«Ну еще бы с десяток метров проползти, чтоб не заметили…» — думал Залетов.
Уж скорее бы это чертово солнце зашло. Болтается на небе. Чуть тронешь снег — ямка. Коль ямка — тень. И такая мелочь выдать может.
Впрочем, нет. Уж пускай пока болтается на небе солнце. В темноте высотку, пожалуй, не возьмешь.
Только скатились в лощинку — затараторил пулемет.
— Давай, Николай, — сказал Залетов. — Прикрывай, тезка.
Смирнов кивнул и полез на крутой склон лощинки. Как раз против амбразуры дота. Залег.
Не проползли и двадцати метров, как позади Залетова кто-то охнул. Обернулся — Елин. Ранило.
Двинулись дальше.
Знакомым «почерком» бил позади и сбоку пулемет Смирнова.
Солдаты пробирались все ближе и ближе к доту.
«Фить, фить фить», — взвились совсем рядом фонтанчики снега.
— Заметили, гады! — Залетов обернулся.
Капустин отполз в сторону и стал отвечать. Пока все шло по плану.
Впереди Залетова поворот ложбинки. Там местность не просматривается и не простреливается. Оттуда до дота, до входа в дот, рукой дотянуться можно.
Перебежкой бы эти пятьдесят метров! Да не тут-то было. Дела не сделаешь и сам погибнуть можешь. А очень хочется перебежкой. Один рывок…
Где-то у самых ног взвизгнули, вспарывая снег, пули.
Залетов покосился через плечо.
Толстиков отползал в сторону. За ним по снегу — кровавая полоска.
«Теперь надо одним рывком добежать до поворота лощинки, — подумал Залетов, — теперь уже надо рисковать».
И лишь стоило Толстикову ответить врагу, как Залетов вскочил, побежал пригибаясь, юркнул за поворот.
Упал в сугроб, прижался к снегу.
Тихо. Лишь за поворотом то пулемет Смирнова протараторит, то автоматы Толстикова и Капустина пробубнят.
«Нет. Не заметили», — и Залетов пополз вверх по ложбинке. Она здесь была похожа на канаву, и снегу по пояс. Руки по плечи провалились в сугроб.
Постепенно снежный намет в канаве становился все тоньше, и только по этому Залетов мог судить, что ложбинка скоро кончится и он очутится у дота.
Вот!
Над сугробом мелькнула голова часового: зеленая пилотка с опущенными отворотами.
Часовой стоял у входа. Залетов видел его затылок. Дверь в дот была закрыта: гитлеровцы, видимо, берегли тепло. А люк откинут.
«Сквозняка, что ли, боятся, гады?» Залетов отдышался. Снял варежки. Вытер тыльной стороной ладони нос, чтоб не хлюпал и дышать было легче.
Часовой пританцовывал на месте, стараясь согреть ноги в огромных соломенных калошах, напяленных на валенки.
Залетов затаился: вдруг обернется!
Не обернулся. Потоптался, потоптался и снова уставился куда-то в сторону русских позиций.
Залетов достал нож.
И пополз.
Двигался осторожно, сдерживая дыхание, не спуская глаз со спины гитлеровца.
Только бы не обернулся!
И не охнул. Комком шинели опустился к ногам Залетова.
Теперь помкомвзвода огляделся, прикинул, как лучше действовать.
Часовой стоял у дота и охранял ход сообщения с траншеями переднего края. Медлить было нельзя. В окопе каждую минуту могли появиться фашисты.
Залетов влез на крышу дота и одну за другой бросил в открытый люк две лимонки.
Взрывы ухнули глухо. Из амбразуры повалил дым.
И тогда из траншей у подножия высотки высыпала его рота.
Бойцы двигались быстро, длинными перебежками.
— Ур-р-а-а-а! — катилось по полю.
Фашисты открыли беспорядочную стрельбу.
Но рота старшего, лейтенанта Камышного шла вперед, не останавливаясь.
А Залетов поудобнее устроился на крыше дота. Он ждал. Бежать в тыл фашисты могли только по ходу сообщения, который он держал на прицеле.
И гитлеровцы побежали.
В ходе сообщения замелькали темные фигуры. Залетов дал очередь. Фашисты валились как подкошенные. Но в траншею врывались все новые и новые гитлеровцы и, нарвавшись на пули, заваливали проход беспорядочной грудой.
Потом фашисты стали выпрыгивать из окопов и удирать по снежной целине — проваливались, падали под огнем, останавливались, подняв руки.
А рота все гнала и гнала гитлеровцев. Сначала вверх по склону, потом вниз и дальше по полю, не давая опомниться…
— Вот за этот бой командование и представило меня к ордену Славы 3-й степени. Долго награда ждала меня. Я в госпиталь попал. Не лежалось. Ведь тогда мы по-настоящему наступать начали. Свою часть нагнал под Нарвой. Вовремя нагнал. Отыскал свою первую роту первого батальона 188-го гвардейского стрелкового полка 63-й гвардейской дивизии, входившей в состав 30-го гвардейского корпуса прорыва.
Вышли мы к берегу Нарвы. И остановились. Форсировать с ходу водный, вернее ледяной, рубеж не удалось.
Гитлеровцы сильно укрепились на левом берегу. И мы и они понимали: форсировать Нарву — значит вырваться на оперативный простор в Прибалтику, откуда до Германии совсем близко….
Февраль славен в Прибалтике ветрами — тягучими, влажными и промозглыми. Они тащат на своих спинах рыхлые тучи. Тучи секут землю колючей крупой.
И сыро и холодно.
Вот в один из таких пасмурных дней и появился Залетов в землянке Камышного.
Руку к ушанке.
Да что там!
Обнялись.
— Новости рассказывай, Залетов! — веселился старший лейтенант. — Мы так быстро шли, что они отстали.
— Новостей в тылу от вас ждут, — пошутил Залетов.
— И у нас будут. Пополнение пришло. И ты вернулся. А опытный солдат порой целой роты стоит, — прибавил Камышный свою любимую поговорку.
Проведав про возвращение Залетова, пришли в землянку «старые» солдаты — Смирнов, Толстиков, тоже недавно вернувшийся из госпиталя.
В землянке Камышного пили чай и что покрепче. Вспоминали. Говорили про дом, о родных, о земляках, которые были и которых уже нет. Но для всех, кто их знал, они оставались живыми, они продолжали идти рядом.
— А помнишь, Залетов, парнишку из Каменки? — спросил Толстиков.
— Рыжего?
— Да нет. Веснушчатый такой. Все носом шмыгал..
— Это тот, который со мной про гоголевского «Ревизора» спорил?
— Вот-вот, — подсказал Толстиков.
И все рассмеялись.
Спор действительно был веселый. Спорили, в каком городе надул городничего Хлестаков — в Каменке или в Сердобске. В комедии не сказано, куда направлялся Хлестаков, но упомянуто, что в Пензе он проиграл все деньги пехотному капитану. А от Пензы — что до Сердобска, что до Каменки. И, судя по истории, оба города подходящи.
— А где он, паренек-то? — спросил Залетов.
— Погиб, — ответил Камышный. — Неделю назад.
Все замолчали..
…Артподготовка началась на следующее утро.
Рота готовилась форсировать Нарву по льду.
Канонада была такой плотной, что выстрелы тонули в грохоте разрывов, вздымавшихся на том берегу. Его затянуло дымом. Таким густым, что сквозь него едва пробивались ослепительные вспышки рвавшихся снарядов и мин.
Фашисты пробовали отвечать, но вскоре замолчали.
Обстрел рвал только берег. Артиллеристы щадили мост, перекинутый морозом через реку.
— Не нравится мне, что не отвечают, гады, — сказал, наклонившись к Залетову, старший лейтенант. Они стояли в траншее, готовые к атаке. — Силы, сволочи, берегут.
— Потом по льду могут ударить, — сказал Залетов.
— Только бегом. Без остановки, — проговорил Камышный. — До них метров четыреста — две, ну, три минуты.
Казалось, что на противоположном берегу уже не осталось ни одного живого существа — таким массированным и плотным был сосредоточенный огонь. Но и Камышный, и Залетов, и все солдаты знали, что стоит утихнуть канонаде, как из каких-то щелей, из дотов, упрятанных глубоко в склоне высокого берега, их, атакующих, встретит стрельба. А на ледяном просторе реки и двух-трех пулеметов достаточно, чтобы не только остановить, но и уничтожить полк.
— Давай закурим, — сказал Камышный. — Артподготовка скоро кончится.
Старший лейтенант достал пачку «Беломора». Закурили.
— Помню, я с него и начинал, — усмехнулся командир роты. — Мать увидела. Ну и досталось на орехи!
Закурили и другие солдаты. Все знали, что значит это «закурим». Скоро атака. Курили, жадно затягиваясь, чтобы по сигналу резко отбросить, может быть, недокуренную папиросу — и в бой.
Разрывы снарядов ушли в глубь от берега.
Камышный вскочил на бруствер:
— Вперед!
Старший лейтенант побежал к реке, не оглядываясь. Тот, кто поднимается первым, никогда не оглядывается. Он не должен оглядываться. Он должен верить, что за ним поднимутся все.
Иначе ему не следует подниматься.
Рота кинулась за командиром.
Солдаты бежали к белому полотну реки.
Вот уже первые солдаты ступили на лед. Вот уже и соседние роты вышли на ледяной мост.
И только тогда пришедшие в себя после артобстрела фашисты открыли огонь.
Ударили пулеметы. Лед заныл от пуль, увязающих в нем. Взвизгнули, охая пламенем, мины. Заскрежетал, затрещал под ногами солдат ледяной мост.
Черная быстрая вода глянула в проруби, образовавшиеся от разрывов.
Вдруг будто запнулся бежавший впереди Камышный. Припал на колено, сник.
— За мной! Вперед! — закричал политрук.
И замешкавшаяся на мгновение рота продолжила стремительный бросок через Нарву.
Рота выскочила на берег.
Откуда-то стреляли. Но не было видно ни одного гитлеровца.
— Они в блиндажах! Кидай гранаты в трубы! — крикнул Залетов.
Он огляделся и увидел, что на берег вышла лишь горстка людей. И политрука с ними не было.
— Кидай гранаты в трубы! — приказал Залетов.
Рядом был Толстиков. Он бросился к одному из блиндажей, опустил в трубу противотанковую гранату.
Взрывы в утробах землянок ухали глухо.
На берегу поутихло.
— За мной! — крикнул Залетов.
Солдаты двинулись за ним в гору, к городу. Теперь трудно было разобрать, где твое подразделение, а где соседнее.
Залетов вел всех.
Бойцы ворвались в город. Они бежали по узким улочкам. И каждый их шаг означал, что еще одна пядь родной земли освобождена от фашистов.