Когда Хмырин был на грани полного помешательства, когда он собирался начать крушить все внутри коскора, что недешево обошлось бы ему, ибо эта нештатная ситуация предусматривалась, —только тогда вмешался деликатный компьютер.
Загорелось табло:
«Успокойся. Будь мудрым. Возьми себя в руки. Это — жизнь. Глупо сходить с ума из-за естественных человеческих проявлений».
— Ничего себе — «естественные»! На глазах у постороннего!
«Откуда им знать?»
— Майору-то?
«А что майор? Многое он знает из того, что выходило бы за рамки узкой специализации?»
— Ну-у...
«А бабе своей ты об односторонней прозрачности иллюминаторов рассказывал?»
— Она не интересовалась техникой...
«Вот и майоры техникой не интересуются!»
— И верно...
Крыть было нечем... Как хорошо, что нечем было крыть!
Пообщавшись с безмолвным табло, Хмырин успокоился, словно пообщался с мудрым и очень доброжелательным собеседником. Вспомнилось: «Провести остаток жизни в размышлениях, в общении с предшественниками — не так уж плохо.. »
Еремей улыбнулся, лег в удобную зыбку, спиной к зашторенному иллюминатору. В коскоре было тепло, уютно, слегка пахло озоном. Там, в жилой ячейке, куда хуже, холоднее... Хотя вдвоем, конечно, тепло...
Вдруг опять потянуло глянуть хоть одним глазком.
Повернулся — а табло горит:
«Подглядывать грешно и несолидно».
Сделал вид, будто и не думал подглядывать. Снова закрыл глаза. Гудение приборов убаюкивало. Однако не спалось. Уже которую ночь не спалось! Перед глазами было все то, что подсмотрел, плюс фантазии. Бешенство отошло, но горечь и тоска остались.
Снова Хмырин открыл глаза. Ожидал увидеть на табло прежнюю надпись. Но там горела другая.
«Тоскливо?»
— Ага.
«Понимаю».
— Лучше бы — на брикеты. Кончить все разом...
«Это ты брось. Утро вечера мудренее. Утром посмотришь на все другими глазами. А пока... Хочешь, я расскажу тебе сказку?»
— Что такое «сказка»?
«Древнейшее снотворное... Шучу. Сказка —это произведение устного народного творчества, изобретена сорок веков тому назад, задолго до ЖЗ и, тем более, коскора. Даже раньше письменности!
В сказках, как правило, рассказывается о вещах фантастических, и в финале непременно торжествует Добро. Сочинением сказок занимались и профессиональные литераторы, творчески перерабатывая многовековой опыт. Нельзя сказать, что вмешательство профессионалов повредило сказке. Наоборот.
Отмирание литературы, как и устного народного творчества, происходило постепенно, по мере повышения общего уровня коммуникативности. Но уже существовали визоры, а сказка жила. Она звучала по визору, а также отдельные реликтовые старушки рассказывали сказки внукам и правнукам. Собственно, сказки в последнем столетии своей популярности были почти исключительно детским жанром...»
— Стало быть, ты предлагаешь мне послушать, вернее, почитать детскую сказку?
«Почему? Просто сказку. Она может быть интересной и для детей, и для взрослых. Что любопытно, ее записал в мою память математик Пол Пот Пятнадцатый. Подозреваю, что он сам ее придумал, поскольку обладал редким даром — всю жизнь тяготился узкой специализацией».
— И впрямь редкий дар.
«Так что, сказку?»
— Валяй, все равно не спится.
«Ну— читай.
Давным-давно, когда еще не было ни космических коров, ни Железного Занавеса, а были обыкновенные коровы, и Солнце сияло, как ему заблагорассудится, имея свою собственную целесообразность, жил-был на нашей планете один очень хозяйственный мужик. Ваня Дай. Хозяйственный, потому что имел большое хозяйство — сад, огород и множество домашних животных. Самыми главными животными были свинья Софья Исааковна и коза Раиса Максимовна. А сколько еще неглавных и безымянных!
Словом, жил Ванька хорошо, чего и другим желал от всего сердца. Но другие жили плохо. Потому что ругались меж собой целыми днями, а работать было некогда. Ругались, ругались, а Иван богател и богател.
Они уже все распределили и перераспределили. Им еду вырабатывали синтезаторы. А Ваньке на хрен не нужен был синтезатор! Он натуральную еду ел!
И Ваня Дай всем мешал. И Солнце всех раздражало, хотелось и Дая распределить, и Солнце. Хотя оно и светило всем поровну, и грело всех одинаково. Казалось бы, чего ж еще — и так справедливо! Но люди хотели, чтобы всякая справедливость исходила от них и ни от кого другого.
Но обуздать Солнце они еще не умели. И стали к Ванятке прискребаться.
Одни, прищурившись, спрашивали:
— Дай, ты почему назвал козу Раисой Максимовной? Что ты хотел сказать этим, Дай?
— Нипочему, ничего, — отвечал мужик миролюбиво, — назвал и назвал. Захотелось. Звучит!
Другие тоже спрашивали, тоже прищурившись:
— Дай, почему ты назвал свинью Софьей Исааковной? На что ты этим намекаешь, Дай?
— Нипочему, ни на что, —отвечал мужик миролюбиво, — отвалите-ка вы все от меня? Назвал и назвал. Звучит!
Но если начали к человеку приставать, разве добром отстанут? Да ни за что! Вот так и неслось со всех сторон: «Дай? Дай! Дай!»
И Дай уехал в Китай. Потому что его настоящее имя было Ван Дай Фу».
Погасло табло. А Хмырин ждал, ждал.
— А дальше?
«Что «дальше»?»
— Что было с Ванькой дальше?
«Ничего... То есть, вероятно, что-то было. Но это, видимо, другая сказка».
— В чем тогда здесь состоит торжество Добра?
«Фиг его знает? Больше в моей памяти ничего нет».
— Странно. Если бы не математик записал, я бы . подумал, что это творчество душевнобольного. А раз математик... Значит, не моего ума дело. Не понял ничего.
«Может, не в уме дело... Когда-то поговорка была: «Сказка — ложь, да в ней намек, добру молодцу — урок». Здесь, наверное, тот самый случай. Да только намеки, которые содержатся в сказке, были понятны во времена Пол Пота. А то и раньше».
— Очень может быть... Спать буду. Твоя непонятная сказка меня странным образом успокоила. Спасибо. Хотя лучше бы не читать, а слушать. Чтобы заснуть посреди сказки...
«Могу с тобой разговаривать, только твоим же голосом. Хочешь?»
— Нет уж. Уволь.
Хмырин закрыл глаза и мгновенно заснул. Но спал беспокойно, ему снились коза Раиса Максимовна в виде красного коскора, свинья Софья Исааковна в виде зеленого коскора, Китай в виде огромной планеты с кольцами, параллельными экватору.
Хмырину снилось, будто люди напали на китайцев, обвинив их в нецелесообразности, но переоценили свои силы, ибо Земля маленькая, а Китай вон какой большой. Китайцы стали побеждать агрессора, стали перехватывать стада коскоров, и на Земле разразился небывалый энергетический кризис, мирное население превращалось в сосульки, а генералы от целесообразности понятия не имели, как уничтожить ЖЗ, потому что они умели только охранять ЖЗ...
Разбудил Хмырина противный визг специального сигнального устройства. На табло пульсировали слова:
«Подъем? Готовность номер два? Прошла команда: «Приготовиться к старту?» Прошло отключение потребителя? Вспомогательный двигатель прогрет! Принять транспортное положение! Начало движения!»
Табло словно подменили. Словно нет и в помине памяти восемнадцати невольников... Тринадцати...
Коскор качнулся. Хмырин — к иллюминатору. Чуть не упал. Поймался за какой-то поручень. Увидел заспанную Гортензию. Она, зевая, отдраивала переходный шлюз, связывающий жилую ячейку с внешним миром. Сына Хмырин не увидел. Наверное, спит еще. И майора не увидел. Наверное, ушел ночью.
Вот он — внешний мир. Неуютный, холодный, темный. Мертвый мир. Воздух разряжен и ядовит, муниципальное солнце едва-едва теплится в четверть накала, даже звезды на небе видны отчетливо, хотя уже на часах день, хотя там и сям висят плакаты: «Народ? Твое Солнце работает в режиме максимальной целесообразности! Еще никогда на Земле не было так хорошо!»
Ну да, конечно, никогда не было. Вот бы и на каждую звезду напялить ЖЗ!..
Минус шестьдесят два. На улицах —- одинокие фигурки в скафандрах. Скоро будут — толпы. Сейчас — рано. Кругом, куда ни глянь — оранжевые коскоры. Выкатываются из жилых ячеек и едут в одном и том же направлении. К месту старта. Изредка взгляд натыкается на голубой коскор. Это не коскор, это флагман. Давно ли Хмырин сидел внутри такого же и подавал сигналы эскадре коротковолновой радио-дудкой.
Плох внешний мир. Про это не говорят, но это ясно каждому. Люди думают, что виноваты брачелы. Брачелы — что люди. И тем, и другим — легче.
И все же, покинув жилую ячейку, Хмырин почувствовал себя куда бодрее. Словно прогулялся без скафандра по легкому морозцу. Он глядит в иллюминатор во все глаза — забот никаких, управлять коскором не надо, ВКК знает все и все сделает вовремя, как надо, —лафа!
Дураки люди, боятся солнечного облучения, а разве живут дольше брачелов? Да нисколько! Если, конечно, не имеешь допуска в распределитель запчастей, а многие ли его имеют!
И все потому, что жизнь на Земле ничуть не здоровее, чем вблизи от Солнца, где жесткое излучение пронизывает тонкие стенки коскора, как солнечный свет пронизывает простое стекло; где от жары не спасает никакой кондиционер, и ползаешь по отсекам нагишом.
Конечно, на Земле все герметизировано. Но сколько ни герметизируй...
Согласился бы Хмырин сейчас освободиться от всех полученных в последнее время знаний, совершенно бесполезных для работы, а для жизни так даже и опасных? Да ни за что на свете!
Загорелось табло. И опять оно доброжелательно и внимательно, словно близкий любящий родственник.
«ВКК нашего знаешь?»
— Как не знать. 133Б. Сучьев. А я был 133В. Его сменщик...
«И как он, этот Сучьев?»
— Как все. Даже не знаю... Нормальный. Я несколько дней назад таким же был. Узким специалистом. Да какая разница — что Сучьев, что Коблов...
«Вместо тебя молодого специалиста пришлют?» — Скорей всего.
«Интересно, тоже будет, как все, или...»
— Как все, как все! Не сомневайся! «Интересно»... Что интересного? Тем более, тебе, компьютеру...