«Много ты понимаешь в компьютерах, пастух! Я — память тринадцати человек. Но не механическая сумма, а конгломерат памятей. Совокупность личностей, если хочешь... Мне порой свойственно то, что не было свойственно ни одному из тринадцати... А ты говоришь... Я не хочу, чтобы меня стирали, также, как ты не хочешь, чтобы тебя пустили на брикеты или на запчасти! А ты говоришь...»
— Какой ты обидчивый, Пятница! Ну извини...
«Пятница? Понимаю, что ты имеешь в виду... Есть такое художественно-фантастическое зрелище... Но Пятница был дикарь!»
— Да ладно тебе! Слова сказать нельзя! Ну и что — дикарь! А кто не дикарь, если смотреть в корень?!
«Так то в корень...»
Табло погасло. Конечно, компьютер не мог перестать сердиться немедленно, хотя быстродействие у него — с человеческим не сравнить. Но обида, это такая штука...
Хмырин решил не приставать.
Наконец эскадра собралась на космодроме — огромном, залитом бетоном. Когда-то вокруг космодрома располагались всевозможные наземные службы — станции дальнего слежения, ангары, реммастерские, гостиницы... Когда-то на космодроме не случалось ни минуты тишины, и это было очень веселое, оживленное место. Самые разнообразные космические аппараты, от одиночных прогулочных до гигантских межзвездных, беспрестанно садились да взлетали.
Давно все наземные службы стали нецелесообразными и разрушились сами собой; нецелесообразными стали космические путешествия, и парочка межзвездных кораблей уже почти догнила в огромной ямине возле космодрома, а челночные рейсы коскоров удалось организовать настолько четко и целесообразно, что никаких летных происшествий просто не могло случаться. Зачем станции слежения, зачем диспетчеры? Эскадра организованно взлетает — космодром пустеет, эскадра организованно садится — космодром снова пустеет. Никакого мельтешения туда-сюда.
Эскадра собралась, построилась ровным прямоугольником, коскоры приняли стартовое положение, брачелы застегнули ремни. И вот — команда!
Взлет за взлетом, по одному взлетают коскоры, и по несколько штук сразу. Оранжевые туши сперва тянутся тяжело и неуклюже, потом быстрей, быстрей, превращаются в точки и теряются среди звезд.
А вот и Хмырина вдавило в кресло. Привычное, давно знакомое чувство. Только не пилот теперь Хмырин, а пассажир. Может, бортмеханике весьма ограниченной ответственностью, который делает простейшие вещи и только по команде.
Черт возьми, а хорошо иметь ограниченную ответственность или вообще никакой ответственности не иметь! Лежи себе, гляди в иллюминатор, любуйся панорамой, а все, что требуется для правильного полета, сделает бортовая автоматика по сигналам с флагмана...
И тут, посреди приятного опупения, вдруг приходит такая мысль: «Ограниченная ответственность — узкая специализация... Это в генах уже сидит, прочь, прочь приятное опупение!»
Но — легко сказать...
А Земля до чего красива, если смотреть с высоты в две сотни километров? Поблескивают застекленные океаны, янтарным ожерельем сияют шарики муниципальных солнц, белеют ледники гор...
Темновато, конечно. Побольше бы зеленого... Хмырин силится представить, как выглядела родная планета до установления царства Целесообразности. Во сколько раз она была прекрасней — в два, в десять, в миллион? Бессмысленно об этом думать. Бессмысленны цифры, когда речь идет о прекрасном. И Хмырин уже не знает, сам он додумался до этого или с помощью памяти ограниченного человеческого контингента.
И тут становится тихо-тихо. Враз исчезает тяжесть. «Вышли на околоземную», — определяет Хмырин. Остановка.
Он отстегивает ремни, воспаряет. Не дай бог делать резкие движения. Хорошо, что Хмырин был раньше ВКК. Приспособился ко всем тяготам космоса в молодом возрасте и постепенно. А то сейчас бы не до созерцания было, потому что невесомость — для нетренированного да еще и пожилого организма... Не приведи Бог.
Лучше об отвлеченном... Вспомнить сказку про Дая... Коза, свинья, хозяйство, сад, огород... Сколько непостижимых категорий одновременно! Где тут разобраться... Как меняется все за годы... А за века... Другая планета!..
«Сказка ложь, да в ней намек...» Фольклор... А если брать шире — искусство. Еще шире — культура. Еще шире — разум. Жизнь. Вселенная... Все? Или не все?
Да ведь память поколений — теперь его, Хмырина память! Это же элементарно!..
Удивительные свойства обрела хмыринская жизнь. Раньше она текла, как вода сквозь пальцы. От этого делалось грустно, но ничего нельзя было поделать. Иное — теперь. Давно ли Гортензия на него доказала, а кажется, годы прошли. Столько довелось узнать, столько прочувствовать! И... несчастные целесообразные людишки! И надо ли мечтать о свободе?!.
Стоп. Мечтать о свободе надо. Хоть о чем-нибудь надо мечтать...
— Эй, ты чего молчишь?
«Я думал, тебе дурно. Совсем забыл, что ты старый космический волк...»
— Не ври! Компьютеры не забывают.
«И тем более, не врут...»
— Слушай, не идет из головы твоя сказка... И вообще... Говорим — коровы, корова... А что изначально обозначало это слово?
«Такое живое существо на Земле было. Домашнее. Большое. Конечно, не как коскор, но соизмеримо. Оно было совершенно безобидно. Оно было полезно. Почти как синтезатор. Оно целыми днями поедало натуральную траву, а выдавало... Очень качественные продукты питания выдавало... Во многих местах Земли корова была символом жизни, священным животным, ей даже памятники ставили...»
— А мы синтезатору поставим... Знаешь, у нас на факультете никто про корову не знал. А просто у нас придуманы всякие словечки. Курсантский фольклор или жаргон. Вожкоскор — пастух, факультет ВКК — высшие коровьи курсы, коскор — космическая корова, Энергохранилище — пастбище... Я сейчас даже все и не вспомню...
«Фольклор — такая штука, на которую все претендуют, и настоящего автора не найти. Потому, собственно, и фольклор... А что до этих слов—то им тысячи лет... И тысячи лет назад они имели похожее значение...»
Хмырин хотел еще поспорить насчет авторства, в нем еще жил факультетский патриотизм, но тут опять сирена:
— Уи-уи-уи!
И вновь на табло:
«Пристегнуть ремни! Переход на параболическую!»
Хмырин только руку протянул, и в руке оказалась пряжка ремня. Щелкнул — готово. И основной двигатель как опять загудит, как заревет!
Кончилась невесомость. Секунду бы Хмырин промедлил и хряпнулся бы так...
«Опытный! В этом коскоре еще не было таких опытных космонавтов. Многие жили здесь десятилетиями, но никто не решался расстегивать ремни во время промежуточной остановки».
А Хмырин только-только собирался пожалеть, что никто не видит, как он мастерски владеет телом в условиях невесомости, что никто не похвалит. Впрочем, и раньше не хвалили, и раньше досадно было... А тут, пожалуйста —доброе слово. Так приятно...
Вышли на параболическую орбиту — снова наступила невесомость. Земля стала быстро исчезать во тьме и скоро исчезла совсем. Далеко ли увидишь тусклые искры муниципальных солнц?..
Несколько часов лету до ближайшего шлюза в ЖЗ. Полная невесомость, полное безделье.
Поспать, что ли? Сказано — сделано. Ремень отстегнул — и все. Ничего больше не надо, ни кресла, ни зыбки. Только не дергаться во сне. А это у Хмыри-на — отработано.
Часа два удалось вздремнуть. Проснулся Хмырин, чувствуя себя куда бодрее, чем во все предыдущие сумасшедшие дни. Что значит — невесомость! Конечно, только для того, кто понимает.
А тут:
«Пристегнуть ремни? Торможение!»
— Уи-уи-уи!
Руку протянул — пряжка в руке. Очень вовремя проснулся. Работают биочасы, как сказал бы старик Гацкий. Жив ли, сыт ли? Или голоден? Или дошли до него руки узкого специалиста-практика?..
В правом иллюминаторе — как и прежде, звезды. Где-то совсем близко должен быть Меркурий. Над ним нет муниципальных солнц, только радиомаяк для пролетающих мимо, чтоб не врезались Но об этом пусть у пастуха голова болит.
В левом иллюминаторе — чернота. И вдруг — ослепительный свет! Свет сквозь редкую толстую решетку? Как он потрясает новичков! Больше, чем невесомость, больше, чем что бы то ни было! Ведь большинство так и проживает целую жизнь, ни разу не увидев настоящего света.
— Уи-уи-уи!
«Надеть защитные очки и не снимать до полной адаптации!»
Хмырин, конечно, игнорирует команду. Смотрит незащищенными глазами, слегка прищурившись. Не впервой! Однако на глаза набегают обильные слезы. Наверное, сказывается ночь, проведенная внутри «абсолютно черного тела». Приходится надеть очки. Глаза еще пригодятся.
Шлюз открыт. Сквозь решетку виден огромный солнечный диск. Коскоры свободно проходят сквозь дыры в решетке. Флагман, как полагается, замыкает. Кругом висят красные катера охраны.
И вот уже вся эскадра внутри ЖЗ. И поверх решетки наползает затвор. Чтобы солнечная энергия не утекала понапрасну. И все. Звезд больше нет, есть замкнутое Щитом Целесообразности пространство, посреди него термоядерный солнечный шар.
Тоже потрясающее зрелище. Кажется, будто падаешь на эту страшную, добела раскаленную сковородку. Но это только кажется. Во-первых, до сковородки еще уйма километров, во-вторых, если и падаешь, то постоянно промахиваешься. Такова околосолнечная орбита.
Там и сям видны другие эскадры. До них далеко. Они располагаются в лучах светила по усмотрению своих ВКК. Кто в каком пространственном секторе. Лишь бы не слишком близко друг к дружке. Располагаются и ложатся в дрейф. Солнца хватает на всех. Даже с избытком.
Флагман обычно держится от Солнца подальше. Он старается быть в тени своей эскадры — не так жарко, не такое сильное излучение. У флагмана тоже есть аккумуляторы, хотя, находясь в тени, много энергии не запасешь. Но много и не требуется —лишь бы работали синтезатор и кондиционер. Моторы, само собой... И еще кое-что.
Зажглось табло.
«Приступить к исполнению служебных обязанностей».
Ага, тяжесть исчезла, значит двигатель остановился окончательно. Значит прибыли.