Где ты теперь, моя Надин?
Неужто мы не будем вместе?
Впереди уже было видно, как четыре линии машин, направлявшихся на запад, исчезают в темной арке туннеля Линкольна, и теперь уже с настоящим страхом Ларри отметил, что в туннеле не горят фонари. Они позволят ему дойти до середины, а потом начнут шевелиться… оживать… он услышит, как хлопнут дверцы… раздадутся шаркающие шаги…
Его бросило в пот. Где-то вверху хрипло закричала птица, и Ларри подпрыгнул от неожиданности. «Какой же ты дурак», — сказал он сам себе. Все это детские фантазии и страшилки, вот что это такое. Единственное, что нужно делать, это придерживаться пешеходной дорожки, и через несколько минут ты уже будешь…
… задушен бродячими мертвецами. Ларри облизнул пересохшие губы и попытался рассмеяться. Но это у него получилось плохо. Он сделал пять шагов вперед и снова остановился. Слева от него стоял «кадиллак», из которого на Ларри уставилась женщина с почерневшим лицом тролля. Нос ее был расплющен о стекло. Кровь и слизь залепили окно. Мужчина, сидевший слева от нее, склонился над рулем, будто искал что-то на полу. Все стекла машины были задраены, там, наверное, было душно, как в теплице. Если он откроет дверцу, подумал Ларри, то женщина выпадет и разобьется о тротуар, как переспевшая дыня, и запах будет теплый, парообразный, влажный — запах разложения.
Так будет пахнуть в туннеле.
Внезапно Ларри развернулся и быстро побежал назад, ощущая, как ветерок осушает испарину, выступившую на лбу.
— Рита! Рита, послушай! Я хочу…
Слова застряли у него в горле. Риты нигде не было. Тридцать девятая улица была пуста. Ларри перебежал с одной стороны на другую, проскальзывая между бамперами и капотами автомобилей, такими горячими, что, кажется, дотронься — и обожжешь кожу. Но противоположная сторона улицы также была пуста. Сложив ладони рупором, он позвал:
— Рита! Рита!
Ему ответило только мертвое эхо: «Рита… ита… ита… ита…»,
К четырем часам дня темные тучи начали собираться над Манхэттеном, отдаленные раскаты грома накатывались на городские скалы. Молнии острыми вилками сверкали над зданиями. Как будто сам Господь Бог решил попугать жалкую горстку оставшихся в живых и выманить их из укрытий. Свет стал желтым и призрачным, Ларри не нравилось это. У него сводило внутренности, и когда он закурил, сигарета дрожала в его руке так же, как чашка с кофе в руках Риты сегодня утром.
Ларри присел у входа в туннель, опершись на низкие поручни. Рюкзак он положил на колени, а двустволку поставил сзади, прислонив ее к ограждению. Он надеялся, что Рита, испугавшись, скоро вернется, но она не появлялась. Четверть часа назад он перестал выкрикивать ее имя. Эхо измотало его вконец.
Снова пророкотал гром, теперь уже ближе. Прохладный бриз погладил его по спине, к которой от пота прилипла сорочка. Он должен был не мешкая войти в туннель и во что бы то ни стало одолеть его. Если он не наберется мужества, то ему придется провести в городе еще одну ночь, а это значило возвращаться на сто сорок кварталов севернее.
Ларри пытался реалистично думать о туннеле. Там не было ничего, что могло бы напасть на него. Он забыл взять большой фонарик — Господи, невозможно учесть все! — но у него в кармане лежала зажигалка, к тому же между проезжей частью и пешеходной дорожкой была перегородка. А все остальное… мысли об этих мертвецах в машинах, например… это же было чистейшей воды паникерство, сюжет, достойный разве что книжки комиксов, это было все равно, что бояться увидеть привидение в шкафу. Если это единственное, о чем ты можешь думать, Ларри (он читал сам себе нотацию), тогда ты не подходишь этому новому миру храбрых. Абсолютно. Ты…
Вспышка молнии расколола небо прямо над его головой, заставив зажмуриться. Затем последовал оглушительный раскат грома. Ларри бессвязно подумал: «Первое июля — это день, когда полагается лакомиться сладостями на Кони-айленд и уплетать хот-доги, следя за счетом матча. Сбить три деревянные кегли одним шаром и выиграть куклу. Фейерверк вечером…»
Холодная капля дождя упала ему на лицо, вторая, ударив по шее, затекла за ворот. Дождинки размером с десятицентовик забарабанили вокруг него. Ларри встал, вскинул на одно плечо рюкзак, а на другое винтовку. Он еще не мог решить для себя, в какую сторону идти — вернуться на Тридцать девятую улицу или войти в туннель. Но ему нужно было где-то укрыться, потому что дождь перешел в ливень. Снова загрохотал гром, заставив его вскрикнуть от ужаса — этот звук ничем не отличался от рева, издаваемого далекими доисторическими предками два миллиона лет назад.
— Ах ты трус проклятый, — сказал он себе и рывком бросился к туннелю, вбирая голову в плечи. Дождь лил сплошной стеной, вода стекала с волос Ларри. Он пробежал мимо женщины с расплющенным носом в «кадиллаке», пытаясь не смотреть, но все равно заметил ее боковым зрением. Дождь барабанил по крышам машин, как джазовая ударная группа. Он лил с такой силой, что дождинки отскакивали назад, создавая вокруг влажное марево.
На секунду Ларри остановился перед входом в туннель в нерешительности и страхе. Но начался град, и это придало ему смелости. Градины были огромными, жалящими. Снова раздались раскаты грома.
«Ладно, — подумал он. — Ладно, ладно, ладно. Убедили». И он вошел в туннель Линкольна.
Внутри было намного темнее, чем можно было себе представить. Поначалу входная арка посылала слабый свет, освещая дорогу впереди него, и Ларри увидел множество машин, притиснутых бампер к бамперу Должно быть, это было ужасно — умирать здесь, подумал он, когда клаустрофобия с навязчивой нежностью стала обнимать его цепкой рукой, сначала лаская голову, а потом начав сжимать виски. Это должно быть действительно плохо, это должно быть чертовски страшно, страшил даже бело-зеленый кафель, которым были выложены стены туннеля. Справа смутно виднелись перила ограждения, тающие в глубине. А слева, с интервалом в тридцать или сорок шагов, шли огромные несущие колонны. Надпись советовала ему «НЕ ОБГОНЯТЬ». С потолка туннеля свисали погасшие темные лампы и невидящие стеклянные глаза телекамер. По мере его продвижения вперед свет тускнел, пока Ларри стал различать только еле уловимые вспышки хромированных деталей. А потом свет вообще исчез.
Ларри порылся в кармане, достал зажигалку, чиркнул колесиком. Огонек был настолько слабым, что скорее увеличивал его тревогу, чем уменьшал ее. Даже если огонек будет гореть все время, которое ему понадобится на преодоление туннеля, он все равно обеспечивал видимость в радиусе не больше шести шагов. Ларри убрал зажигалку в карман, продолжая идти, скользя рукой по поручням. Здесь тоже обитало эхо, и оно нравилось ему намного меньше, чем то, которое преследовало его снаружи. От звуков эха казалось, будто кто-то воет позади него… преследует его. Ларри останавливался несколько раз, резко оборачиваясь и расширив глаза (но ничего не видя), прислушиваясь, пока эхо не замирало вдали. Чуть погодя он снова пускался в путь, ощупью прокладывая себе дорогу в потемках, не отрывая каблуков от цемента, чтобы не провоцировать эхо.
Спустя некоторое время Ларри снова остановился и чиркнул зажигалкой, освещая часы. Было четыре двадцать, но теперь он не был уверен в точности времени, да и какое это имело значение. В этой темноте, казалось, прекратилось объективное течение времени. Так же как и сокращение расстояния; кстати, какова длина туннеля Линкольна? Миля? Две? Наверняка не две, ведь туннель проходил под Гудзоном. Скажем, миля. Но если длина туннеля всего лишь миля, то он уже должен был бы быть на другом его конце. Если взрослый человек проходит четыре мили в час, значит, он может пройти милю за пятнадцать минут, а он находился в этой вонючей дыре целых пять длинных лишних минут.
— Я иду намного медленнее, — сказал Ларри, подпрыгнув от звука собственного голоса. Зажигалка выпала у него из рук, громко ударившись о тротуар. Отозвалось эхо, превращаясь в опасный, пугающий голос приближающегося безумца:
— … намного медленнее… леннее… леннее…
— Господи, — пробормотал Ларри, и эхо прошептало в ответ:
— поди… поди… поди…
Ларри провел ладонью по лицу, борясь с паникой и с желанием перестать размышлять и ринуться вперед вслепую. Но вместо этого он присел (в коленях у него хрустнуло, будто кто-то выстрелил из пистолета, и это снова испугало его) и стал пальцами изучать топографию тротуара — небольшие долины цемента, горный кряж старого сигаретного окурка, холм маленького шарика, скатанного из фольги, — пока, наконец, не нашарил свою зажигалку. С чувством внутреннего облегчения он вздохнул, крепко зажав ее в руке, встал и пошел дальше.
Ларри уже почти взял себя в руки, когда его нога споткнулась о что-то твердое, неподатливое. Издав безумный крик, он отскочил шага на два назад. Он пытался успокоиться, пока дрожащими пальцами доставал зажигалку из кармана и зажигал ее. Пламя дико трепетало в его руке. Он наступил на руку солдату. Тот сидел, прислонившись спиной к стене туннеля и раскинув нош в стороны, — страж, навечно застывший на своем посту. Его остекленевшие глаза уставились на Ларри. Зубы обнажились в оскале, казалось, он странно улыбается, а из горла у него, беспечно раскачиваясь, торчал нож.
Зажигалка нагрелась, обжигая пальцы, и Ларри погасил ее. Облизнув губы и судорожно цепляясь за поручни ограждения, он заставил себя пойти вперед, пока носок его ботинка снова не ударился о руку солдата. Тогда Ларри перешагнул через нее, почти перепрыгнул, и леденящая душу уверенность, что его ночные кошмары не сон, навалилась на него. Он услышал скрип солдатских сапог в момент своего прыжка, он ждал, что солдат вот-вот протянет ледяные ручищи и схватит его за ноги. Шаркая, как старик, Ларри сделал шагов десять, а потом остановился, чувствуя, что если сейчас не остановится, то панический ужас победит его, он будет ослеплен им, сойдет с ума от устрашающего эха.
Когда Ларри почувствовал, что наконец-то кое-как может управлять своими чувствами, он снова двинулся в путь. Но теперь все было намного хуже; пальцы ног поджимались внутри ботинок, боясь, что в любую секунду они могут столкнуться с еще одним телом, распростертым на тротуаре… и очень скоро это случилось.