— Военный трибунал, отправка на фронт, штрафная рота! Это в лучшем случае. Скорее всего вам придется расстаться с мундиром майора вермахта и облачиться в каторжную робу кацетника. Не исключены расстрел или петля…
— Хорошо, я согласен, — глухо проговорил Бломберг.
— Вот и отлично, будем считать, что этого неприятного инцидента вообще не было, — явно довольный исходом дела, оживился коммерческий директор. — Желаю вам удачи, господин инженер-майор! Хайль Гитлер!
…И все же Бломбергу пришлось в этот день побывать в гестапо. Сразу после того, как инженер-майор вышел из дирекции концерна, обер-лейтенант предложил ему снова занять место в гестаповской машине.
— Необходимо проделать еще одну незначительную формальность, и тогда мы вас не будем дольше задерживать, — пояснил он Бломбергу.
В последний момент, когда в гестапо Эйхенау предложил Бломбергу дать расписку о «своем добровольном согласии» сотрудничать с ним, инженер заколебался. Этот документ, оформлявший предательство, узнай о нем антифашисты, мог навсегда отрезать для Бломберга дорогу к их доверию. «Расписка» могла породить такие подозрения, опровергнуть которые было бы невероятно трудно, почти невозможно…
И все же Бломберг поставил свою роспись и дал снять отпечатки пальцев. Десять черных пятен легли на том же гестаповском документе.
Эйхенау торжествовал.
— В первую очередь, Бломберг, выясните, куда подпольщики направили грузовик с ящиком, что в нем находилось и кто были те двое, во дворе дома номер восемнадцать. Нам крайне важно это установить. Только не вздумайте повести двойную игру, майор. Иначе ваша расписка, — Эйхенау угрожающе потряс документом, — будет сразу же передана тем, против кого вы начали работу с гестапо. Подпольщики беспощадны с предателями!
Когда Бломберг входил в казино, в главном зале погас свет. В ту же секунду вспыхнул прожектор и вырезал из темноты белый, курившийся голубоватыми дымками круг. Он пополз по стенам, потом дрогнул и метнулся на паркет, где зацепил кусок каната. Издали казалось, будто с пола поднялась, раскачиваясь в такт музыке, вытянулась к потолку змея; верхняя часть каната, прикрепленного к потолку, исчезла во мраке…
Дробно, тревожно застучал барабан. В зале смолкли пьяные выкрики офицеров, и в кольцо прожекторного луча проскользнула артистка варьете. Сверкнув блестками акробатического костюма, она стремительно поднялась по канату, штопором завертелась в воздухе, откинув назад корпус и крыльями раскинув руки.
Бломберг провел рукой по лбу. Ему казалось, голова охвачена жаром. Но ладонь сняла лишь капли холодного пота.
«…Быстрее разыскать Мари! Проклятая темнота… Да, но именно сейчас легче всего незаметно выйти из зала, — неожиданно подумал инженер. — …Согласится ли только Мари? Впрочем, у нее нет другого выбора. Либо сейчас, либо…» Бломберг почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.
— Мари, дорогая! — порывисто зашептал Бломберг. — Мы должны немедленно покинуть казино… Я все подготовил. Машина у подъезда. Тебе домой нельзя. Гестапо стало слишком много известно о тебе…
Не расспрашивая ни о чем, Мари мгновенно прикинула: за ночь по глухим горным дорогам они могут успеть добраться до штирийской партизанской базы. Еще в Вене, до того, как Мари переехала в Линц, Вайс дал ей адрес одной явки в районе действия партизанского отряда. Бломберг сказал, что бензобаки «штайера» полны. Ну что же! Они свою задачу выполнили. Бюст Ленина уже следовал по последнему этапу «подпольной дороги».
Из казино они вышли порознь: Бломберг — мимо швейцара, через главный подъезд, Мари — через служебный выход.
В машине Бломберг рассказал Мари обо всем, что с ним произошло, начиная с той минуты, когда он попал в гестаповскую западню у себя на вилле, и кончая унизительной процедурой в гестапо, где было «оформлено» его «предательство».
Им осталось проскочить железнодорожный переезд, и тогда «штайер» вырвался бы на шоссе, прямой стрелой уходившее на юг, в предгорья Альп. На беду, в тот самый момент, когда «штайеру» осталось проехать несколько метров до переезда, перед ними опустился шлагбаум. Протяжно задребезжал звонок, предостерегая водителей машин и пешеходов о приближении поезда.
Одну за другой они теряли драгоценные минуты выигранного времени. Администрация казино не могла не заметить внезапного исчезновения Мари сразу, как только в зале снова вспыхнул свет. Метрдотель непрерывно наблюдал за работой персонала. К тому же за ней наверняка следил и кто-нибудь из агентов Эйхенау.
Вдруг Бломберг увидел, как на противоположной стороне переезда остановилась полицейская патрульная машина. На ее крыше, не переставая, вращалась и мигала синяя лампа, посылая во все стороны тревожные сигналы. Над правым Крылом полицейского «штрайфвагена» качался длинный стальной ус мощной рации.
Чем грозило внезапное появление у разъезда этой машины? Не перерезала ли она дорогу подпольщикам?
Бломберг оглянулся: сзади ревел дизель семитонного грузовика, едва не касавшегося тяжелым бампером кузова «штайера». Сманеврировать и повернуть назад было уже невозможно.
Наконец из темноты долетел протяжный гудок паровоза, и вскоре, прогрохотав на стыках рельсов, мимо промчался экспресс.
Но прошло еще несколько долгих десятков секунд, прежде чем, прочертив красную дугу фонарем, поднялся шлагбаум. Бломберг стремительно пересек пути и прибавил газ. Где-то позади тяжело, надрывно загудел дизель грузовика, вспугивая темноту, завыла и тут же смолкла сирена уходившей назад полицейской машины.
Бломберг напряженно всматривался в белый пунктир разграничительной линии шоссе. Она стремительно пролетала мимо «штайера», и только по ее мельканию сейчас угадывались повороты дороги, ощущалась бешеная скорость.
Шоссе было пусто. Мари посмотрела на стрелку спидометра. Она то взлетала, то падала и казалась ей живым пульсом машины, которой передалось нервное дыхание пассажиров.
Потом ритм работы мотора заметно изменился. Машина преодолевала крутой подъем. Дорога сузилась и запетляла. Они достигли наконец предгорий Альп. И тут на одном из поворотов кабину осветила яркая вспышка. Слепили фары машины, появившейся за их спиной.
Бломберг до предела выжимал педаль акселератора. Двигатель ревел. Стрелка прибора, регистрирующего нагрев воды в радиаторе, угрожающе подползала к роковой отметке кипения.
Инженер-майор отвернул зеркальце над ветровым стеклом.
Оно только мешало, ослепляло отраженным светом фар быстро настигавшей их машины, которая начала подавать громкие сигналы, требуя, чтобы «штайер» остановился. Тут же прогремел выстрел, потом другой…
Бломберг расстегнул кобуру, выхватил пистолет и открыл верх кабины.
— Садись на мое место, — быстро сказал он Мари. — Поведешь машину. Я попытаюсь отвязаться от них.
Когда Мари заняла место за рулем, Бломберг поднялся во весь рост, просунув голову и плечи в открытый люк крыши, и начал стрелять по гнавшейся за ними машине. Недоброе предчувствие щемящей болью сдавило сердце Мари.
Впереди мелькнули указатели дорожного перекрестка или развилки, и в ту же секунду длинная автоматная очередь прошила кузов «штайера». По стеклам, пробитым пулями, молнией разбежались трещины. Мари с ужасом увидела, как Бломберг сполз на сиденье и ничком ткнулся в приборный щиток…
Гестаповцы в «мерседесе» не успели даже понять, как удалось водителю «штайера» проделать головоломный разворот, — с ходу, в долю секунды, — как «штайер» устремился под уклон, навстречу «мерседесу».
Уклониться от лобового удара «штайера» было невозможно. Справа высокой стеной дорогу прижимала к обрыву скала. Слева узкая обочина шоссе сливалась с мраком ущелья.
Дробным, яростным эхом прогрохотали и оборвались автоматные очереди, нацеленные гестаповцами в стекла «штайера». В последний момент Эйхенау попытался было выскочить из машины, но не успел. Раздался страшный удар, и, вспыхнув красным огненным факелом, обе машины, сцепившись, закувыркались в пропасть…
В ФАШИСТСКОМ ЗАСТЕНКЕ
Старик Вок, опираясь на трость, с трудом поднимался по высоким ступеням лестницы. Лифтом разрешалось пользоваться только сотрудникам гестапо. Тем, кого вызывала сюда повестка, приходилось отсчитывать ступени самим. Чаще всего сюда были вынуждены идти старые люди, чьи сыновья и дочери томились в тюремных застенках или ждали последнего часа в камерах смертников.
Длинным коридором с высокими сводчатыми потолками Вок прошел к двери, на которой чернел квадрат с номером, проставленным в его повестке. Прежде чем войти, Вок отер со лба мелкие капельки пота и отдышался. Потом постучал. С той стороны донеслось громкое «войдите!».
Дежурный гестаповец оценивающе окинул взглядом сгорбленного годами и свалившимся на него несчастьем старого машиниста. Гестаповец прикидывал, какую «дань» можно будет вытянуть с этого просителя, он наверняка приполз ходатайствовать о снисхождении к своему чаду. Даже если его приговорили к смерти, можно будет содрать несколько марок за оформление разрешения на выдачу личных вещей казненного, урны с прахом… Этот, судя по всему, будет просить направить в Берлин ходатайство о помиловании или пересмотре дела. Много их уже побывало в этой комнате. Сотни прошений были направлены в Берлин и даже самому фюреру. Но еще ни разу оттуда не приходило снисхождение. Только отклонение. Так было, и гестаповец твердо знал — так будет и впредь. А он и ему подобные чиновники гестапо будут по-прежнему лгать отчаявшимся старикам, отцам и матерям узников, внушать им несбыточные надежды и выуживать их последние сбережения…
Вок протянул гестаповцу повестку. Тот взял и пробежал ее глазами, равнодушно посмотрел на старика и нажал кнопку селектора.
— Господин штурмбаннфюрер, отец ефрейтора Вока явился по вашему вызову.
Он молча указал Воку рукой на дверь, обитую черным дерматином. На ней не было ни номера, ни таблички с фамилией.
Вок нажал на ручку и вошел в кабинет гестаповца, которого не знал по имени, лишь только догадывался, что тот может решить судьбу его сына.