— Она не обычная старая женщина. Она матушка Абигайль, а здесь она Папа Римский. Если Папа решил, что ему нужно отправиться в Иерусалим, станете ли вы спорить с ним, если вы истинный католик?
— Черт возьми, это не совсем так, и вы прекрасно это понимаете!
— Да, это именно так. Именно. По крайней мере, именно так люди Свободной Зоны будут смотреть на это. Стью, ты готов утверждать, что Господь не говорил ей отправиться в кущи?
— Не-ет… но…
Ник все это время быстро писал, и теперь протянул листок Стью, который с трудом начал разбирать некоторые слова. Обычно почерк Ника был безупречным, это же было написано торопливым, даже нетерпеливым почерком: «Стью, это ничего не меняет, разве что пострадает боевой дух Свободной Зоны. Но я не уверен, что так будет. Люди не станут разбегаться только потому, что нам не придется советоваться с ней о наших задачах на теперешний момент. Может быть, это и к лучшему».
— Я просто схожу с ума, — сказал Стью. — То мы говорим о ней как о препятствии, которое нужно обойти, как будто она — камень, лежащий посреди дороги. То мы говорим о ней как о Папе Римском и что она не может сделать неверного шага, если она решилась на него. Но все дело в том, что я люблю ее. Чего ты хочешь, Ник? Чтобы кто-то наткнулся на ее тело, упавшее в одну из расщелин-ловушек, что к западу от города? Ты хочешь, чтобы мы бросили ее там на произвол судьбы, чтобы она послужила… святой вечерей для воронья?
— Стью, — мягко остановил его Глен. — На то было ее решение, чтобы уйти.
— О черт побери, ну и каша, — вздохнул Стью.
К полудню новость об исчезновении матушки Абигайль облетела всю общину. Как Ник и предсказывал, всех, скорее всего, охватило скорбное чувство покинутости, нежели тревоги. Все восприняли это так, что она, должно быть, ушла, «чтобы молиться о Божьем наставлении», чтобы помочь им выбрать правильный путь на общем собрании, назначенном на восемнадцатое.
— Не хочу богохульствовать, называя ее Господом, — сказал Глен за скромным обедом в парке. — Она… скорее всего, доверенное лицо Господа. Можно оценить силу веры любого общества наблюдением за тем, насколько ослабевает эта вера с уходом эмпирического объекта.
— Объясни еще разок.
— Когда Моисей разбил золотого тельца, израильтяне перестали ему поклоняться. Когда Гедеон разрушил жертвенник Ваала, мадианитяне решили, что Ваал — не такое уж средоточие святости. Но Христос вот уже две тысячи лет как удалился пообедать, а люди не только по- прежнему следуют его учению, но живут и умирают с верой в то, что он скоро придет, и не будет ничего удивительного во втором пришествии. Примерно то же чувствуют люди Свободной Зоны в отношении матушки Абигайль. Эти люди абсолютно уверены в том, что она вернется. Вы с ними разговаривали?
— Да, — сказал Стью. — Просто не верится. Старая женщина разгуливает неизвестно где, а никто и в ус не дует. Интересно, успеет ли она до собрания принести Десять заповедей на каменных скрижалях.
— Может быть, — серьезно ответил Глен. — Во всяком случае, в ус не дуют не все. Ральф Брентнер просто рвет и мечет.
— Бог с ним, с Ральфом. — Стью пристально посмотрел на Глена. — Плешивый? Ты-то сам как к этому относишься?
— Пожалуйста, не называй меня так. Это звучит недостойно. Вот что я скажу… получается довольно забавно. Старина Восточный Техас оказался более невосприимчивым к Божьим дарам, ниспосланным ею на общину, чем агностик — зубр социологии. Думаю, она вернется. Не знаю почему, но так я считаю. А что по этому поводу думает Франни?
— Понятия не имею. С самого утра не видел ее. А матушка Абигайль… где-то там ест личинки и дикий мед? — Стью задумчиво посмотрел на горы, вздымающиеся на востоке в голубой дымке разгорающегося дня. — Господи, Глен, только бы с нашей старенькой леди все было в порядке.
Франни не знала, что матушка Абигайль ушла. Все утро она провела в библиотеке, изучая литературу по садоводству. И она была далеко не единственной студенткой. Еще двое или трое человек читали книги по сельскому хозяйству, молодой очкарик лет двадцати пяти сосредоточенно изучал книгу «Семь независимых источников энергии для вашего дома», а хорошенькая белокурая девочка лет четырнадцати сидела над зачитанным томиком «600 простых рецептов».
Франни ушла из библиотеки около полудня и по Уолнат-стрит направилась в центр города. Она была уже на полпути к дому, когда встретила Ширли Хэммет, ту женщину средних лет, которая пришла в Боулдер вместе с Дайаной, Сьюзен и Пэтти Крогер. Теперь ее было не узнать. Она напоминала энергичную привлекательную матрону, беспокоящуюся о всех и вся.
Ширли, поздоровавшись с Франни, нетерпеливо спросила:
— Как ты думаешь, когда она вернется? Я всех об этом спрашиваю. Если бы в этом городе была газета, я бы направила вопрос в отдел опроса общественного мнения. Что-то типа: «Что вы думаете о позиции сенатора Банхоула по поводу истощения запасов нефти?» Что-то в этом роде.
— Когда кто вернется?
— Матушка Абигайль, кто же еще! Да вы что, милочка, с луны свалились?
— О чем ты говоришь? — встревоженно спросила Франни. — Что случилось?
— В этом-то все и дело. Никто ничего толком не знает.
И Ширли рассказала Франни обо всем, что произошло за то время, пока та находилась в библиотеке.
— Она просто… ушла? — спросила Франни, нахмурившись.
— Да, но, конечно, она вернется, — уверенно добавила Ширли. — Так ока написала.
— Если на то будет воля Божья?
— Именно так было написано, уверяю тебя, — сказала Ширли, взглянув на Франни уже более холодно.
— Ну… если бы это так и было. Спасибо, что рассказала, Ширли. Тебя по-прежнему донимают головные боли?
— Нет. Все прошло. Я иду голосовать за тебя, Франни.
— Гм-м-м? — Мысли Франни витали где-то далеко, переваривая новую информацию, и на какое-то время она даже не поняла, о чем говорит Ширли.
— Чтобы ты вошла в состав Постоянного комитета.
— Ах да, спасибо. Но я не уверена, что хочу этого.
— Ты прекрасно справишься. И ты, и Сюзи. Мне пора, Фран. Пока.
Они расстались. Франни поспешила домой, горя желанием выяснить, не знает ли Стью чего-нибудь нового. Исчезновение старой женщины поразило ее в самое сердце и вызвало суеверный страх. Ей было жаль, что они не могут представить на суд матушки Абигайль основные решения их вчерашнего заседания — например, о засылке разведчиков на Запад. Теперь, с уходом матушки Абигайль, Франни почувствовала, как на ее плечи ложится еще более тяжелая ответственность.
Дома было пусто. Она разминулась со Стью минут на пятнадцать. В записке под сахарницей было написано: «Вернусь к 9.30. Я с Ральфом и Гарольдом. Не беспокойся. Стью».
«С Ральфом и Гарольдом? — подумала она, и внезапно ее охватил страх, который не имел никакого отношения к матушке Абигайль. — Ну почему я должна бояться за Стью? Боже мой, а что, если Гарольд попытается сделать что-то… ну, что-то странное… Да Стью разорвет его на куски! Разве что… разве что Гарольд подкрадется к нему со спины и…» Дрожа от страха, она мучительно думала, что же Стью может делать вместе с Ральфом и Гарольдом.
«Вернусь к 9.30».
Господи, но это еще так не скоро.
Франни постояла в кухне еще с минуту, хмуро глядя на свой рюкзак, который она положила на верх буфета.
«Я с Ральфом и Гарольдом».
Следовательно, домик Гарольда в конце Арапахо-стрит будет пуст до половины десятого вечера. Если, конечно, они не там… а если и там, то она просто присоединится к ним и удовлетворит свое любопытство. Она доедет туда на велосипеде за считанные минуты. И если в доме никого нет, она, может быть, найдет там что-нибудь такое, что успокоит ее сознание… или… но она не позволит себе даже думать об этом.
«Успокоит твое сознание? — с издевкой спросил внутренний голос. — Или еще больше взбудоражит его? А вдруг ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО найдешь что-нибудь странное? Что тогда? Что ты будешь делать с этим?» Она не знала. Она действительно не имела ни малейшего понятия.
«Не беспокойся. Стью».
Но беспокойство было. Отпечаток пальца в дневнике означал, что было о чем беспокоиться. Потому что человек, укравший дневник и выведывающий чужие мысли, не имеет ни принципов, ни совести. Такой человек может подкрасться со спины к тому, кого он ненавидит, и столкнуть его с высоты. Или убить ударом камня. Или ножа. Или выстрелом из пистолета.
«Не беспокойся. Стью».
«Но если Гарольд сделает что-нибудь подобное, ему тогда нечего делать в Боулдере. Что же тогда он станет делать?»
Однако Франни знала, что он тогда сделает. Она не знала, был ли Гарольд на самом деле таким, как она внушила себе, но в глубине души она знала, что подобным людям и сейчас есть место. О да, действительно есть.
Она быстро вышла из дома и спустя три минуты уже катила по Арапахо-стрит в ярких солнечных лучах, думая:
«Они будут сидеть в гостиной Гарольда, попивая кофе и разговаривая о матушке Абигайль, и все будут прекрасно себя чувствовать. Просто прекрасно».
Но в маленьком доме Гарольда было темно, безлюдно… дом был… заперт. Уже само по себе это было странно для Боулдера. В прежние времена люди, уходя, запирали дверь, чтобы не украли их телевизор, стереосистему, семейные драгоценности. Но сейчас стереосистемы и телевизоры стали бесплатными, от них было мало проку без электричества, а что касается драгоценностей, то можно было просто зайти в ювелирный магазин и набрать их хоть целый мешок.
«Почему у тебя заперто, Гарольд, когда все повсюду бесплатно? Потому что никто так не боится воровства, как сам вор? Может быть, поэтому?»
Франни не была взломщицей. Она решила было ретироваться, как вдруг ей пришла в голову мысль попробовать проникнуть в дом через окна подвала. Они были чуть выше уровня земли, занесенные песком. Первое же из них, которое она попыталась открыть, с неохотой поддалось, осыпая песком пол подвала.