Пожар на окраине Гандесы отгорал. Обгоревшие стропила домов были похожи на раскаленные прутики. И огонь уже не освещал окрестности, а лишь тускло светился в темноте.
— Надо знать, мио каро, — повторил Хезус глухо.
— Если считаешь, что надо, скажи.
— Во время операции под Леридой Альфонсо арестовал троих лазутчиков. Это были настоящие вражеские лазутчики. Он их задержал с поличным и, подчиняясь приказу, отправил в штаб армии, А во время Балагерской операции он снова поймал тех же лазутчиков. И снова с поличным. При них была радиостанция. Они корректировали огонь франкистских батарей. Тогда Альфонсо не стал больше отсылать лазутчиков в тыл. Он приказал расстрелять их. А вскоре из самого Мадрида последовал приказ расстрелять его самого. В приказе говорилось, что Альфонсо по партийным соображениям нарушил приказ.
Небо над далекими холмами пожелтело, будто там занимался пожар, потом из-за увалов показалась луна.
В ее свете Педро увидел, как лицо Хезуса на мгновение исказилось.
Круто повернувшись, Хезус еще больше ссутулился и, приблизив свое лицо к лицу советника, спросил:
— Почему ты, русо, любишь Испанию больше, чем десять других испанцев, которые называют себя испанцами?
— Жизненный опыт — это не всегда то, что человек сам увидел. Я не видел умирающих от голода в Бенгалии и горняков Астурии и Басконии, у которых уже нет легких. Но я видел, как умирали от голода в России, и видел старых горняков Украины, обреченных на смерть. И мне не надо быть в Бенгалии, чтобы проверять, так или не так, как в России, люди умирают от голода. Я знаю, что так! Мне не надо убеждаться, что горняки Басконии страдают. Я знаю — так же, как когда-то на шахтах Украины.
— Ты говоришь, как Антонио…
— Разве мы не правы?
— Я не об этом, Педро. Я люблю Антонио, как свою душу. Этот маленький человек с сердцем льва…
Хезус выпрямился, глубоко вздохнул. Педро впервые за долгое время почувствовал, что командир чего-то не договорил и что это невысказанное очень важно для него. По нельзя напрашиваться на откровенность.
— Идем ужинать, консехеро, — глуховато проговорил Хезус. — Да и радио послушаем.
Однако Хезус не сразу повернулся, чтобы идти. Он еще некоторое время смотрел в сторону городка, догорающего в ночи.
Педро понимал, о чем думает командир танкистов: о своей семье.
Но об этом они не сказали ни слова.
Молча отправились к пещере, в которой помещался штаб. Пещер таких было много, почти в каждом холме. Одни испанцы говорили, что это старые небольшие, каменоломни, откуда брали камень на постройки, другие утверждали, что здесь когда-то жили первобытные люди.
Пещеры были довольно высоки и служили хорошими блиндажами. Даже стопятидесятимиллиметровые снаряды фашистов не могли повредить их своды.
Они прошли по короткому коридору и вошли в зал, саму пещеру. Посредине ее стоял стол, на нем свеча и рядом — приемник, который работал от аккумулятора танка. Из репродуктора вырывался какой-то военный марш. Его никто не слушал.
На столе стыл ужин.
Антонио посмотрел на вошедших, протянул руку к приемнику и выключил.
Уши заложила глухая тишина подземелья.
Командир танковой роты Игнасио вздохнул и потер щеку. Как всегда к вечеру, она была черной от проступившей щетины. Голубоглазый Ян Геш, привыкший заходить в гости к танкистам, поднял взгляд от стола, посмотрел на Педро и попытался улыбнуться — улыбка получилась горькая, страдальческая и почему-то чуть виноватая. Плечистый капрал с прической боксера и массивным подбородком, американец, с которым Педро познакомился в госпитале, взял фляжку и стал наливать вино в стакан Яна. Вино булькало во фляжке и плескалось в стакане.
— Выпей, Ян, — сказал капрал.
Ян машинально взял стакан, поднес к губам, вздрогнул, вино расплескалось. Свободной рукой Ян стряхнул его с брюк и поставил стакан на стол.
— Не могу.
Хезус и Педро переглянулись.
— Выпей, Ян, — повторил капрал.
Ян помотал головой.
— Нет.
Капрал налил в свой стакан. Вино опять булькало во фляжке и плескалось в стакане. Капрал выпил вино, вытер тыльной стороной ладони губы и сказал:
— Я хочу, чтобы сегодня месье Даладье и мистеру Чемберлену подали на ужин дерьмо мула.
Хезус сел к столу, локтем отодвинул посуду с краю.
— Какого дьявола? В чем дело?
Ян посмотрел на командира танкистов и негромко проговорил:
— В Мюнхене продали Чехословакию. Как порцию шпекачек к пиву. Во имя мира в Европе! Во имя отказа Гитлера от других территориальных претензий! Сумасшедшие!
— Значит, Франция не откроет границу, — сказал Хезус. — Оружия Испания не получит.
— Я хочу, чтобы сутенеры Даладье и Чемберлен подавились дерьмом мула, которое они будут есть на ужин…
Игнасио с силой потер черную щетину на щеке.
— Пастухи, которые кормят овцами волков, рано или поздно останутся без стада.
Ян Геш хлопнул ладонью по столу.
— Но ведь у Чехословакии есть договор о взаимопомощи с Советским Союзом! Бенеш обратится в Москву!
Педро стиснул кулаки.
— Если бы в Мюнхене были в этом уверены, то Мюнхена бы не было.
— Не верю! — воскликнул Ян.
— Очень хочу ошибиться.
— Что бы ни случилось в Европе, Америка останется свободной! До тех пор, пока статуя Свободы не рассыплется в пыль, фашизма в Америке не будет!
Антонио спокойно посмотрел на разгорячившегося капрала и сказал:
— Если судить по нейтралитету, который Америка соблюдает по отношению к нам, то в Америке может быть все что угодно. И при этом статуя Свободы останется целой.
Капрал махнул рукой.
— Не слушай их, Ян! Моя родина может стать и твоей!
Ян Геш потер ладонями лицо и сказал:
— Спасибо на добром слове, Александер. Но теперь мы на родину попадем только после победы.
Хезус вынул из кармана блокнот и огрызок карандаша.
Пристроившись на краю стола, командир усердно считал, и его густые брови сердито шевелились. Потом он обратился к Педро:
— Консехеро, у нас осталось на завтра по шесть снарядов на танк.
Педро достал свой блокнот, заглянул в него.
— По пять, Хезус.
— Пойдем пересчитаем.
Хезус поднялся, но не пошел к выходу. Он остановился около Яна Геша и положил руку ему на плечо.
— Если для свободы твоей родины потребуется моя жизнь, она твоя.
И, не дожидаясь ответа, быстро вышел из пещеры.
Серебристый свет звезд наполнял воздух. Остро пахло прохладой.
Чистый голос Маноло выводил, казалось, где-то в поднебесье:
— О, мио кар-ро, Каталунь-я!
— Безобразие! — проворчал Хезус. — Отдыхать надо…
Но командир и советник пошли в другую сторону и слушали песню.
И еще Педро все время слышалось, что Хезус старательно выговаривает какое-то трудное слово.
— Что ты бормочешь?
— Не получается. Не могу правильно произнести.
— Что?
— Тш… Тц… Тесетловакья!
С неделю назад фашисты прекратили наступление на Валенсийском фронте, и естественно было ожидать переброски подкреплений на плацдарм Эбро, где оборона франкистов трещала по всем швам. Месяца не прошло, как началось наступление, а республиканцы, пользуясь наплавными переправами, сумели углубиться на тридцать-сорок километров, освободили десятки деревень и городков.
Франкисты совершенно не ожидали этого удара, были плохо подготовлены к обороне, не способны сдержать натиск.
Успех вполне мог обернуться крупной победой республики. Интернациональные части, сконцентрированные здесь, и испанские бойцы были исполнены решимости пробиться через равнину к Теруэлю и снова овладеть им — на этот раз с севера, — прижать фашистские части к морю и уничтожить их.
Но три дня назад стало известно, что другое наступление, предпринятое командованием Центрального фронта, обернулось бессмысленной бойней. Республиканские части были брошены в огненный котел под удары франкистской артиллерии.
После того как во главе военного министерства стал Негрин, а народ Испании на демонстрации в Барселоне выразил твердую волю к борьбе и непреклонное желание победить, на какое-то время в республиканской военной машине, скрипевшей от политических трений, казалось, наступил тот элементарный и необходимый порядок, который, собственно, и позволил организовать наступление на Эбро. Но стоило затихнуть политическим разногласиям, стоило коммунистам ценой тяжелых усилий добиться политической устойчивости, в известном смысле единства политики правительства, как тут же какие-то темные и далеко не всегда понятные для Педро силы стали вламываться в действия уже не политических деятелей, а военных руководителей.
Наступлением на Центральном фронте вновь командовал полковник Касадо, который по «объективным причинам» провалил уже не одну операцию. На совести этого полководца было больше своих загубленных бойцов, чем вражеских солдат. Однако в то время о Касадо думали лишь как о неудачливом полководце, а не как об умном и опасном враге. Это выяснилось позже. Слишком поздно.
Педро был далек от штабной жизни армии. Он мог анализировать то или иное сражение уже после того, как оно заканчивалось, или в ходе конкретного боя решать узкую, частную тактическую задачу, которую ему и Хезусу поручали осуществить.
Но и он установил странную закономерность. Ему всегда удавалось проследить логический замысел операции и ее осуществление, когда группой командовали Листер, Модесто. В их решениях присутствовала жесткая солдатская хватка, сметливость, умение воспользоваться малейшей оплошностью противника. Но они были лишь командирами отдельных соединений, а не руководили армией в целом.
Неустойчивое политическое равновесие, когда буржуазные и республиканские партии, с одной стороны, находились под ударами фашистской диктатуры Франко и, напуганные жупелом «коммунистической опасности», существовавшей только в их воображении, метались между трусостью и страхом, — это неустойчивое равновесие не могло утвердить ту железную дисциплину, без которой немыслима армия.