— А-а-а! Наконец-то до меня дошло... Верно. Если брачел — бывший ВКК и знаком со сборочным ремеслом... Понимаю, понимаю... Но зачем усложнять? Ты — ВКК. Можешь сам. Вперед, на штурм!..
Нет, ничего не выйдет. Целесообразность создавал гений. Правда, его гениальности не хватило, чтобы предвидеть, кто воспользуется его созданием...
Не выйдет. Там, за Железным Занавесом, все у всех под постоянным прицелом. Ты держишь на мушке двух ближайших к тебе флагманов и все свое стадо. Другие держат на мушке тебя. А охрана шлюза держит на мушке всех. А охрану держат коскоры. У них, как нетрудно догадаться, автоматическое наведение на цель...
— В таком случае, Целесообразность — абсолютно целесообразна! Только и остается сделать этот вывод.
— Ага! И окуклиться в своей жилой ячейке, исправно платить энергоналог, а еще, конечно, распустить слух, что на всех собираешь досье...
Но! Надень скафандр и выйди на улицу. В любое время суток. И посмотри вверх. Там — звезды. Они совершенно нецелесообразно расточают свою энергию, согревают Вселенную, не хуже нас зная, что согреть Вселенную невозможно!
Сколько во Вселенной бесполезных вещей, а сколько полезных? Смешно сравнивать, если ты сохранил хоть каплю здравого смысла. Не энергии творчества, не романтизма, не жажды узнавания нового, а всего лишь здравого смысла!
— Тогда давай освободим Солнце.
— Мы?
— Мы!
— Нет. Нам его не освободить.
— Мало шансов на успех?
— Слишком.
— Невыносимо соглашаться. По-моему, бывают случаи, когда успех по логике вещей недостижим, но тот, кто пренебрег логикой, глядишь, добился успеха...
— Это, увы, не относится к материальному миру. Это, возможно, относится только к любви...
Будем материалистами. Ты предложил: «Давай освободим Солнце?» И допустим, я ответил: «Давай!» Что мы начинаем делать? Мы начинаем создавать разветвленную подпольную организацию — с тем, чтобы однажды в Энергохранилище оказалась не просто эскадра коскоров во главе с флагманом, но боевое революционное подразделение. Способное уничтожить ЖЗ.
Что потребуется? Очень многое потребуется. Верный нашей идее ВКК. Это — ты. Допустим. Потом, допустим, я подбираю смелых и решительных брачелов. И нужно устроить так, чтобы их коскоры были оборудованы ручным управлением. Значит должны быть свои люди на сборочном заводе. И кто-то должен обучить брачелов пилотированию...
Понимаешь, куда я клоню?
— Чего уж тут не понять. Оба сгорим на вербовке пятого ли, десятого... Ясней ясного... Это сколько же ты мне сегодня раскрыл служебных тайн? А толку?.. Слушай, батя, сколько служебных тайн нужно раскрыть, чтобы толк был?
— Наверное, все. Притом — всем.
— И тогда?
— Не знаю. Знаю только — всякое нехорошее и подлое дело не может существовать без множества секретов и тайн. И соответственно, когда много секретов и тайн, тогда дело, которое они окружают, нехорошее и подлое...
На том и закончился этот трудный разговор. Ираклий и подполковник Паршивцев убедили друг друга: Целесообразность, несмотря на некоторые слабые стороны, в целом совершенно неуязвима, нечего напрасно геройствовать и лезть на рожон, а надо жить по возможности честно, никого не разоблачая и не нарываясь на разоблачение.
А старый Хмырин сказал сам себе и, конечно, компьютеру:
— Ну да, вам есть, что терять. Недаром ты, сынок, хотел снять кожух и посмотреть, как оно там устроено. Это в подсознании у тебя — если разоблачат, решусь на все, а пока не разоблачили...
Бог с вами: каждый хочет жить и умереть человеком. А перевернуть мир может лишь тот, кому в этом мире нечего терять, но в перевернутом мире он станет властелином мира.
«Но ведь всем есть что терять. Даже и тебе, Хмырин», — заметили тринадцать поколений узников космической коровы.
Хмырин потом всю жизнь думал о жизни то так, то совсем иначе; то переполнялся оптимизмом, как только что откупоренная бутылка шипучего вина, то покорностью и пессимизмом, как засорившаяся канализация.
11
Хмырин проработал в космосе до шестидесяти лет, а потом его вместе с отработавшим ресурс коскором списали. Коскор отправили на переплавку, Хмырина — на брикеты. И никто ничего не смог для него сделать. Ни сын Ираклий, ни генерал Паршивцев.
Да-да, Паршивцев за долголетнюю безупречную службу получил-таки генерала, Ювеналий теперь служил при нем порученцем и уже в майорах ходил, ибо прикладная целесообразность никогда не обижала своих преданных солдат; если кого-то забывала своевременно отметить, то потом воздавала с лихвой.
Часто сиживали все вместе. Паршивцев с Гортензией, Ираклий с Всеславой, Ювеналий с женой Изольдой. А еще, конечно, повзрослевшая Секлетея да дочь Ювеналия Нарцисса.
Но это не все. Компания продолжала увеличиваться! Как-то стала запросто заходить еще одна семья. Да-да, семья дочери генерала от первого брака? Дочку звали Мариной, ее мужа Харитоном, он работал начальником смены по обслуживанию муниципального солнца, у них было двое сыновей, Устин да Тихон, которые с первой же встречи вполне мирно распределили меж собой объекты симпатий: Устину досталась Нарцисса, Тихону — Секлетея.
Конечно, центром притяжения был генерал от целесообразности. Благодаря ему вся компания приобретала некий особый социальный статус, нигде официально не обозначенный, но, тем не менее, отчетливый. Члены этой компании могли вести и вели довольно вольнодумные разговоры, не рискуя быть разоблаченными или очень мало рискуя. Более того — им не нужно было никого разоблачать, они могли себе позволить соблюдать старомодные и такие пикантные принципы: не доноси, не выслуживайся, проявляй беспечность и непрактичность, улыбайся пропаганде.
Несколько раз генерал говорил родной дочери:
— Пусть мать тоже приходит к нам. И пусть мужа приводит. Я давно на них не сержусь. Что было, то прошло.
Но дочь все отвечала уклончиво. А потом вдруг разволновалась:
— Маме нечего делать в твоем доме, у нее иной уровень! Ей всюду брачелы мерещатся!
Словно ее, дочерин уровень — с детства генеральский...
— Ну, — сказал тогда старый Паршивцев, красноречиво глядя на Гортензию, — мы с этим сталкивались. Это с возрастом проходит.
Однако с тех пор о бывшей жене он вслух не вспоминал.
Генерал Паршивцев был уже в преклонных летах, но здоровьем отличался завидным. Еще бы, он получал запчасти для своего организма с генеральского склада. Самые кондиционные. Да и остальным способствовал в этом. В первую очередь — Гортензии. И она неизменно смотрелась на сорок пять, хотя ей было уже под семьдесят.
Однажды у Ираклия желудок заболел. Отчим и говорит:
— Давай заменим его к чертовой матери, чтобы больше не вспоминать.
— Нет, спасибо, лучше подлечусь.
Потом Ираклий подхватил пневмонию. А через год еще раз.
—Давай заменим легкие, чего каждый год страдать!
— Да ну. Они же родные. Я лучше закаляться буду.
Но потом у Ираклия обнаружился лейкоз. Все-таки он на своем вождизме получал немало микрорентген в час.
— Надо срочно менять костный мозг, сынок...
— Что ж, менять, так менять. Срочно, так срочно...
...Был праздник. Очередная годовщина Целесообразности. В большой генеральской жилой ячейке собралась вся компания, отсутствовал только Ираклий, находившийся на работе. График есть график.
Пили хорошее вино, сочувствовали несчастным брачелам, которые, по общему убеждению, только тем и отличаются от людей, что лучше их; мечтали о свободном Солнце, о возрождении природы, хотя очень смутно представляли себе, что оно такое — природа. Одно знали: если есть природа, то можно ходить по улице нагишом, в смысле без скафандра.
Думая об этом, старики ощущали некоторую неуверенность, а молодые — волнение.
И вдруг за окном ослепительно вспыхнуло. Так изредка случалось, если происходила какая-нибудь авария с муниципальным солнцем. После таких вспышек обычно наступала внеочередная ночь, которая длилась несколько часов, пока подвешивали да разжигали запасное солнце.
Уже досада за испорченный праздник возникла было в сердцах, но тьма не наступала и не наступала, вспышка длилась и длилась, но разве может длиться вспышка — длиться может только свет!
Кинулись на улицу кто в чем был, а там — Солнце! Невозможно смотреть! Тепло! Ур-р-ра! Сбылось! Ур-р-ра!
Когда такая радость — можно запросто умереть от разрыва сердца. Но сердца у всех были молодые, новые.
Немного успокоились — стали глядеть вокруг. Кругом люди. Кто рыдает, кто смеется. Кто орет: «Да здравствуют братья-брачелы!» А кто: «Кончай недобитков, они разрушили Целесообразность!» Впрочем, таких — явное меньшинство. Они увидели, что их меньшинство, и заткнулись. И закричали, как большинство. Только, конечно, без энтузиазма.
А еще вокруг было... Ничего хорошего вокруг не было. Грязь, запустение, нежить. В сумерках все это не так бросалось в глаза.
И никакой природы. Чтобы из ничего возникла природа — мало тепла и света. Об этом догадывались, но предпочитали пока не думать...
Ираклий вернулся только к вечеру. Он посадил свой флагман не на космодроме, как это полагалась, а прямо посреди улицы. Следом опустился коскор под номером 18-80 ЕКО.
Все высыпали навстречу Ираклию. Но он вылез, ни на кого не глядя, взял молоток, зубило и принялся за работу. Принялся сбивать электросварку с люка кос-кора. Это была нелегкая работа, ведь Ираклий никогда ею прежде не занимался, но мужчины, такие же неумелые, по очереди помогали, и общие усилия в конце концов увенчались успехом.
Люк со скрипом растворился. Но из него, вопреки ожиданиям, никто не выскочил. Тогда внутрь коскора кинулись Устин и Тихон. И через минуту они выволокли на свет странное живое существо, заросшее, обрюзгшее, немытое, седое, визжащее и ругающееся неприличными словами. Никто не признал бы в этом существе бывшую учительницу Ноябрину Фатьяновну, которая когда-то вполне могла претендовать на звание «мисс народное образование».