Нет, не открыл бы... И мал тогда еще был Ираклий, и вообще... На хрена ему эти тайны! Ведь без тайн как хорошо! Да куда ж теперь денешься...
Разоблачить майора?..
И тут впервые в жизни посетило Ираклия неведомое прежде, невозможное для абсолютного большинства людей реликтовое чувство — жалость! Ему было жалко майора, отца жалко, Ноябрину Фатьяновну и еще миллион неизвестных бедняг! Ему весь несчастный в своей целесообразности мир было жалко! Боже упаси еще кого-нибудь когда-нибудь разоблачать! Он уже на всю жизнь наразоблачался!
— Поступим так, — сказал майор буднично, — скажешь Ювеналию, что ты по моему совету начал собирать досье на всех знакомых. Ради развития чувства целесообразности. Мол, я тебе посоветовал развивать чувство целесообразности. И пусть он всем про это расскажет. И все.
— Все?!
— Все!
— Так просто?
— А зачем усложнять? Проще — вернее.
— Вы гений, дядя Паршивцев! Вы просто гений! Я и не подозревал!
— Ну, это ты загнул... Какой я гений? Обычный узкий специалист. Конечно, с возрастом приходит кой-какая мудрость, начинаешь интересоваться кое-чем сверх положенного... Я бы очень хотел, чтобы ты раньше меня начал интересоваться сверхположенным, очень бы хотел, понимаешь...
— Кажется... Извините, дядя Паршивцев... Если вам не хочется отвечать — не отвечайте... У вас нет своих детей? У вас не было семьи, когда вы уходили к нам?
— Трудные вопросы. Но я отвечу. У меня была семья. У меня есть маленькая дочь. Ее мать полюбила другого и ушла к нему. И девочку забрала...
— Но вы могли...
— Разоблачить? — Паршивцев невесело усмехнулся. — Эх, парень, я же ее любил... И потом — я еще восемь лет назад дал себе зарок: никого не разоблачать.. После одного дела... Ведь такого насмотрелся уже... И так руки по локоть... Пусть и по чужим доказательствам...
А кроме того, моя прежняя жена тоже могла сперва от меня избавиться, а потом, ничем не рискуя, сойтись с тем. Тут ведь кто вперед. Но она этого не сделала. Наверное, полагалась на мою порядочность.
Ираклий впервые в жизни услышал слово «порядочность». Но как-то сразу понял, что оно означает.
— Стойте, стойте! — его вдруг пронзила страшная догадка. — А моя мать разоблачила отца, чтобы сойтись с вами? Вы были знакомы раньше? Она поступила непорядочно?!
— Нет-нет, что ты! Мы не были знакомы раньше! Никогда не думай так про свою маму! Она поступила... м-м-м... немудро. Она верит в Целесообразность больше, чем нужно, понимаешь? В этом ее трагедия, понимаешь?
— Так нужно взять и объяснить ей!
— Ни в коем случае не пытайся этого делать, Ираклий! Мама не поймет! Уже не поймет... Пока не поймет... Поверь мне, положись на мой жизненный опыт, на интуицию...
— Хорошо, я не буду пытаться. — В голове Ираклия была такая каша, которую не расхлебаешь и за несколько дней. — Я пойду, что ли, дядя Паршивцев?
— Иди, конечно, тебе надо разобраться в себе. Но с Ювеналием поговори сегодня же, слышишь?
Ираклий отправился прямиком к приятелю.
— Так ты и на меня начал составлять досье? — сразу всполошился Ювеналий.
— Ага! — ответил друг, беззаботно, как ни в чем не бывало улыбаясь.
— Да как.. Да ты...
— Тьфу! Совсем, что ли, от страха крыша съехала? Пошевели мозгами-то, кретин!
— Чего тут шеве... — И Ювеналий осекся на полуслове, и губы его начали растягиваться в широкой счастливой улыбке. — Ух, он у тебя гроссмейстер! Майор, а ума, как у маршала! Гениально, Ираклий!
— А ты думал!
— А кто тебе посоветовал с ним посоветоваться?
— Помню, как же, ты посоветовал. Ты тоже, стало быть, гроссмейстер!
— И ты!
— Ага, все мы гроссмейстеры? Ура!
— Ур-р-ра!
Ювеналий постарался рассказать о том, как оригинально развивает Ираклий чувство целесообразности, максимальному количеству людей. И конечно, об этом мгновенно узнала вся школа. И был, конечно, очередной шок, тщательно, однако не очень успешно скрываемый. Теперь-то многие осознали, что им очень хочется разоблачить Ираклия, а заодно и Ювеналия. Да уж было поздно. Попробуй только. И сам в тот же день загремишь на запчасти.
Разом исчезла, перестала давить та самая, сгущавшаяся в воздухе напряженность, она как-то незаметно рассосалась, и на ее месте осталась простая и ясная ненависть. Прозрачная, как свежий воздух.
Конечно, ненависть не может сделать счастливым того человека, на которого она обращена, но она может сделать его спокойным, если он знает, что это всего лишь бессилие и страх, а не коварство и вероломство.
Впрочем, настоящего спокойствия не было. Ираклий еще не знал, что уже вступил в тот возраст, когда настоящего спокойствия и не будет, ждал, что вот-вот все утрясется, и возвратится желанное равновесие души, а оно не возвращалось, все время стояли на его пути какие-нибудь непростые мысли, какие-нибудь неотложные размышления. То о Паршивцеве, загадочном и все более притягивающем к себе, то об отце, все более удаляющемся, теряющем контрастность перед мысленным взором.
И даже в голову Ираклию не приходило, что его отец дома, сидит себе в коскоре, все видит и даже понимает, поскольку уже изучил артикуляцию всех обитателей ячейки. И уж, конечно, помыслить не мог Ираклий, что и отец, и память ограниченного человеческого контингента крайне озабочены его, Ираклия, проблемами, спорят, даже ссорятся друг с дружкой, словно у них вот-вот появится возможность как-то повлиять на события, разворачивающиеся снаружи, и можно будет дать совет...
В одну из ночей обитателям жилой ячейки приснились странные сны.
Паршивцеву приснилось, будто он сидит с брачелом Хмыриным в некоем заведении и выпивает, а брачел хлопает его по плечу, толкует о том, что брачелы и люди — братья, толкует про всемирную солидарность, про освобожденное Солнце и возрожденную Землю, про разум и прогресс, про интернационализм и космополитизм. В конце концов они целуются, и Паршивцев не испытывает ничего похожего на брезгливость, ему нечего возразить Хмырину, он с ним во всем согласен, ибо любят они одну и ту же женщину, одного и того же сына Ираклия, а ненавидят одни и те же идиотские законы и правила?..
Гортензии приснилось, будто явился к ней ее бывший муж, весь опутанный колючей проволокой; будто смиренно простил ей все — и разоблачение, сделанное по недомыслию, и майора целесообразности; будто бывший муж даже ходатайствовал о Паршивцеве и вообще обо всех возможных брачелах мира, чтобы она больше никого-никого не разоблачала...
Ираклию приснилось, что его бедный отец влетает в окно жилой ячейки верхом на розовом облаке, и во всем мире становится вдруг так светло, как вообще никогда и нигде не бывает, и говорит отец Ираклию вкрадчивым голосом, чтобы Ираклий слушался дядю Паршивцева во всем, потому что дядя Паршивцев ему только добра желает; а еще говорит отец, что скоро настанет такой миг, когда оковы тяжкие падут, и в мире станет столько тепла и света, сколько никому никогда не снилось; а под конец отец рассказывает сыну странную сказку про то, как некий Дай уехал в какой-то Китай...
А Хмырину приснилось то же самое, что Паршивцеву, с зеркальной точностью.
Неужели сквозь бронированную обшивку коскора что-то неведомое, неизученное, непостижимое могло в определенные моменты проникать?..
8
После школы Ираклий, как и было задумано, поступил на факультет ВКК. А друг Ювеналий — на свой факультет. Они стали встречаться гораздо реже. У каждого появились новые друзья, новые интересы. И когда Ираклий с Ювеналием рассказывали друг другу о своих факультетских делах, о впечатлениях, то тому и другому слушать было скучновато, рассказывать — иное дело.
Жизнь у Ираклия теперь так складывалась, что не возникало причин особо советоваться с кем бы то ни было, в том числе с близкими родственниками; парень чувствовал себя вполне взрослым, способным без посторонней помощи решать свои проблемы.
Конечно, отчим и мать думали иначе. Но Паршивцев мягко пресекал попытки матери попусту поучать и контролировать парня, он утверждал, что делать это стоит лишь в случае самой крайней необходимости, хотя его самого, вопреки логике, подчас так и подмывало...
Как-то Ираклий привел в дом девушку. Чернявую и горбоносенькую. Чем-то слегка похожую на майора. Посидели, побеседовали о том, о сем. Попили, как водится с незапамятных времен, чаю.
Потом ребята натянули скафандры и ушли гулять, провожаться. А Гортензия едва дождалась, пока они уйдут.
— Брачелка! Типичная брачелка! — вскричала она, промокая рот белым платочком.
Напрягся внутри оранжевого снаряда невидимый и неслышимый Хмырин. Ему страстно захотелось заткнуть Гортензии рот. Аж руки зачесались.
А между тем майор целесообразности на ходу подыскивал единственно правильные слова:
— Наверное, ты права, Гортензия... Кгм... Эта дружба... Кгм... Возможно, даже любовь — не нужна нашему мальчику... С его внешними и внутренними данными, безусловно, можно было найти другую девушку...
Но давай подумаем вот о чем. Конечно, девчонку можно разоблачить. Запросто. Однако какой особенный вред нашей Целесообразности может нанести маленькая глупая девчонка? Но как ее разоблачение травмировало бы неокрепшего Ираклия! Как это отразилось бы на его учебе и дальнейшей профессиональной деятельности? Нет, я бы не взял на себя такую ответственность. Ты как знаешь, а я бы не взял.
— Но ведь это не по пра...
— Не по правилам. Однако один раз в жизни допускается чуть-чуть нарушить одно малюсенькое правило. Как майор тебе говорю. Это даже будет не нарушение, а отсрочка. Ираклий возмужает, заматереет — сам все увидит! Если, конечно, они к тому моменту не расстанутся.
— Ладно, убедил, — сказала Гортензия твердо. Но. на эту твердость еще одно обстоятельство повлияло — вспомнился вдруг давнишний сон про бывшего мужа. Никогда не вспоминался, уж почти совсем забылся, и вдруг — пожалуйста.
Таким образом, беду от девчонки удалось отвести. Следовательно, и от Ираклия. Хотя и недалеко. Но лиха беда начало!..