Воцарилась тяжелая тишина.
— Это безумие, — сказал Ларри, а потом замолчал. Все они смотрели на него. Неожиданно темнота показалась почти непроглядной, и Люси снова выглядела испуганной.
Он заставил себя продолжить:
— Люси, тебе когда-нибудь снилось… ну, место в Небраске?
— Однажды мне снилась старая негритянка, — ответила Люси, — но этот сон был очень коротким. Она сказала что-то типа: «Ты пришла ко мне». А потом я снова оказалась в Энфилде и тот… тот ужасный человек преследовал меня. А потом я проснулась.
Ларри так долго смотрел на нее, что Люси покраснела и смущенно опустила глаза.
Он посмотрел на Джо.
— Джо, тебе когда-нибудь снилось… гм… поле? Старая женщина? Гитара?
Джо только смотрел на него, выглядывая из-под руки Надин.
— Оставь его в покое, ты только расстраиваешь его, — попросила Надин, но голос и у нее был смущенный и расстроенный.
Но Ларри, подумав немного, продолжал:
— Дом, Джо? Дом с маленьким крыльцом?
Ему показалось, что он подметил огонек в глазах Джо.
— Прекрати, Ларри! — сказала Надин.
— Качели, Джо? Качели, сделанные из колеса?
Неожиданно Джо вздрогнул. Он вытащил палец изо рта. Надин пыталась удержать его, но Джо вырвался из ее рук.
— Качели! — ликующе воскликнул Джо. — Качели! Качели! — Он отбежал от костра, а затем показал сначала на Надин, потом на Ларри. — Она! Ты! Много!
— Много? — спросил Ларри, но Джо снова затих.
Люси Суэнн выглядела ошеломленной.
— Качели, — сказала она. — Я тоже помню это. — Она посмотрела на Ларри. — Почему всем нам снится один и тот же сон? Может быть, кто-то воздействует на нас?
— Не знаю. — Ларри взглянул на Надин. — Тебе тоже снится это?
— Мне ничего не снится, — резко ответила она и тут же опустила глаза. Он подумал: «Ты лжешь. Но почему?»
— Надин, если тебе… — начал он.
— Я же сказала тебе, мне ничего не снится! — резко, почти истерично выкрикнула Надин. — Неужели ты не можешь оставить меня в покое? Ты что, хочешь заставить меня говорить силой?
Она встала и ушла, почти убежала от костра. Люси неуверенно посмотрела ей вслед, а потом тоже встала.
— Я пойду за ней.
— Да, так будет лучше. Джо, останься со мной, хорошо?
— Хорошо, — откликнулся Джо и стал расстегивать футляр, в котором лежала гитара.
Минут через десять Люси вернулась вместе с Надин. Ларри заметил, что обе они плакали, но теперь, казалось, были уже в хорошем настроении.
— Извини, — обратилась Надин к Ларри. — Так всегда, когда я расстраиваюсь. И это выходит таким вот смешным образом.
— Да все нормально.
Тема сна больше не возникала. Они сидели и слушали, как Джо проигрывал свой репертуар. Теперь он играл уже довольно хорошо, одновременно что-то мурлыкая себе под нос.
Потом они заснули — Ларри на одном краю, Надин на другом, Джо и Люси посередине.
Сначала Ларри снился темный человек, стоящий на высоком месте, а потом старая негритянка, сидящая на пороге своей лачуги. Только в этом сне он знал, что темнокожий подходит, пробираясь сквозь поле, пролагая сквозь посевы свою собственную кривую дорожку. Ужасающая ухмылка зияла на его лице, он все ближе и ближе подходил к нему.
Ларри проснулся посреди ночи, задыхаясь. Грудь его стеснило от страха. Все остальные спали как убитые. Непостижимым образом он многое понял из этого сна. Темный человек шел не с пустыми руками. На его руках, как обвинение, лежало разлагающееся тело Риты Блэкмур, теперь уже окоченевшее и раздутое, с кожей, разодранной ласками и хорьками. Немое обвинение, которое должно быть брошено к его ногам, чтобы все узнали о его преступлении, молчаливое обвинение в том, что он вовсе не хороший парень, что что-то было оставлено вне его, не докошено, не додато, что он был всегда проигрывающим, что он был только берущим.
Наконец Ларри снова заснул и открыл глаза только в семь часов, замерзший, голодный, горя желанием принять ванну. Ему ничего не снилось.
— О Господи, — опустошенно сказала Надин. Ларри, взглянув на нее, увидел отчаяние, глубокое до слез. Лицо ее было бледным, замечательные глаза затуманились, потемнели.
Было четверть восьмого, 19 июля, тени удлинялись. Они ехали весь день, останавливаясь только на пятиминутный отдых, обед занял у них меньше получаса. Никто из них не жаловался, хотя после шестичасовой беспрерывной езды даже у Ларри тело ныло и ломило, пронзаемое тысячью иголок.
Теперь они стояли все вместе перед железным забором. Внизу раскинулся городок Стовингтон, не так уж и изменившийся с тех пор, как Стью Редмен видел его в последние дни своего пребывания в Центре вирусологии. За оградой и газонами, которые некогда содержались в образцовом порядке, а теперь заросли и были усеяны сорванными грозой ветками и листьями, находился сам институт — трехэтажное здание, но большая его часть была спрятана под землей, как подозревал Ларри.
Место было пустынным, молчаливым, вымершим. В центре газона виднелась табличка:
«ЦЕНТР ВИРУСОЛОГИИ СТОВИНГТОНА
ЭТО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ!
ПОСЕТИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ НА ПРОПУСКНИКЕ»
А далее была вторая табличка, именно на нее они и смотрели:
«ШОССЕ № 7 НА РУТЛЕНД
ШОССЕ № 4 НА ШЕЙЛЕРВИЛЛ
ШОССЕ № 29, ПОТОМ № 87
С № 87 НА ЮГ НА № 90
С № 90 НА ЗАПАД
ЗДЕСЬ ВСЕ МЕРТВЫ.
МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ НА ЗАПАД, В НЕБРАСКУ.
ИДИТЕ ПО НАШЕМУ СЛЕДУ.
СЛЕДИТЕ ЗА НАДПИСЯМИ.
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР
ФРАНСИС ГОЛДСМИТ
СТЮАРТ РЕДМЕН
ГЛЕНДОН ПЭКУОД БЕЙТМЕН
8 ИЮЛЯ 1990 Г.»
— Гарольд, дружище, — пробормотал Ларри. — Не могу дождаться, когда же я пожму твою руку и разопью с тобой баночку пивка… или съем конфетку.
— Ларри! — резко окликнула его Люси.
Надин потеряла сознание.
Глава 45
Она проковыляла на крылечко в двадцать минут одиннадцатого утром двадцатого июля, неся в руках чашку кофе и тост, точно так же как делала это каждый день, с тех пор как градусник, прикрепленный снаружи к оконной раме, показывал выше пятидесяти градусов. Был венец лета, самого лучшего лета, которое только могла припомнить матушка Абигайль начиная с 1955 года, когда умерла ее мать в возрасте девяноста трех лет. Как плохо, что вокруг больше нет людей, чтобы радоваться летнему теплу, подумала она, осторожно опускаясь в кресло-качалку без ручек. Но разве они когда-нибудь наслаждались этим? Некоторые, конечно, да; влюбленные молодые люди и старики, чьи косточки отлично помнили смертельную хватку зимы. Теперь же большинство молодых и стариков умерло, как и большинство тех, кто находился между этими двумя полярностями. Господь вынес свой суровый приговор человеческой расе.
Кто-то, может, и поспорил бы с этим суровым приговором, но матушка Абигайль не относилась к их числу. Однажды Он уже проделал подобное при помощи воды, а какое-то время спустя Он сделает это при помощи огня. Не ей судить Господа, хотя она и хотела бы, чтобы чаша сия миновала ее. Но когда дело касалось приговора, она была удовлетворена ответом, данным Господом Моисею из горящего тернового куста, когда Моисей осмелился задать вопрос. «Кто ты такой? — спросил Моисей, и Господь появился из этого куста: «Я есмь Сущий» — Я Есть, Кто Я ЕСТЬ. Иначе говоря — Моисей, прекрати совать свой нос, куда не следует.
Она рассмеялась, кивая головой, засунула тост в широкое горло чашки с кофе, пока он не размяк так, что она смогла жевать его. Минуло уже шестнадцать лет с тех пор, как она распрощалась с последним зубом. Беззубой вышла она из лона своей матери, беззубой она и сойдет в могилу. Молли, ее правнучка, и ее муж Джим подарили ей вставные челюсти ко Дню Матери, год спустя, в тот год, когда ей самой уже исполнилось девяносто три года, но протезы натирали ей десны, и теперь она надевала их только тогда, когда знала, что Молли и ее муж собираются навестить ее. Тогда она вынимала протезы из коробочки, тщательно ополаскивала их и надевала. И если у нее оставалось время до прихода Молли и Джима, то корчила рожи в старенькое зеркало, висящее в кухне, и рычала сквозь все эти большие белые фальшивые зубы, ее так и разбирал смех.
Она была очень старой и немощной, но мозги ее соображали по-прежнему отлично. Абигайль Фриментл, так ее звали, родилась в 1882 году, что и подтверждалось свидетельством о рождении. Она перевидала на земле многое за отпущенный на ее долю срок, но не припомнит ничего подобного тому, что произошло за последний месяц. Нет, ничего такого не было прежде, и теперь пришло и ее время стать частью этого, а ей этого не хотелось. Она была слишком старой. Она хотела в покое наслаждаться сменой времен года до тех пор, пока Господь не устанет смотреть на нее и не призовет к себе на небеса. Что же происходит, когда задаешь вопрос Господу? Ответ всегда таков: «Я Есть, Кто Я ЕСТЬ», и все. Когда Его собственный Сын молился о том, чтобы чаша сия миновала его, Господь даже не ответил… теперь и ее ничем не проведешь. Она была обыкновенной грешницей, и по ночам, когда ветер разгуливал по полю, ей страшно было думать, что Господь видел, как маленькая девочка появилась между материнских ног в начале 1882 года, и сказал Сам Себе: «Я продержу ее подольше. Она потрудится в 1990 году, переворошив целую кипу календарных листков».
Ее время на земле подходило к концу, и последняя работа ждала ее на Западе, рядом со Скалистыми горами. Господь послал Моисея взбираться на гору, а Ноя заставил строить ковчег; Он наблюдал, как Его собственного Сына распинали на кресте. Какое Ему дело до того, как сильно боится Абби Фриментл темного человека без лица, того, который прокрадывается в ее сны?
Она никогда не видела его; ей и не нужно было его видеть. Он был тенью, скользящей по полю в полдень, холодной струей воздуха, птицей, обрушивающейся на нее с провода линии электропередач. Его голос взывал к ней на разный манер, пользуясь всем, что пугало ее — было ли это пиликаньем сверчка под лестницей, говорящего ей, что кто-то любимый скоро умрет; дневной грозой, накатывающейся с запада, как кипящий Армагеддон. Иногда вообще не было никаких звуков, лишь одинокий шум ветра в поле, но она знала, что