Самое страшное, по мнению Яздундокты, что могло случиться, это несвоевременное замужество Зои. А если, не дай Бог, муженёк попадётся хват, то и пиши пропало. Немногим меньше Яздундокта боялась любого другого вмешательства. Зоя, конечно, не была слабоумной, но склонность к благотворительности и богомолью стоит ограждать от чужого влияния, иначе неизвестно, как оно может повернуться. Чёткого плана у Яздундокты не было, но в одном она не сомневалась: до тех пор, пока не придумается, как отщипнуть от побратимовского наследства, Зою следует спрятать.
Жизнь свою в Порхове они начали с богомолья, поклонившись всем местным святыням и помолившись во всех церквях. К ним заходил сын Яздундокты Прохоровны – вертлявый молодец, похожий на лакея, пытавшийся было ухаживать за Зоей, но, натолкнувшись на непробиваемое безразличие, вскоре отступивший. Яздундокта и не питала пустых надежд в отношении своего отпрыска и Зои – такой союз был просто несбыточной мечтой. Пока она только ублажала во всём свою воспитанницу, взяв на себя ведение хозяйства, а равно и хозяйственные траты. Они поселились в маленьком домике неподалёку от крепости. Домик Яздундокта назвала своим. И это была сущая правда – домик перешёл по наследству Яздундокте от умершей недавно тётки. Вторая тётка жила в Порхове на соседней улице. Домик был совсем небольшой, но уютный – бывшая хозяйка содержала и дом, и двор в чистоте. Всюду лежали половики, на мебели – вязанные салфетки. Зое, хоть и выросшей в другой обстановке, домик понравился.
Зоя, и без того далёкая от денежных дел, свыклась с мыслью, что её деньгами распоряжается Яздундокта Прохоровна. А потому, когда речь зашла о передаче капитала Зои в полное распоряжение Яздундокты, как поверенной во всех делах, бедная девушка, не задумываясь, подписала все необходимые бумаги.
Случилось это не сразу и не вдруг. Подписанию предшествовало длительное обсуждение различных путей благотворения, которым едва ли не бредила Зоя. Почти ежедневно на квартире у Зои и Яздундокты появлялся отряд местных старух во главе с Яздундоктовой тёткой. Старухи бродили по дому, трогали салфетки, а за чаем с наслаждением судачили обо всём на свете. Прослышав о склонности Зои к добрым делам, охотно перебирали все общественные язвы. Язв, по мнению старух, было не так уж и много, а собственно говоря – две. Нищета и болезни. Бедствовали, главным образом, старики, дети и девицы на выданье, не имевшие ни приданого, чтобы завлечь хоть какого-нибудь мужа, ни возможности заработать себе на жизнь. Зоя молча слушала об этих несчастных, и в огромных глазах её стояли слёзы. Видя эти слёзы, старухи пуще усердствовали, вспоминая всё новые истории, заодно и приукрашая их. И до того сами себя жалобили, что собрания эти заканчивались обычно настоящим воем.
Когда старухи расходились по домам, Зоя с Яздундоктой задумывались: как можно прекратить или хотя бы немного облегчить страдания всех порховских нуждающихся и обременённых. Перебирали разное и остановились в конце концов на доме призрения. Предполагалось обустроить бесплатную столовую, раздачу одежды по сезону, ночлег для бездомных и пристанище для неимущих девиц с возможностью заработка. Поскольку население Порхова было невелико, то с Зоиным капиталом задуманное можно было обустроить в наилучшем виде. Разумеется, сама бы Зоя с этим делом не справилась, но Яздундокта Прохоровна так всё отлично устроила, что не прошло и года, как дом призрения слыл в округе за лучшее благотворительное заведение. Все были довольны: Зоя, старухи, сами призираемые, называвшие Зою не иначе как «мать наша». Вдохновлённая удачей, тем, что мечта начала сбываться, Зоя однажды за ужином объявила, что намеревается оставить себе десять тысяч на прожитьё, а все остальные свои средства использовать на общее благо. Сказано это было келейно, для Яздундокты, которая не выразила ни поддержки, ни порицания, сказав только:
– Мысли похвальные. Но подумай сама: как ты всё это обустроишь?.. Осилишь ли?.. Согласишься ли остаться навеки в Порхове? Как станешь управляться с этаким делом?.. Справишься ли?
Но весь этот град вопросов Зою нисколько не испугал. И она спросила только:
– Разве ты отказываешься помогать мне?
Яздундокта поняла, что настал её звёздный час. Она посмотрела на Зою, как, должно быть, змея смотрит на кролика, прежде чем заглотить его, и сказала:
– Никогда я не отказывалась помогать тебе. Но распоряжаться твоими деньгами я не могу. Представь…
Но всё оказалось намного проще, чем предполагала Яздундокта.
– Не надо, – перебила Зоя, слабо улыбнувшись, – не хочу ничего представлять. Для меня нет большей радости, чем помогать несчастным. Я твёрдо решила, что оставлю себе десять тысяч. Все остальные деньги мне не принадлежат больше… Я знаю, что я глупа и не смогу многого. Я знаю, что меня легко обмануть. А ещё я знаю, что ты любишь меня и никто лучше, чем ты, не распорядится моими деньгами. Прошу тебя… – тут Зоя подошла к сидевшей за столом Яздундокте и обняла её за плечи. – Прошу тебя, прими их в дар. Ты лучше всех сможешь распорядиться ими на добрые цели…
Нетрудно предположить, что началось следом – слёзы, объятия, восклицания: «Я не могу принять, я не достойна», «нет, можешь – ты достойна». И снова объятия, слёзы, новые восклицания… Наконец утомлённые, счастливые дамы, взявшись за руки и усевшись так на диван, заговорили о том, какая теперь настанет счастливая жизнь. И всё не могли наговориться.
А очень скоро – Яздундокта Прохоровна старалась не откладывать дела в долгий ящик – Зоя подписала бумаги, по которым передавала всё своё состояние, кроме десяти тысяч рублей, Яздундокте Прохоровне Мамай для употребления на благие цели. Яздундокта выяснила, что по закону дар может быть и отозван в случае неблагодарности или ненадлежащего распоряжения средствами. Рассудив, Яздундокта пришла к выводу, что в сложившейся ситуации от дарительницы пришла пора избавляться. О нет! Ничего плохого она, конечно же, не имела в виду. Нужно было всего лишь сделать так, чтобы никто не мог нашептать Зое, что средства расходуются ненадлежащим образом. И с этого времени началось второе нашествие старух на домик Зои и Яздундокты. Теперь старухи, как заведённые, принялись рассказывать о святых местах, о благодати, ожидающей паломников, об угодниках прошлого и настоящего и о том, что хоть раз в жизни христианину необходимо совершить паломничество. Оказалось, что все почти старухи бывали в Новгороде, Хутыни или Вяжищах, кое-кто сподобился побывать в Петербурге или у Троицы, а одна, самая древняя, уверяла, что по молодости добралась до Обдорска. Ей не очень-то верили и даже смеялись, но она настаивала.
Расчёт и тут сработал: Зоя не была слабоумной, только простоватой и слишком доверчивой. И если хорошие люди рассказывали ей о чём бы то ни было, она верила, потому что не могла иначе. Наслушавшись старух, Зоя согласилась, что на богомолье отправиться необходимо, и вскоре изъявила желание собираться в путь. Для начала она выбрала Новгород со всеми его окрестностями, где побывать, по её мнению, следовало обязательно. Яздундокта Прохоровна приняла решение Зои сдержанно.
– Что ж, – сказала она, – ты давно этого хотела… Не скрою, мне будет не хватать тебя, но и препятствовать, наступать на горло твоей песне мне бы не хотелось…
– Так ты отпускаешь меня, Дуня? – с восторгом спросила Зоя, хватая за руки Яздундокту Прохоровну.
– Как же я могу не отпустить тебя, моя девочка, – улыбнулась Яздундокта, гладя светлые мягкие волосы Зои. – Ведь я вижу, как ты рвёшься, вижу, что сердечко твоё уже далеко… Зачем же мне делать тебя несчастной?.. Ты и так много страдала. Поезжай… а дела и так останутся на мне…
Зоя ликовала: наконец-то она получила возможность вести жизнь, столь ей любезную, не опасаясь, что доброе начинание её расхитят или уничтожат. Верный друг, доверенное лицо – так виделась Зое бывшая гувернантка, взявшаяся вести её дела и управляться с нуждающимися в призрении. В то же самое время этот «верный друг» с замиранием сердца ожидал дня отъезда своей воспитанницы, надеясь втайне, что монастырская жизнь прельстит богомольную девицу и та решит не покидать более монастырских стен.
Когда же день отъезда наступил, они расстались тепло и на прощание расцеловались – повязанная платочком Зоя и Яздундокта Прохоровна в сшитом недавно платье. Обе были довольны, потому что обе получили именно то, к чему давно стремились.
Другой человек на месте Яздундокты распустил бы дом призрения и принялся бы распоряжаться доверенным состоянием по своему усмотрению. Но Яздундокта была умна и прекрасно понимала, что стать полноправной владелицей побратимовского состояния она просто так не может. В конце концов, если Зоя сама не возмутится, за неё это смогут сделать другие. Пока Зоя жива или хотя бы не приняла постриг, действовать нужно с предельной осторожностью. Однако даже предельная осторожность позволяла бывшей крепостной одеваться у лучшего портного, пить лучшие вина и лакомиться среди зимы фруктами. Но всё это делалось не напоказ, а так – для себя. Сын Яздундокты Прохоровны потихоньку, не привлекая к себе внимания, переехал в лучшие комнаты и даже обзавёлся шлафроком, не говоря уже о приличных сапогах и новом платье. Икра и шампанское сделались его любимыми кушаньями, а цирюльник, что ещё недавно брил Мамая в долг, являлся теперь брить его на дом. Словом, с отъездом Зои жизнь Яздундокты Прохоровны и её близких исполнилась скромного, некрикливого достоинства, не во вред, впрочем, и дому призрения, который не оставлял заботу о несчастных.
Получая от Зои письма, Яздундокта Прохоровна всякий раз ждала, что бывшая её воспитанница известит о решении принять постриг. Яздундокта и слова на этот случай заготовила. Но Зоя ни о чём таком не писала. Зато писала о какой-то новой подруге, глухонемой, которая, однако же, сумела подать несколько ценных советов относительно устройства дома призрения. К тому же, как выяснилось из одного письма, Зоя и новая подруга решили не расставаться.