«А ты думал — бунтарей да гениев? Увы, Хмырин. Математик Полуэкт Потрохин, который просил называть его сокращенно — Пол Пот Пятнадцатый, вычислил, что требуется еще три миллиона лет, чтобы в моей памяти сложилась целостная картина мира...»
— Но мир за три миллиона лет еще изменится! И ресурс коскора...
«Само собой».
— Но другие коскоры. Может...
«Наука неумолима. Теория вероятностей — это наука... Но главное, внешний мир по отношению к коскору — слепоглухонемой. У нас нет ни малейшей возможности до него достучаться... В древности вроде бы существовала какая-то сурдопедагогика... Ничего не осталось от нее...» .
— Так зачем все это?! — вскричал Хмырин в полном отчаянии. — Зачем мне память поколений, если она не знает и не узнает пути к свободе?!
«Мне с самого начала было ясно, куда ты клонишь. Поскольку не ты первый, не ты последний. Все поначалу только о свободе и думают, а потом успокаиваются. И ты успокоишься, поймешь, что провести остаток жизни в размышлениях, в общении с предшественниками — не так уж плохо».
— Ты предлагаешь мне оставить всякие надежды?
«Отнюдь. Один из твоих предшественников, философ Браун, говаривал: «И все-таки рано или поздно развалится эта идиотская Целесообразность! Почему? Да хотя бы потому, что все кончается. Не знаю, когда и как, но когда-нибудь и как-нибудь непременно!»...»
Тут вибрация прекратилась. И покачивание прекратилось. Смолкло гудение двигателя.
Хмырин к иллюминатору. А там...
Все повторилось. Ужас. Прострация. И медленный возврат сознания. Оказывается, коскор, в который заточили Хмырина, — его домашний коскор. В смысле бывшего его дома. Он бы раньше это узнал, но не удосужился, пока был на воле, зайти сбоку и посмотреть бортовой номер. Бортовой номер Хмырина не интересовал, ему и в голову не пришло, что может случиться такое ужасное совпадение.
Сразу вспомнилось: ну да, приходило недавно по почте уведомление: «Ваш коскор нуждается в профилактике, предлагаем в трехдневный срок...». Хмырин, как обычно, отдал уведомление жене, у них жена всегда вела хозяйство, а он и думать забыл...
Сперва Хмырин увидел в иллюминаторе знакомые предметы, а затем и бывшую жену. Жена, конечно, обрадовалась, что коскор наконец вернулся с профилактики. Об этом легко было догадаться по тому, как захлопотала женщина вокруг оранжевого кормильца, быстренько воткнула в него штепсельный разъем, принялась включать многочисленные рубильники и пакет-ники —домашние аккумуляторы, отопление, освещение, кухонный синтезатор, ароматизатор воздуха, визор, само собой...
Пока не было в жилой ячейке постоянного источника энергии, пока питалась она от хилой аварийной муниципальной сети, помещение, конечно, изрядно выстыло, и теперь его нужно было усиленно топить. А кроме того, жильцы ячейки проголодались...
Хмырин протиснулся в силовой отсек — свое главное рабочее место, глянул на приборы Так и есть — коскор вернулся с профилактики почти пустой. Конечно, из него выкачали энергоналог за текущий месяц, удержали кое-что за профилактику, а еще немного украли. И осталось — чтоб долететь до Энергохранилища. И еще чуть-чуть. Не хватит, чтобы приготовить еду и сделать тепло. Между тем Ираклий, сынок, скоро придет из школы...
Да ведь это прекрасно — видеть каждый день близких людей! Счастливейшее совпадение?..
Так впервые в жизни испытал Хмырин на себе — и от счастья можно впасть в прострацию так, что не поймешь, счастье это или совсем наоборот...
Захотелось во что бы то ни стало помочь бывшей семье. Коскору что, он — автомат, к хозяевам равнодушный; не рассчитали потребности — пеняйте на себя. Хоть за минуту выдаст все сверх того, что необходимо самому, и вырубится. А если жилище не прогреется, еда недосинтезируется, в лучшем случае, образуется некий полуфабрикат, — коскор не виноват.
Хмырин придумал. Отключил большой рубильник. Словно именно в этот момент надумал заняться смазкой клемм. Конечно, был особый график смазки, но не возбранялось производить работы и чаще.
Глянул в иллюминатор. В жилой ячейке стало сумеречно. Горела лишь слабая аварийная лампочка. Гортензия встревожилась. Пошевелила штепсельный разъем — вдруг отошел. Не отошел. Огорчилась. Стала выключать приборы — отопление, освещение, визор, ароматизатор воздуха... Вдруг синтезатор загудел, как ни в чем не бывало. И тотчас неуверенная улыбка появилась у женщины на губах. Снова стала поворачивать тумблеры, замыкать контакторы. И довольно скоро поняла: если отказаться от визора, ароматизатора и еще некоторых необязательных удовольствий, то энергия поступает. Иначе — никак.
А ведь раньше Хмырин не мог ей этого внушить. Не мог внушить, что если экономишь, то хватает даже тогда, когда почти ничего нет.
Если бы Гортензия хоть немного разбиралась в технике, она бы заподозрила неладное, поскольку того, что происходило, не должно было происходить. Пожалуй, она обратилась бы в Службу целесообразности. Но она в технике совсем не разбиралась, из принципа.
Люди вообще таковы, а уж женщины...
И Гортензия, ничуть не утруждая себя анализом, решила, что во время профилактики ее коскор особым образом настроили. Стало быть, есть на сей счет специальное постановление. Раньше не было, а теперь есть. Да и все.
Очевидно, компьютер с интересом наблюдал за действиями Хмырина, за реакцией Гортензии. Во всяком случае, табло было темным. Но стоило Хмырину добиться успеха в своей затее, как опять засветились буквы: «Да ты не только ВКК, ты еще и специалист по Контакту!»
— Какой там Контакт! Просто я очень хорошо знаю эту женщину. И мне, несмотря ни на что, ее жалко. Тем более, сына. Они не умеют жить. Экономить. Ограничивать свои потребности. И мой контакт — ничтожный частный случай...
«Общее всегда состоит из частностей. Что, по-твоему, такое — двоичный код?»
— Откуда ж мне...
«Есть сигнал — нет сигнала. Есть энергия — нет энергии. Вот что такое двоичный код...»
— Много знаешь. А прибеднялся: «домохозяйки, учетчики»...
«Так оно и есть. И все же — память поколений...»
Погасло табло. Хмырин выключил освещение во всех отсеках, только слабые контрольные лампы остались гореть. Лишь бы Гортензии хватило энергии.
Хмырин нашел спальню. Это был маленький тесный боксик в кормовой части, где все пространство занимала как бы зыбка, оснащенная ремнями безопасности. Чтобы спать и во время перегрузок, и в невесомости, и на Земле.
Прилег. И тотчас почувствовал небывалую усталость. Наконец-то на месте. Переживания последних дней, бессонные ночи, бетонная темница — все позади. И кажется — вечность прошла.
Но Хмырин не позволил себе заснуть. Решил дождаться-таки сына, убедиться, что с Ираклием все в порядке.
Наконец Ираклий появляется. Возбужден. Бледен. Что-то рассказывает. Хмырин смотрит пристально-пристально и начинает кое о чем догадываться: Ираклий рад некоей победе над сложными обстоятельствами, но одновременно и не рад, что-то смущает его, что-то омрачает радость, хотя парень и пытается гнать сомнения прочь.
«Это хорошо, —думает Хмырин, —хорошо, что сын подвергает сомнению свои победы...»
Совсем уж Хмырин собрался закрыть глаза, но тут в жилой ячейке появился еще человек. У Хмырина чуть сердце не остановилось. Потому что это был тот майор, который его забирал. И был он с гостинцем. Принес, собака, коробку брикетов для синтезатора. К горлу Хмырина вдруг подкатила тошнота, а ведь полчаса назад, посмеиваясь, он с аппетитом похлебал синтетического бульончика...
Гортензия засуетилась, захлопотала, приглашая наглого майора к столу.
Сел. Между Гортензией и Ираклием. На его, хмыринское место! Ираклий вежлив. Но не более того. А менее — нельзя. Опасно. Хотя и не подлежит парень разоблачению, а все-таки... Молодец, сынок. Когда только успел научиться столь правильному и выверенному поведению? Может, сегодняшнее событие, не знаю, какое, но знаю — серьезное, научило?.,
А она, она! Того и гляди — умрет от умиления и счастья! С-с-с...
Что это у него за бумажка? А, официальное освобождение от налога! Но она же отказывалась?..
А он настаивает. И принес — сам. Хотя обычно посылают по почте. А он — сам. Нашел благовидный предлог. Наверное, врет, что в этом его служебный долг... Какое смирение на роже!..
Взяла бумажку. Убедил. Это, положим, правильно. Лишней энергии — ни джоуля. Как они дождутся, пока заряженный коскор вернется? Поголодать можно, ничего. Опасней холод...
Отправили Ираклия спать. Усмехнулся язвительно, однако так, что не придерешься. Молодец, сынок!
Сами — остались... Э-э-э, ну нельзя же так! С первой встречи! Э-э-э?..
Забыв обо всем, Хмырин исступленно заколотил в иллюминатор. Обезумел! Хотя, спрашивается, с чего бы? Ожидал чего от одинокой нестарой женщины? И с какой по счету встречи взрослые люди должны делать это? Ну, не майор бы к ней со справкой пришел, а другой кто-нибудь, без справки, какая, в сущности, разница!..
Конечно, иллюминатор натиск выдержал. Он рассчитан ого на какие нагрузки. И там, снаружи, не услышали ни звука — легли преспокойно в постель. Впрочем, Гортензия только старалась выглядеть спокойной, а на самом деле очень волновалась. Ее аж трясло всю, как начинающую пятнадцати летнюю. Да и майор... Ну не были они развратниками!.. И все же...
«Неужели майоры не знают, что брачел из коскора все видит?..»
Не смотреть бы Хмырину в иллюминатор. Ведь он сколько ужасов пережил за последние дни! Задернуть занавеску и не смотреть!
Казалось бы, чего проще. Чего правильней. И он задергивал занавеску со всей доступной ему решительностью и поворачивался к иллюминатору спиной, но решительности хватало ненадолго, ужасное, невыносимое зрелище притягивало к себе со страшной силой!
Никогда он э т о г о не наблюдал со стороны. И не знал, насколько э т о может быть гадким, если глядеть со стороны...
Впрочем, если бы там, в постели, не было Гортензии, а была любая другая женщина, то Хмырин, скорей всего, чувствовал бы себя чем-то вроде хладнокровного и пытливого исследователя. Но в постели была именно Гортензия.