– Сверяемся с маршрутом, – проводник отобрал электронную игрушку у аналитика и, вжав кнопку включения, стал дожидаться, пока та обозначит спутники.
– Точки ГЛОНАСС в зоне досягаемости, – поделился прибор. – Начать сопровождение маршрута?
А дальше пошло, как и раньше. Уверенно доведя путешественников до края обрыва, чертов гаджет упорно советовал идти дальше.
– Дух захватывает, – Семен осторожно подполз к краю и заглянул в серое туманное марево, колышущееся у подножья. – И как мы теперь?
– Ну, сюда мы добрались на гравилете, так почему бы не сделать все то же самое, только наоборот, – Хел пожал плечами и направился к завалившейся набок летательной машине. – Насколько я помню, управление не вызывало особых сложностей и было, как бы это помягче сказать, для условий боя.
Двигатели удалось запустить на удивление быстро, и, рыча агрегатами, бот не спеша потащился к краю обрыва. Происходило это чуть ли не через силу, словно не бездушный агрегат работал на последних своих силах, а приговоренный шел на эшафот.
Всеволод, занявший место мертвого пилота, осторожно тянул рычаги, а Хел и Семен, пристегнувшись ремнями безопасности, сидели внутри.
Полицейские гравилеты вынырнули из-за облаков и стаей стервятников устремились к трепыхающемуся на плато десантному боту. В момент снижения звена шел интенсивный радиообмен, после которого два судна отделились от крыла и, развернувшись, ушли в сторону города, а оставшиеся четыре начали стремительный спуск.
– «Ласточка четыре», я «Гнездо», как слышите…
Пилот полицейского бота, молодой парень с капитанскими шевронами на плечах чуть поморщился и поспешно убавил звук в головных телефонах.
– Слышу вас, «Гнездо». Я «Ласточка четыре», прием.
– Цель на поражение – старый десантный бот с диверсантами.
– «Гнездо», я «Ласточка» четыре. Цель с броней двенадцатого класса.
– Даю разрешение на фотонный залп.
Глаза пилота от удивления полезли наружу. Он глянул на слушающих радиообмен коллег на мониторах, но те делали вид, что не слышали, или просто разводили руками. Да и странно это было. Колымага на плато хоть и превосходила по всем параметрам пассивной защиты, но чтобы тратить на нее фотонный заряд…
– Не понял вас, «Гнездо». Повторите.
– Даю разрешение на фотонный залп. Высылаю код разрешения вашей системе.
Пилот прикусил губу и, заложив вираж, выстроил визор на захват коптящей камень цели.
– Стрелять по готовности, как поняли, «Ласточка четыре».
Дела шли неплохо. Двигатель внутреннего сгорания явно троил, но дело свое делал исправно, а вот грави отзываться на такой низкой скорости отказывались, и только столбики активности поля на панели приборов говорили, что система еще жива.
– Возможный огневой контакт, двенадцать градусов левее, – вдруг жизнерадостно поведала электроника. – Фотонный заряд. Сближение на максимальной скорости. До поражения тридцать, двадцать девять, двадцать восемь…
Может старые приборы отчаянно врали, а может, ракета, выпущенная из турели полицейского гравилета, была существенно бодрее, чем та, что помнил бортовой компьютер бота, но взрыв пришел секунде на двадцатой. Подкинутый взрывом челнок закувыркался по поверхности плато и, шустро завалившись на бок, рухнул в пропасть.
– До конечной точки две с половиной тысячи метров, – пискнул навигатор в руках проводника.
– Кранты нам, – выдавил Курехин, наблюдая, как стремительно приближается поверхность. В этом игровом сценарии для них явно не было исхода.
– Две тысячи метров, – не успевая отсчитывать расстояние, вновь поделился умный прибор. – Полторы, одна тысяча метров.
– Ну, господа, я хоть и программа, но рад был с вами познакомиться.
– Взаимно, Хел, взаимно. Более толкового проводника я, признаюсь, давно не встречал.
– Ой, а жить-то как хочется… Интересно, я сразу стану придурком али чуть погодя.
– Пятьсот метров до точки отсчета.
Майор закрыл глаза и, почувствовав, как нос челнока столкнулся с чем-то, мысленно приготовился к быстрой, но мучительной смерти, и уже через мгновение, отплевываясь и матерясь на чем свет стоит, вынырнул на поверхность.
Угодить получилось прямо в водоем, и этот водоем был явно не из нашего мира.
– Эгей! – заорал Курехин, по-собачьи перебирая руками, и тут же нос к носу столкнулся с барахтающимся в воде аналитиком.
– Жив, – с радостной детской улыбкой на лице поделился тот. – И даже ничего не сломал.
– Лиха беда начало. А Хел-то где?
– Здесь я, – проводник вынырнул метрах в десяти от точки падения, высморкался и в два мощных гребка оказался рядом с остальными. – Значит, так, – начал он буднично и спокойно, словно не упал с трехкилометровой высоты в бронированном саркофаге, а случайно свалился в бассейн. – Сейчас никто не волнуется и действует строго по моим указаниям.
– А если акулы? – вдруг всполошился Давыдов, смешно барахтаясь в воде.
– Я сказал, не волнуется, – немного повысил голос проводник. – Судя по вкусовым ощущениям, вода пресная, а, следовательно, большим хищным рыбам делать тут нечего. Есть, конечно, исключения…
– А крокодилы? – чуть ли не с надеждой поинтересовался Семен, но, поймав на себе злобный взгляд Всеволода, поспешил заткнуться и употребить свои силы на поддерживание собственного тела на плаву.
– Чем больше я анализирую нашу с вами проблему, господа, тем более четко прослеживаю закономерность, – вдруг ни с того ни с сего пустился в размышления майор. – Мы как подопытные мыши, которых чья-то рука перемещает из одного бокса в другой, пробуя в различных критических для организма ситуациях. Кстати, о критических ситуациях. Вон болтается плот. Уж не по наши ли души прибыл?
Метрах в трехстах от места падения челнока действительно обнаружилась странная посудина, больше всего напоминающая именно плот. Посреди массивного грубого сооружения из бревен, связанных толстыми веревками, располагалась будка, смахивающая на дачный сортир, имевшая для этого весь необходимый антураж: и щели между досками, и кривую дверцу на петлях. Окошко в виде сердечка, и то имелось. Больше на том плоту не было никого и ничего.
– Я тут про акул вспомнил, – вдруг оживился Семен и с быстротой олимпийского многоборца зашевелил руками в сторону какого-никакого, а убежища.
– Опять мы всю снарягу профукали, – посетовал Всеволод, стуча зубами от холода. Одежду после внезапного купания пришлось снять и, как следует, выжав, разложить сушиться.
– Может, в будке есть, – голый и почти синий от пронзительного ветра Хел вприпрыжку ринулся к будке, распахнул ее и раздосадовано замер на пороге. – Пусто? – Стуча зубами от холода, Давыдов с надеждой взглянул на проводника, но, к его радости, тот покачал головой.
– Да не пусто, почему сразу так. Вот ватники, штаны, сапоги кирзовые. Некоторые даже без дырочек. Вот портянки, ношеные, но без резкого запаха. Консервы, шпроты вроде. Курево и радиоприемник.
– Какой ватник забавный, – не брезгуя грязноватой, но теплой одеждой, Курехин начал сноровисто надевать на себя предложенное.
– А что тут странного? – Не понял аналитик. – Он, как истинный гуманитарий сначала решил осилить ватные штаны на лямках и портянки в горошек, из-за чего несколько замешкался и поотстал от своих более опытных товарищей.
– Номер, вон погляди.
– И то верно, – Хел с сомнением провел пальцем по вытравленному на груди семизначному номеру. – Как у зэков.
– Или как у пленных, лагерных заключенных, – предположил Всеволод. – У меня дед во Вторую мировую в таком щеголял почти четыре месяца, пока из лагеря не сбежал.
– Герой? – с интересом поинтересовался Давыдов.
– Да куда там, – майор взял в руки странную консерву и начал изучать написанное на этикетке. – Геройский был дед, что уж говорить, но только особисты ему ни на грош не поверили. Особенно не жаловали тех, кто сам дернул. Как, мол? Да почему живой ушел? Не иначе, предатель, или хуже того, шпион.
– А что потом?
– Остаток войны в штрафбате отслужил. Умер, правда, паршиво.
– А это как? Немецкая пуля?
– Жди, дожидайся, – Всеволод аж скривился. – Протопал мой пращур войну без особых осложнений, хоть и заградотряд за ним шел, и жрать давали дерьмо пополам с соломой. Умер просто. Шел по двору вечером меня маленького навестить, а его в подъезде и зарезали. Вот оно, значит, как вышло. Всю войну прошагал, и жив-живехонек, а тут пара ублюдков за четвертной в кармане.
– И вода, опять вода, – постарался переменить грустную для товарища тему Семен. – Что им, других локаций не нарисовать?
– А ты бы предпочел голым задом да в жерло вулкана? – Хел ехидно усмехнулся и продолжил копаться в будке в поисках хоть чего-то, что могло быть приспособлено в качестве оружия. Чем дальше продолжались поиски проводника, тем мрачнее тот становился. – Худо дело, – наконец, признался он, выкладывая по очереди странные находки на обозрение путешественников по электронным мирам. – Похоже, мужики, мы зэка, и не просто, а в месте отбывания заключения.
На бревна легли рядком атрибуты тюремной жизни. Заточка, сделанная из прессованной бумаги, половинка лезвия, обернутого изолентой, железные плошки, куцые ложки с зазубренными краями и куча другого хозяйственного скарба. Кроме того, нашлась и заветная коробка с информацией, обычная жестянка из-под печенья. В ней Хел обнаружил три пластика с фотографиями и записку, которую тут же и прочитал вслух.
– Вы достигли высшей точки своего испытания, и, если вы тут, до победы недалеко.
– Видали, – хвалит, тварь, – Курехин зло сплюнул в воду.
– Ага, хвалит, – в тон ему повторил Семен. – Я бы его тоже похвалил, вон той бритвой, да по горлу.
– Заткнитесь, уважаемые, – прокашлялся в кулак проводник. – Тут, может, про жизнь вашу написано, а вы убийство первой степени планируете.
– Читай уж, – грустно махнул рукой Всеволод. – Что там эта крыса настрочила?
– Читаю. Мир, как вы могли заметить, переродился. Изменилось многое, в том числе и пенитенциарная система. Вам надо выжить, сохранить человеческое лицо, и только когда порог испытаний, установленный системой, будет пройден, откроется новый переход. Удачи, и не скучайте.