В гонке участвуют время и человек. Время измеряется полусекундами. А чем измерить силы человека?
Время мигает своим лиловым глазом: «Тик-и-так»… Секунда. «Тик-и-так»— две секунды. Чего оно хочет от Андрея?.. Наверно, только одного: унести его в бездну, куда беспрестанно, неумолимо и безвозвратно уносится оно само?
Время подмигивает лиловым глазом секундомера: «Тики-так…» Человек, где же твое решение?! Не стоит, не смотри вниз. Там все равно ничего не видно. Здесь мы один на один: ты и я. Только ты и я.
«Тик-и-так… Тик-и-так…»
Самолет без рулей — это непоправимо? Остается лететь по прямой? Снижаться, пока не подойдешь к Земле? Удариться об ее поверхность?
Итак, твое решение, человек?..
Может быть, подчиниться насмешливому лиловому мерцанию и примириться с несовершенством отказавших рулей?..
Нет!
Нет и нет!
Секунды теряют власть над человеком — Андрей принял решение: сесть на своем аэродроме. Андрей это сделает: он возьмет максимальный разгон и заставит ракетоплан описать гигантскую петлю. Топливо будет, конечно, израсходовано еще на подъеме, но форсажем Андрей выбросит МАК как снаряд за плотные слои атмосферы. Чем выше будет петля, тем больше будет запас для планирования. Сначала на спине, потом переход в нормальное положение с выходом на курс к своему аэродрому. Обратная глиссада даст хороший запас времени для пологого входа в плотные слои атмосферы. А там придут в действие аэродинамические рули — и дело сделано: они дома. Оба — Андрей и МАК.
Если бы у Андрея было время, ему, как образованному инженеру, пришло бы в голову много всяких соображений за и против своего решения. Такие соображения приходили на ум людям, стоявшим на аэродроме и обсуждавшим вопрос: что делать для спасения Андрея? Аэродинамика, термодинамика, сопротивление материалов, аэрология, химия, ядерная физика и физиология — все было на вооружении этих людей. Мысли собравшихся завязались в клубок. разрубленный замечанием генерала Ивашина:
— Черных имеет право на самостоятельное решение. Если он сообщает, что принял его, нет надобности мешать ему советами и вопросами.
При общем молчании, делая вид, что об остальном нет смысла и толковать, Ивашин перешел в операторскую.
На экране мерцала зеленая капля. Эта капля была отражением радиоволн от тела, несущегося в пространстве… МАК… Этим телом был МАК.
В МАКе Андрей, его ученик, его друг. Ивашин пристально смотрел на экран. Казалось, его глаза, как у ночной птицы, утратили способность моргать. Зеленая точка вопреки вероятности, здравому смыслу и всем законам ползла все выше. Словно Андрей задался целью уйти туда, откуда еще не возвращался никто. Может быть, он вообразил себя космонавтом и свой МАК космическим кораблем, способным вознести его к далеким туманностям иных миров? А может быть, с Андреем случилось то, что всегда может случиться с одиноким человеком, брошенным в бездонную черноту вселенной, — ему могли изменить силы, мог помутиться рассудок. Нет, Ивашин этому не верит. Андрей человек, и его воля сильнее всего, что может ему противостоять.
Топливо кончилось. Андрей потерял представление о скорости: стрелка уперлась в последнее деление циферблата. Андрей понимал: скорость — далеко за расчетной. И, может быть, она все еще продолжает нарастать? Он движется быстрее артиллерийского снаряда, быстрее многих ракет.
А что на акселерометре?.. Перегрузка уже — 0,75… 0,50… 0,20…? Тело Андрея повисает в пространстве, повисают и перестают слушаться руки; от красной рукоятки аварийной катапульты отделяется лежавшая там перчатка…
Н-е-в-е-с-о-м-о-с-т-ь! Это состояние не ново для Андрея и все-таки необычно. Скорей бы миновать эту точку кривой, Только чтобы проверить себя, Андрей пробует поймать рукоятки приборов струйного управления — сначала правую, потом левую. Это удается не сразу, но все же он дотрагивается до них: да, он полностью владеет собой. Такой высоты и скорости не испытывал еще никто до него, ни он сам. Совершенно очевидно, что он сейчас где-то у верхней точки кривой, которую с разгона описывает МАК…
Но вот самолет начинает терять инерцию! Немного досаждает положение вниз головой, хотя врачи и утверждают, будто в состоянии невесомости человеку решительно все равно, как висеть… Так почему же он все же чувствует, что Земля у него не под ногами, а под головой? А может быть, это самообман? Разве здесь не все идет вверх дном?
А вот и первое неприятное проваливание: перегрузка 0,15 — МАК все теряет инерцию. Планированию на спине приходит конец. При следующем толчке Андрей пустит в ход струйное управление в вертикальной плоскости, чтобы вывести машину в нормальное положение. Еще толчок. Рука — на рычаге. Андрей действует осторожно: надо сохранить наибольший радиус кривизны.
Андрей не имеет точного представления о скорости и потому не знает, над какой точкой Земли находится. Но в этом ему должны помочь с Земли. Еще несколько мгновений, и он услышит голос Ивашина. Ивашин должен знать. Радиотеодолиты его не обманут.
Однако голос Земли не радует: радиус петли все же недостаточен, чтобы снизиться, не проскочив аэродром. А проскочив его, Андрей не сможет «дать по газам» и уйти на второй круг: топливо израсходовано. Значит, вход в плотные слои атмосферы должен быть более крутым, чем хочется. Придется гасить скорость на слишком коротком расстоянии.
Сердце кувалдой стучит в груди, виски распухают, шлем сдавливает голову. Почему? Ведь между черепом Андрея и стальным шаром шлема три сантиметра полого пространства. И все же, когда Андрей пытается повернуть голову, боль в висках и шее невыносима. Вены на руках вздуваются, как резиновые жгуты. Пальцы с трудом отворачивают кран, регулирующий поступление добавочного кислорода. Андрей вдыхает кислород осторожно, маленькими глотками. Мучительно пытается думать: какова может быть температура обшивки корпуса и крыла? Но, прежде чем он справляется с этой мыслью, сильный толчок — словно кто ударил по правой плоскости — заставляет его схватиться за ручку управления. Бесполезно. Высотомер показывает шестьдесят тысяч метров: все еще слишком высоко для аэродинамического управления.
Андрей всем телом воспринимает беспорядочные броски самолета из стороны в сторону, но не в состоянии парализовать их. Он понимает: еще несколько таких сокрушительных ударов, и МАК не выдержит.
При следующем ударе стрелка высотомера истерически подскакивает и как бешеная вертится на своей оси. Спиною Андрей чувствует, что переборка между кабиной и вторым отсеком, где расположены электронные приборы, начинает вспучиваться. Андрей поворачивается, насколько позволяет кресло: волна деформации пробегает по внутренней обшивке и приближается к носу машины. Там по-прежнему неумолимо мигает лиловый глаз времени: «Тик-и-так… Тик-и-так…» Андрей знает: через мгновение, более краткое, чем половина секунды, меньшее, чем «тик» или «так», деформация стенки достигнет лба кабины, и стекла ее вылетят из пазов…
Андрей давно был готов к тому, что такое может случиться, и все же худшее оказалось неожиданным.
Мысль, что аэродинамический нагрев будет выше допустимого, родилась в его сознании еще в тот момент, когда он вынужденно пошел на разгон выше предельной скорости. Но десятикратный запас прочности в основных узлах конструкции внушал надежду, что все обойдется.
Если бы обзор из кабины был лучше, Андрей бы давно уже заметил, что крыло скручивается, как широкий пробочник, сообщая самолету те самые толчки, которые взволновали его.
Едва ли хоть один летчик, кроме разве какого-нибудь паникера или труса, покинул самолет, прежде чем убедился, что не в силах спасти машину. До самой последней секунды пилот делит с самолетом его судьбу. Пока не ударяет по сознанию мысль: все бесполезно!
Андрей сознавал всю непоправимость случившегося и понимал важность своего. спасения. Только он, возвратясь на Землю, мог рассказать, что произошло. Значит, человек должен быть спасен. Даже когда гибнет такая машина, как МАК…
Андрей поставил ноги на подножки и нажал рычаг.
Сиденье тотчас же оказалось закрытым со всех сторон капсулой. Одновременно автоматически открылся аварийный люк. Андрею почудилось, что МАК сохраняет постоянное положение в пространстве. Это показалось оскорбительным: неужели решение прыгать было преждевременным? Но понадобилось меньше полусекунды, чтобы сообразить, что фюзеляж лишился обеих плоскостей и, подобно шилу, вонзается в атмосферу.
Капсула повернулась, легла по продольной оси самолета — и Андрей всем телом почувствовал удар сработавших пиропатронов. Сила толчка была так велика, что Андрею захотелось обеими руками схватиться за горло. Но под пальцами оказалась только сталь скафандра. Андрею казалось: еще миг — и все, что у него внутри, — сердце, легкие, желудок— решительно все будет вытолкнуто через рот. Андрей не слышал и не чувствовал, как вышел из капсулы малый парашют, как замедлилось ее падение. Сознание вернулось к Андрею только тогда, когда раскрылся главный парашют.
Андрей посмотрел в прозрачный потолок капсулы. Ничего, кроме огромного белого купола, не было видно. Пришла никчемная мысль: если фюзеляж, не сгорев, падает где-то рядом, то в кабине, верно, по-прежнему издевательски мигает лиловый глаз времени: «Тик-и-так, тик-и-так…»
ХИРОСИМА
От каменистой гряды, серпом опоясывавшей аэродром одной из баз УФРА, тянуло сухим жаром. Лилово-желтые скалы за ночь не успели остыть. Едва первые лучи солнца выглянули из-за холмов, стебли травы свернулись, поникли, мулы прижались к земле. Приехавшие на них солдаты спрятали седла в тень и улеглись под выгоревшими кустами. Казалось, им нет никакого дела до палатки иностранцев, которую они должны охранять.
Несмотря на ранний час, широкие полотнища большой палатки, раскинутой для экипажа самолета «ПиИкс-16», были подняты.
Летчиков было трое. Первый — полковник Деннис Барнс. Сухопарый, ссохшийся, словно зажаренный в машине для тостов. Следующим по старшинству был второй пилот, подполковник Райан — рыжий коренастый мужчина с ярко-розовой кожей. Барнс всегда недолюбливал Райана и терпел его на борту только как отличного пилота. Но после того как Барнс узнал о связи Райана с секретной службой, этот человек вызывал в нем трудно скрываемую брезгливость.