Немец в окопе замолчал.
«Да где же Русских?» — Федору показалось, что он больше не выдержит напряжения, ринется вперед, кинет гранату…
— Ы-ых! — услышал Федор. Услышал удар.
«Там же трое! — Федор сделал шаг вперед, остановился. — Приказ — ко мне, если стрельба… Ясно?»
В окопе еще удар. Стоп.
Кто-то выскочил на бруствер. Но его тут же сдернули вниз, лязг. Сдавленный голос. Глухая возня, короткая, яростная. Еще удар.
Федор сделал еще шаг вперед, откинул ветку.
Из траншеи, таща за собой пулемет, выбежал Русских, махнул рукой — мол, за мной — и побежал, почти не скрываясь, по полю. Федор выскочил из кустов, тоже махнул рукой — к своим, мол, — быстро побежал, косясь через плечо: поняли ли разведчики, что им надо делать?
Поняли, бегут, тоже спешат к своим траншеям. Так же, лишь пригнувшись, почти не скрываясь. Скатились в окоп.
Дома!
Кто-то хлопнул Федора по плечу:
— Ну, братва!
Его тискали, подталкивали шутливо и радостно кулаками под бока.
Потом они отправились на командный пункт. Все это? — после броска через луг — будто в тумане. Ноги отяжелели и едва волочатся.
Дошли вроде. Дошли…
Младший лейтенант Русских доложил начальнику полковой разведки капитану Терехину о выполнении задания. Официальная часть недолга. Но затягивается.
Капитан на чем свет разносит младшего лейтенанта: почему тот один полез в пулеметное гнездо?!
Федор подумал устало:
«А как могло быть иначе? Никак не могло быть иначе. Иначе, пойди они вдвоем, немцы сразу догадались бы — дело неладно. Близко не подпустили бы…»
Тягучие от усталости мысли Федора вдруг отлетают.
Вражеский передний край взбесился. Автоматы, пулеметы пошли в ход. Мины рвутся. Заухали артиллерийские разрывы. Опомнились! Поздно, совсем поздно.
Вот под этот-то аккомпанемент и продолжал Терехин распекать младшего лейтенанта. Только заметил Федор, что стоит капитану отвести глаза от Русских, как искрится в них настоящая радость и гордость. Федор достаточно пригляделся за год к капитану: не со зла Терехин ругается. Просто надо, для порядка, чтоб не слишком рисковали разведчики головой.
Но все это словно сквозь туман. Слишком много душевных и физических сил отняли последние часы пребывания на той стороне, за линией фронта. Знакомое и каждый раз заново переживаемое состояние душевной разрядки.
Когда вернулись в свою землянку, Федор даже поесть толком не мог, так хотелось спать.
— Пчела километров за пять от улья уходит, — негромко, будто для себя, говорил Кузьма Королев. Фуражка его блестит лакированным козырьком, как будто ее только сняли с витрины универмага. — Но ни разу я не видел, чтоб заблудилась. Вовремя, как по расписанию, возвращается в улей.
Они с Федором лежали на траве неподалеку от землянки. Перед ними по цветку клевера ползала пчела. Крылышки ее поблескивали на солнце. Вдруг исчезли, превратившись в два гудящих облачка. Пчела медленно, осторожно, будто разведчик на лесной тропе, взлетела, прицеливаясь к другому цветку.
— Вот ведь как, Федор, — продолжал Королев. — В точное время возвращаются. Будто у них часы на лапке привязаны.
Пышноусый красивый Кузьма, вернувшись после опасного рейда, всегда предается воспоминаниям о пчелах. До сих пор Федор думал, что пасечниками бывают лишь старые-престарые деды, — кряхтящие, охающие, потирающие спину и в свободное время рассказывающие сказки пришедшим в гости пионерам. Такое у него сложилось впечатление по радиопередачам, которые он когда-то слушал в Магнитогорске. Да и по тому еще, что в сибирском селе пасечником был старик и в деревне на Смоленщине, куда они с матерью приехали отдыхать к ее родным, пасечником тоже был дед.
Но все равно странно, что Кузьма Королев — пасечник. Этакий мужчина в тридцать лет — и пасечник. С чего бы это ему «лепить горбатого», как говорили мальчишки-сверстники на Магнитке. Правда, эти мальчишки-сорвиголовы появились на улицах Магнитки намного позже, чем отец Федора приехал туда с семьей. А приехали они туда, когда ничего не было у подножья заметенной снегом горы, ничего, кроме железнодорожного вагона. К вагону была прибита фанерка с надписью «Магнитогорск».
Вагон и фанерку с надписью Федор хорошо помнил. Отец упросил начальника станции присмотреть за мальчонкой, за «шкетом», как его называли строители, пока не сбили барака под жилье. Завод, город и Федор росли вместе. Первая домна, первая улица, а у Федора первый класс. Летом рыбалка на быстрой и богатой реке Урал. В ней погиб Чапай.
— Тишина в саду вот такая, словно сейчас, — продолжал говорить Кузьма, но мысли его далеки и от пчел и от тишины. Главное для него другое — заставить Федора прислушаться к тишине. Заставить его подумать о том, что, кроме войны, есть мир. Иначе — сердцем чувствует это Королев — зачерствеет душа у парня, ожесточится и померкнет для него красота и прелесть неба, солнца и цветущего наряда земли. Ох, как не хотелось Королеву, чтобы это случилось с Федором!
Федору хотелось возразить: какая же сейчас тишина? Целую ночь погудывали по-тихому грузовики, где-то танки урчали. Затаилось только все сейчас. Слушать тишину — это разрядка для Кузьмы Королева.
А вот в воспоминаниях Федора тишины нет. Он не любит воспоминаний. Хотя бы потому, что на вид ему восемнадцать полных, а по-настоящему — едва шестнадцать, и не обмани он младшего лейтенанта, не бывать бы ему в разведке и вообще на фронте. Отправили бы, как маленького, в тыл. И дело с концом.
«А что бы я в той тыляге делал? — спрашивает в таких случаях Федор. — Мне этот тыл вот где!» — хлопает Федор себя по загривку. Но размышления об этом наталкивают на воспоминания. А лучше не вспоминать.
Королев толкнул в бок:
— Слышишь, Федор?
— Слышу.
— Я говорю — война кругом, а пчелы все равно мед собирают. Только куда же они его носят? Нет ульев. В деревне печных труб и то не осталось. Какие там ульи! Одичают пчелы. Когда они дичают…
Но Федор не слышал Кузьму, взглянул на часы: девятый. Чего его так рано сегодня подняло? Они вторые сутки на отдыхе. Едва отоспались за неделю разведки. Собственно, сегодня и начнется отдых. Русских выйдет из землянки и крикнет: «Федор!» Но он позовет его не раньше, чем приблизится к нему шагов на пять. Он всегда так делает, когда на отдыхе у них начинаются тренировки по самбо до седьмого пота. С такой схватки и началось их знакомство, когда Федор по поручению штаба партизанского отряда переправил раненых и ему по малолетству было приказано остаться и ехать в тыл. Но он пошел к разведчикам. Сказал, что из партизанского отряда, хорошо знает эти места и дальше — на запад.
— На запад? — переспросил младший лейтенант.
— Да. На запад.
Русских отложил ложку — разведчики обедали в саду, у сарая.
Дома на усадьбе не осталось.
— Слышите, ребята? — сказал младший лейтенант. — Он знает эти места и дальше — на запад.
— Это хорошо, — подтвердил старший сержант с пышными усами.
Он был представителен и красив.
«Ему бы быть лейтенантом, а этот сухонький да чернявый злой, наверное», — подумал тогда Федор.
— Знает, чем купить, — пробасил старший сержант. — Парень не промах.
Русских спросил:
— Сколько ж раз ты вокруг солнца облетел?
— Летчик я, что ли… — спетушил голос у Федора.
— Ну-ка, подумай, — младший лейтенант прищурил глаз и этак сбоку посмотрел на Федора. — А еще в разведку хочешь…
Догадался Федор и проворчал басом:
— Семнадцать.
— А ведь, поди, того…
— Документы под немцем. Дойдем — проверите.
— Неплохо ответил, — сказал младший лейтенант. Но было заметно, что он ни на мгновенье не поверил Федору, хотя тот ростом вымахал на голову выше его и плечист, хоть и исхудал на партизанских харчах.
— Сколько классов окончил? Подумав, Федор ответил:
— Восемь. Потом на заводе работал.
— Кем?
— Токарем, — твердо заверил Федор. И это тоже была неправда.
— С лекалом, значит, имел дело…
— Это слесаря… с лекалом.
— Если и врет — с умом, — одобрительно кивнул пожилой солдат. — Нет, парень не промах.
— Погоди, «тройной» Иван, — проговорил Русских и к Федору: — Почему его так зовут?
— Иван Иванович Иванов, — улыбнулся Федор. — Это ясно.
— Sprichst du Deutsch?
— Не… не очень, — голос Федора взвизгнул фальцетом. — У нас в классе…
— В грамматике путался?
— Угу, — признался Федор. Младший лейтенант не нравился ему все больше: что он, в школу его принимает?
— Драться умеешь?
Федор молча засучил рукава. Младший лейтенант скинул гимнастерку:
— Ну-ка, подумай…
— Давай. Только по-настоящему, — пробасил на этот раз Федор.
— А то… — мотнул головой Русских, — Готов?
— Подходи, — Федор расставил ноги, чтоб тверже стать. Остальные разведчики оставили котелки, молча смотрели на Русских и Федора.
Вдруг младший лейтенант резко метнулся в сторону. Федор успел заметить сузившиеся в прищуре глаза, жестко сжатые губы. Размахнулся Федор сплеча, но только на замах у него и хватило времени. А Русских оказался уже около своего противника. Захолонуло у Федора под ложечкой, искры посыпались из глаз от удара в скулу. Федор непроизвольно нагнулся — скрючила боль, увидел сапоги, обхватил колени, дернул. Упал разведчик. Рывок Федора был неожиданный и сильный. Затем Федор схватил лежащего за ремень, махом перекинул через плечо. Потом поставил Русских на ноги, а сам ощупью нашарил его плечо, схватился, иначе бы рухнул.
Младший лейтенант, шипя и почесываясь, посмотрел на своих разведчиков. Те сидели с невозмутимыми лицами.
— Медведушка… — после непродолжительного молчания протянул пышноусый боец.
Федор, пошатываясь, подошел к столу. Ему уступили место. Он хватал ртом воздух: все не мог наладить дыхания. С трудом проворчал:
— Сибиряк я…
— Свирепый сибиряк, — процедил тот, которого звали «тройным» Иваном. — Я, товарищ младший лейтенант, такой ваш удар видел. Как вы того верзилу успокоили. А эт