Романов на мгновение замолчал. Затем сказал:
— Приходилось, слышал, много болтаете вы, баре, об офицерской чести… Красивые слова… А когда к расчету строиться, как крысы лезете в нору…
У Запечнова дрогнул на щеке мускул. Запрыгала, задергалась бровь.
— Судно не могло уйти, — сказал он, — а если оно и ушло, капитан «Атланта» в Таганроге. Он ждет меня с письмом. Без этого письма он… Капитан в Таганроге, — повторил он уверенно.
— Кто писал письмо капитану? — быстро спросил следователь.
— Этого я не знаю! Честное слово, — заторопился офицер.
— Бросьте, Запечнов. Опять заговорили о чести! Видно, это у вас в поговорку вошло, для связи слов употребляете, — усмехнулся Романов. — Ладно. Пошли. На последнюю проверку пошли, господин офицер!
С вечера крепкими засовами запирались в Таганроге подъезды домов, наглухо ставнями заставлялись окна.
Из Курска, Орла, Харькова, из многих-многих городов Центральной России вырвало и унесло дельцов всякого рода, проходимцев. Ехали в теплушках, на полках, под полками, на крышах, на тормозных площадках. Везли рвань и добро, прятали, скрывали… Торопились, спешили, а в Таганроге — стоп! Дальше не поедешь. Море. Черная пена оседала в приморских городах.
Двое шли по переулку. Ночь темна. Шли молча. Только сапоги стучали по мостовой. Перешли центральную улицу, свернули на Гимназическую. Прошли еще с квартал, остановились у дома. Ни одно окно не светило в старом купеческом особняке.
Тот, что был пониже ростом и поуже в плечах, шагнул к дверям и постучал легко, чуть слышно. Дверь сразу же открылась. За дверью, видно, ждали этого стука. На мостовую упал жиденький свет свечи, и дверь приотворилась. Лязгнул засов.
— Проходите, — сказал кто-то из полумрака коридора, — прямо и направо.
Тот, что стучал, шагнул первым. Сказал:
— У вас хоть глаз коли темно.
Ему не ответили. Дверь из комнаты распахнулась. И сразу стало светло, В комнате горела яркая лампа.
— Вы что, не один, Запечнов? — спросил уже другой голос, властный и требовательный.
И, еще не видя того, кто говорил, Романов подумал, что это и есть капитан «Атланта». Так мог говорить только тот, кто командовал.
— Это преданный нам человек, — сказал Запечнов. — В прошлом мой вестовой..
— Вы будете строго наказаны, сотник Запечнов, за нарушение дисциплины. Пройдите в комнату.
Дверь закрылась, и в коридоре вновь стало темно. Романов чуть переступил с ноги на ногу и сразу же услышал, как за спиной у дверей скрипнул под чьими-то сапогами пол.
«А у них не шуткуют, — подумал он, — не шуткуют. Надо держаться крепко».
За дверями в комнате слышны были голоса, но разобрать можно было только отдельные слова. Романов услышал, как капитан «Атланта» повторил несколько раз: «Ответственность… Генерал Улагай».
Голоса смолкли. Дверь распахнулась. Выглянул Запечнов, сказал:
— Зайди.
Войдя в комнату, Романов вскинул руку к козырьку.
— Здравия желаю, ваше благородие!
— Тихо! — растерянно сказал сидящий за столом полный, тяжелый человек с массивной лысеющей головой и оглянулся на заставленные ставнями окна. — Ну и глотка у тебя, братец. «А ты не так-то и силен», — подумал вдруг Романов.
Вырвавшееся у капитана «Атланта» «тихо» как-то сразу успокоило его. Романов почувствовал себя легче и свободнее.
Он опустил руку от козырька, но остался стоять, как и прежде, вытянувшись в струнку.
— Сотник сообщил нам, — сказал капитан «Атланта», — что ты, братец, выразил желание последовать за ним в нашей борьбе…
— Так точно, — сказал Романов, — за господином сотником я готов в огонь и воду.
— Преданность — высокое качество души, — протянул капитан.
«А не валяет ли он дурака? — подумал Романов, неожиданно почувствовав в голосе капитана напряженность. — Шлепнут они меня сейчас мигом…»
Кроме сотника, стоящего в углу, у окон в комнате было еще четверо. Один сидел за столом, рядом с капитаном. Двое о чем-то тихо переговаривались в дальнем конце комнаты. Романов внутренне подобрался, готовясь к прыжку.
«Чуть что, — пронеслась мысль, — одним ударом сбить лампу, а там, в темноте, еще повозимся…»
Капитан поднялся из-за стола.
— Хорошо, — сказал он, — подробно мы поговорим позже. Проводите его, сотник.
Запечнов шагнул от окна и толкнул дверь, но уже не в коридор, а в соседнюю комнату.
Четко повернувшись на стоптанных каблуках, Романов прошел через всю комнату, но в шаге от дверей остановился, пропуская вперед Запечнова.
«Черт его знает, — подумал он, — что в этой комнате!»
Запечнов шагнул первым, Романов заметил, что у того в едва приметной улыбке открылась полоска зубов.
«Все понимает», — подумал Романов и шагнул следом.
— Побудьте пока здесь, — сказал Запечнов и, не глядя на следователя, повернулся и вышел. В замке торчал ключ.
Тарасов стоял, прислонившись к сырому и холодному стволу акации. Время, казалось, остановилось. В сотый раз он рассчитывал — вот они вошли в дом, прошли по коридору, вошли в комнату, какие-то вопросы, какие-то ответы, еще минута, еще, еще… Но условного сигнала не было. Он рассчитывал вновь. Вошли в дом… Прошли по коридору… вошли в комнату.
Метрономом стучали падающие, с крыши в лужу капли. Оцепление вокруг дома давно замкнулось. Минута, вторая, третья… Тарасов чуть подался вперед, напрягая слух. Стучали капли. Темной громадой горбился дом.
Час назад, пожимая руку Романову, Тарасов сказал:
— Смотри, старик, осторожнее… К черту в пасть лезешь…
Романов только улыбнулся.
— Пробьемся…
Повернулся и зашагал по коридору..
Так они расстались.
Романов, стоя в незнакомой комнате, тоже считал минуты. Обошли дом… Остановились в саду… У окон… Кто-то остановился у подъезда… Минута, еще, еще…
Голоса за дверями то стихали совсем, то вдруг раздавались громче. И вновь он дважды услышал: «Улагай».
«Улагай, — подумал следователь. — При чем здесь генерал Улагай? Его десант из Крыма разбили на Кубани еще в начале сентября. Нет. Этих надо брать только живыми…»
Голоса за дверью стали слышнее.
Романов расстегнул крючок на шинели, вытащил из-за ремня наган, осторожно взвел курок.
Голоса вдруг притихли, но тут же раздались вновь.
Перед сабельным броском человек собирается в комок; серебряным горлом пропоет труба, и кони грянут оземь звоном копыт.
Ударом ноги Романов распахнул дверь, выстрелил в потолок.
— Руки на стол! — крикнул он.
Перед глазами мелькнули бледные пятна лиц, качнулась лампа, и в это же мгновение в дверь ударили чем-то тяжелым. Это Тарасов, едва шевельнув губами, дал команду «вперед!». Под плечом Ремизова замок хрястнул, и дверь распахнулась.
Ремизов точно охарактеризовал капитана «Атланта» Отто Опица. Толстый его затылок был налит кровью, но глаза смотрели спокойно. Может быть, даже слишком спокойно. Этот не трусил и отлично понимал, что время поставило людей по двум сторонам баррикады. Или одни победят, или другие. Мира быть не могло.
Упершись короткими руками в толстые колени, Отто Опиц плевал словами:
— Революция? Это хаос. Мерзость.
Тарасов даже переменился в лице, слушая его. Опиц повернулся к Романову, щеки его дрожали от негодования.
— Мой дальний родственник, романтический юноша, поверил в неверные идеалы. Он говорил: «Революция — это прекрасно». Сказать вам, как он погиб? Его застрелил пьяный матрос. Да, да!..
Он говорил и говорил… Он ниспровергал все, во что верили двое сидящих против него, он затаптывал в грязь то, за что и Романов и Тарасов шли под огонь пулеметов, мерзли в снегу, носили на теле рубцы и раны.
У Романова напряглись плечи. Но он не прерывал капитана «Атланта» — пусть скажет все, пусть выговорится! Жало у него вырвали, он только бьет хвостом, как гадюка под лопатой. Со словами надо обращаться осторожно, а сейчас капитан мог сказать и такое, что пригодится.
— Я честный человек, — говорил Опиц, — я хочу порядка. Вам понятно, что такое честный человек?
Романов перебил его:
— Вы говорите — честный человек? Это ложь. Вы хотели украсть судно, которое принадлежит Советской России. Государству. И убили человека.
Опиц замолчал. Запал его прошел. Он пожевал губами. Сказал невнятно:
— Да… да…
— Честный человек? Я не знаю, — Романов поднялся, — как погиб ваш дальний родственник и в какие идеалы он верил, но вы, кроме разговоров о чести, ничего не смогли привести в свою защиту. Вы знаете, Опиц, мне приходилось видеть, как мародеры грабили магазин, тащили все — горшки и перины. Разницы между вами и этими людьми я не вижу. Только вы откусили кусок больше и прожевать его не смогли.
Романов мог сказать много. Он немало повидал таких, как Опиц, и понимал, что за словами стояло одно — то, что он уложил в короткую фразу:
— Пальцы у вас, да и у других, таких, как вы, гнутся только к себе.
Романов вызвал часового. Сказал:
— Отведите его.
Опиц оглянулся в дверях. Взгляд его был растерянным.
Романов вновь сел к столу.
— Да, — сказал Тарасов, — это враг. Матерый…
— Матерый… — повторил Романов и замолчал.
Он вспомнил, как впервые приехал на «Атлант», Глинистый берег, дождь… У трапа, в машинном отделении, лежал убитый двумя выстрелами в грудь Александр Шевчук.
Теперь он знал, как это произошло на «Атланте».
В тот день Отто Опиц отпустил Сашку на берег. Крикнул с мостика:
— Иди! Чтобы был к шести! В шесть отходим.
Наклонил голову, покопался в карманах и вдруг вытащил смятую бумажку, кинул Сашке.
— Можешь позволить себе…
Улыбнулся.
«Толстый черт, — подумал Сашка, — что-то подобрел сегодня».
И пошел вверх по узкой улочке, выходившей на Садовую.
Все утро хмурило, а во второй половине дня неожиданно разъяснело. Со всех причалов потянулся в город народ. Сашка затерялся среди людей на крутой улочке.