— Четвертый этаж, квартира выходит во двор. Записал. А зачем это?
— Для расследования. Я уверен, что стоит тебе только сунуть туда нос, ты обнаружишь там убийство. Не пытайся вытянуть из меня больше — это просто мое глубокое убеждение. До настоящего времени там жили муж к жена. А теперь остался один муж. Сегодня рано утром он отправил ее сундук. Если ты найдешь хоть одного человека, который бы видел, как уезжала она сама…
Все эти доводы, высказанные вслух в такой форме, да еще не кому-нибудь, а лейтенанту полиции, даже мне самому показались неубедительными.
— Да, но… — с сомнением начал было он. И тут же умолк, приняв все так, как есть. Потому что я был достоверным источником информации. Я и словом не обмолвился про свое окно. С ним я себе мог это свободно позволить, потому что он знал меня много лет и его не беспокоил вопрос о моей надежности. Я не желал, чтобы в такую жару в мою комнату набились полицейские ищейки, по очереди глазеющие из окна. Пусть действуют с фасада.
— Что ж, поживем — увидим, — сказал он. — Я буду держать тебя в курсе.
Я повесил трубку и в ожидании событий вернулся к своим наблюдениям. В этом представлении мне досталось место зрителя, или, вернее, место, противоположное тому, которое занимает зритель. Я «видел все как бы из-за кулис, а не со стороны зрительного зала. Я не имел возможности непосредственно следить за работой Война. Я узнаю только ее результаты, когда и если они будут.
Несколько часов прошли спокойно. Полиция, которая, как я полагаю, уже должна была приняться за дело, работала незаметно, как ей и положено. В окнах четвертого этажа все время мелькала одинокая фигура — его никто не беспокоил. Он никуда не ушел. Не находя себе места, он бродил из комнаты в комнату, нигде подолгу не задерживаясь, но из дому не уходил. Я видел, как он еще раз ел — теперь уже сидя, как он брился; он даже пробовал читать газету, но на это его уже не хватило.
Вокруг него крутились крохотные невидимые колесики. Безобидная пока подготовка. «Интересно, — подумал я, — остался бы он там, пронюхав об этом, или тут же попытался бы сбежать?» Это зависело не столько от его виновности, сколько от его уверенности в собственной безопасности, уверенности в том, что ему удастся обвести их вокруг пальца. Сам я в его виновности не сомневался, иначе я никогда не решился бы на этот шаг.
В три часа раздался телефонный звонок. Это был Войн.
— Джеффрис? Не знаю, что и сказать. Может, ты подбросишь мне что-нибудь еще?
— А зачем? — парировал я. — Зачем это нужно?
— Я послал туда человека навести справки. Только что он доложил о результатах. Управляющий домом и кое-кто из соседей единодушно утверждают, что вчера рано утром она уехала отдыхать в деревню.
— Минуточку. А твой человек нашел кого-нибудь, кто лично видел, как она уезжала?
— Нет.
— Выходит, ты всего-навсего получил из вторых рук версию, основанную на его ничем не подтвержденном заявлении. Его встретили, когда, купив билет и посадив ее в поезд он возвращался с вокзала.
— Снова голословное заявление.
— Я послал на вокзал человека, чтобы он постарался выяснить это у билетного кассира. Ведь в такой ранний час его не могли не заметить. И мы, конечно, следим за каждым его шагом. При первой же возможности мы проникнем в квартиру и произведем обыск.
Я почему-то был уверен, что им ничего не даст даже это.
— От меня ты ничего больше не узнаешь. Я передал это дело в твои руки. Все, что нужно, я тебе уже сообщил. Имя, адрес и мое мнение.
— Да, прежде к всегда высоко ценил твое мнение, Джефф.
— А теперь, значит, ты произвел переоценку?
— Нет, что ты! Просто мы пока не обнаружили ничего такого, что хоть как-то подтвердило бы твое впечатление.
— Ну, пока вы не очень-то далеко продвинулись.
Он снова отделался той избитой фразой:
— Что ж, поживем — увидим. Буду звонить.
Прошло еще около часа, и солнце стало клониться к закату. Я увидел, как он начал готовиться к выходу. Надел шляпу, опустил руку в карман, вытащил и на минуту застыл, разглядывая ее. Пересчитывает мелочь, догадался я. Сознание того, что после его ухода они тут же войдут в квартиру, странно взбудоражило меня. Видя, как он в последний раз окидывает взглядом помещение, я со страхом подумал: «Если у тебя, братец, есть что прятать, то сейчас как раз время это сделать».
Он ушел. Квартира на какой-то период замерла в обманчивой пустоте, от которой перехватывало дыхание. Даже тройной сигнал пожарной тревоги не заставил бы меня оторвать взгляд от тех окон. Внезапно дверь, через которую он только что вышел, слегка приоткрылась, и через щель один за другим протиснулись двое. Закрыв за собой дверь, они сразу же разделились и приступили к делу. Один занялся спальней, другой — кухней, и, начав с этих крайних точек квартиры, они стали постепенно сближаться, двигаясь навстречу друг другу. Работали они на совесть. Мне было видно, как они тщательно осматривали все сверху донизу. За гостиную они взялись уже вместе. Одному досталась одна сторона, второму — другая.
Они успели кончить еще до того, как их предупредили об опасности. Я заключил это по их растерянным позам, когда они, выпрямившись, на минуту застыли друг против друга. Вдруг их головы как по команде резко повернулись, словно до них донесся звонок, предупреждавший о его возвращении. И они мгновенно выскользнули из квартиры.
Я не был особенно разочарован, я ждал, что кончится именно так. Интуиция подсказывала мне, что они не найдут ничего инкриминирующего. Ведь там же не было сундука.
Он вошел, держа в объятиях огромный пакет из коричневой бумаги. Я внимательно следил за тем, не обнаружит ли он, что в его отсутствие кто-то там побывал. Видимо, он так ничего и не заметил.
Остаток ночи он провел дома. Иногда он прикладывался к бутылке: я видел, как, сидя у окна, он время от времени подносил ко рту руку, впрочем, не так уж часто Он, видно, хорошо владел собой — теперь-то ему дышалось легче, когда там уже не было сундука.
Наблюдая за ним сквозь ночной мрак, я продолжал размышлять: «Почему он не уходит? Если мое предположение правильно — а в этом я не сомневался, — почему, совершив это, он не трогается с места?..» На этот вопрос ответить было нетрудно: потому что он еще не знает, что за ним следят. Он считает, что ему незачем торопиться. Исчезнуть сразу же после нее гораздо опаснее, чем пробыть там еще какое-то время.
Ночь тянулась бесконечно. Я ждал звонка от Война. Он позвонил позже, чем я рассчитывал. Я в темноте снял трубку. Как раз в этот момент Торвальд собирался лечь спать. Покинув то место в кухне, где он до этого сидел и пил, он выключил свет. Зажег свет в гостиной. Потом принялся вытаскивать из брюк край рубашки. В ухе у меня раздавался голос Война, а глаза мои ни на секунду не упускали из виду того, другого. Расположение сил по треугольнику.
— Алло, Джефф! Послушай, полная неудача. Мы обыскали квартиру, когда он выходил…
Я чуть было не сказал «знаю, я ведь это видел», но вовремя прикусил язык.
— …и ровным счетом ничего не нашли. Но… — он остановился, как бы собираясь сообщить что-то важное. Я с нетерпением ждал, что он скажет.
— Внизу, в его почтовом ящике мы нашли открытку. Выудили ее через прорезь согнутой булавкой…
— И?
— И оказалось, что это открытка от его жены, посланная только вчера с какой-то фермы. Сейчас прочту тебе копию: «Доехала прекрасно. Чувствую себя немного лучше. Целую. Анна».
Я сказал едва слышно, но с прежним упрямством:
— По твоим словам, она написана только вчера. Чем ты это докажешь? Какая дата на штемпеле?
Он возмущенно крякнул. В мои адрес, а не по поводу открытки:
— Штемпель смазан. Намок с краю, и чернила расплылись.
— Смазан полностью?
— Только год и число, — признал он. — Час и месяц видны отчетливо. Август. И восемь тридцать вечера, когда она была отправлена.
На сей раз возмущенно крякнул я.
— Август, восемь тридцать вечера — 1937, 1939 или 1942 года. И ты ничем не можешь доказать, как она попала в этот почтовый ящик — из сумки почтальона или из недр письменного стола!
— Кончай это, Джефф, — сказал он. — Ты уже зарвался.
Не знаю, что бы я на это ответил, если бы в тот момент мои глаза не были прикованы к окнам гостиной Торвальда. Пусть я в этом и не признался, почтовая открытка все-таки ошеломила меня. Но я смотрел туда. Как только он снял рубашку, там погас свет. Но он не зажегся в спальне. Где-то внизу, как бы на уровне кресла или дивана, вспыхнула спичка. В спальне стояли две незанятые кровати, а он все-таки остался в другой комнате.
— Войн, — звонким голосом произнес я, — плевать я хотел на твои открытки с того света. Я еще раз заявляю, что этот человек прикончил свою жену! Проследи сундук, который он отправил. А когда доберешься;э него — открой. Я уверен, что ты найдешь ее там!
И я повесил трубку, не дожидаясь, пока он сообщит, что он намерен делать дальше. Он не стал тут же перезванивать, и я заподозрил, что, несмотря на свой скептицизм, он все-таки на-мотаА мои слова на ус.
Я провел у окна всю ночь, точно часовой, охраняющий приговоренного к смерти. После первой вспышки спичка загоралась еще дважды, примерно с получасовым интервалом. И все. Возможно, он заснул. А может, и нет. Мне необходимо было немного поспать самому. И в пламенеющем зареве восходящего солнца я, наконец, сдался. Все свои дела он провернул бы под покровом тьмы, не дожидаясь дневного света. В ближайшие несколько часов вряд ли произойдет что-нибудь новое. Да и что ему нужно было делать? Ничего, только затаиться и ждать, пока само собой не пролетит спасительное время.
Когда Сэм разбудил меня, мне показалось, что я спал всего лишь пять минут, однако уже был полдень. Я раздраженно заворчал:
— Ты что, разве не заметил моей записки? Ведь я специально приколол ее на виду, чтобы ты дал мне выспаться.
— Заметить-то заметил, но тут пришел ваш старый приятель инспектор Войн. И я подумал, что вам…