невозможностью гулять. Амалия Германовна сказала, что удерживать её не может, и посоветовала переписаться. «Всё равно скоро вернёшься», – махнула она рукой. Тогда Маня объявила в участке, что переходит на вольные хлеба, и получила ту самую пресловутую «бланку». Денег у неё было совсем немного – задолжала Амалии Германовне за наряды, но кое-что всё-таки имелось, и Маня сняла небольшую комнату на Песках. Так началась её самостоятельная жизнь, в которой появился он. И теперь только одно удручает: после осмотра комитет направил её в Калинкинскую больницу, где выводы комитета подтвердились, и теперь Маню ждёт долгое и неприятное лечение.
Пока Маня рассказывала, Ольга тихо плакала и думала о том, что в её судьбе и судьбе Мани, в сущности, так много общего. Обеих вытолкнули из дома отцы, обеих обманули и выгнали на улицу посторонние люди. Вспомнился Ольге Аполлинарий Матвеевич, смеявшийся над Адамом, когда тот сказал: «Это всё она». И вспомнив затем убиенного Серёженьку, Ольга – как в дни, когда он заболел тифом – вдруг поняла, что нисколько не жалеет его. Потому что Серёженька виноват не только перед ней, но и перед Маней, и перед всеми этими женщинами в серых халатах, толпящихся как овцы в загоне у страшного деревянного кресла с откидной спинкой. С этими мыслями, обессиленная обмороком и слезами, Ольга заснула.
Уснула и Маня, тоже всплакнувшая, глядя на Ольгу и смутно о чём-то жалея. Уснула и Зинаида в неведомой своей скорби. Уснула весёлая Капитолина. Успокоились на время десятки презираемых, никому не нужных – отрыгнутых людей.
Через несколько дней Ольгу перевели в острог, а через несколько месяцев начался суд над ней.
Дело, как казалось Ольге, было совершенно ясное, и нельзя было понять: отчего всё так затянулось. Между тем причиной проволочек по делу Ольги Ламчари оказалась не кто иная, как Наталья Максимовна, настаивавшая на предумышленном убийстве, а заодно и на том, что «эта особа промышляла развратом». Правда, в отношении последнего никаких сведений собрать так и не удалось. И тем не менее ради разъяснения дела были вызваны самые неожиданные свидетели.
Все тюремные месяцы Ольга провела как во сне, не веря, что всё происходящее с ней может быть чем-то ещё кроме сна. И действительно, когда её ввели в зал суда и усадили на скамью за деревянной оградкой, когда она увидела всё множество народа, собравшегося решать её судьбу или поглазеть, как это будут делать другие, Ольга вдруг словно проснулась. Впервые, пожалуй, за долгое время она явственно ощутила, что происходящее отнюдь не кошмарный сон и что судьба в очередной раз может непредсказуемо измениться.
Справа от Ольги за длинным столом на возвышении помещались судьи. Напротив Ольги сидели присяжные. Тут же был небольшой столик секретаря, ещё один стол для адвокатов и контора для обвинителей. Слева располагались пришедшие зрители.
Ольга в сером мешковатом халате, похожем на те, что были в Калинкинской больнице, сидела перед несметной толпой, а толпа бесстыдно рассматривала её. И Ольга понимала, что очень скоро её заставят обнажиться при всех, рассказав о себе всё самое неприглядное. Ей вспомнился танец, на который она ходила смотреть в Москве с Тумановым, и она почувствовала себя на сцене, с тою лишь разницей, что вместо струящегося алого платья с глубоким разрезом, на её плечах висела серая холстина, от которой пахло не то мышами, не то рыбой, не то и тем, и другим вместе взятым.
В зале тем временем происходило движение: перечисляли присяжных, потом приводили их к присяге. Потом присяжные ушли и опять вернулись. Потом кто-то долго говорил о правах и обязанностях, и у Ольги даже мелькнула мысль, что о ней забыли. Как вдруг судья объявил громко и резко:
– Ольга Ламчари…
Ольга, всё это время рассматривавшая рукав своей казённой робы, вздрогнула и подняла на него глаза.
– Встаньте… – сказал судья чуть мягче.
Ольга поднялась.
– Назовите ваше имя и звание.
– Ольга Александровна Ламчари, – подумав немного, сказала Ольга. И добавила:
– Мещанка.
– Откуда вы, из какой губернии?
– Из Таврической, из Бердянска.
– Сколько вам лет?
– Двадцать… в этом году.
– Какую веру исповедуете?
– Православную.
– Ваше семейное положение?
– Незамужняя, – помолчав, сказала Ольга. А когда судья уже собирался задать следующий вопрос, вдруг добавила:
– Не была замужем.
Судья кивнул и продолжал:
– Под судом когда-нибудь были?
– Нет, – твёрдо ответила Ольга.
– Ну хорошо, – снова кивнул судья. – Садитесь пока.
Ольга села и вновь уставилась на холщовый рукав, а другой человек – не судья – стал быстро-быстро зачитывать список экспертов, свидетелей, присяжных и ещё каких-то людей, участвовавших в деле. Сначала Ольга не слушала, но когда дошло до обвинений, стала вникать. Было мучительно сознавать, что весь зал, всё это множество людей, явившихся зачем-то смотреть на её позор и горе, слушают сейчас, как она, Ольга Ламчари, пришла в гостиницу «Знаменская» вскоре после студента Сергея Садовского, с которым прежде находилась в незаконном сожительстве. Пробыв несколько часов в одном номере с Садовским, Ламчари выстрелом из револьвера типа «бульдог» убила бывшего своего сожителя и, по её словам, намеревалась убить себя. Но, возможно, по причине неумелого обращения с оружием, нанесла себе ранение, не ставшее смертельным. Свою вину Ламчари не признаёт (на этих словах по залу прокатился шумок недовольства) и настаивает, что смерть Садовского наступила в результате случайно произведённого ею выстрела. Однако свидетели Штерн и Сикорский, зная предшествующие убийству обстоятельства, настаивают, что убийство было преднамеренным, поскольку незадолго до этого Садовский принял решение оставить Ламчари, разорвав с ней незаконную связь. Поэтому Ламчари, как утверждают свидетели, движимая чувством мести, настояла на свидании с Садовским и во время свидания совершила убийство. Ламчари действительно явилась на свидание с оружием. Ввиду этого мещанка Ольга Александровна Ламчари обвиняется в намеренном совершении убийства. Преступление, совершённое Ламчари, предусмотрено 458-й статьёй Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, на основании чего мещанка Ольга Ламчари подлежит суду присяжных.
Чтение закончилось. По залу опять пронёсся недовольный рокот. Ольга не смела поднять глаз. Ей хорошо было известно, что защищает её известный адвокат, которого нанял Аполлинарий Матвеевич. О том, что сам Искрицкий находится здесь же, Ольга тоже знала. Он приехал не просто нанимать адвоката, но и сам выступал в качестве свидетеля защиты. Но ни адвокат, ни Искрицкий не занимали Ольгу. Она не думала ни о том, оправдают её или нет, ни о том, что ждёт её в случае обвинительного приговора. Ей хотелось только одного: чтобы всё поскорее закончилось. Пусть её казнят, пусть уводят в кандалах на рудники, пусть выпустят на свободу – только бы не оставаться больше здесь, на виду у всех этих праздноглазеющих людей, готовых забавы ради разглядывать её как потешную вещицу.