Менжинский не слушал оживленных слов чекиста. Он торопливо листал страницы расшифрованных записей.
«…сообщите технические данные для сношений по радио…»
«…надо думать, что имеющиеся наши в Москве в момент переворота справятся со взятием стихии в свои руки…»
Не то. Обычные письма заговорщиков. Лишние улики для изобличения Щепкина. На шпионские сведения нет и намека. Ни одной фамилии, ни одного канала передачи информации.
Неужели и Вилкову «дядя Кокка» не доверял? В осторожности ему не откажешь.
Постой, постой! Вот расшифровка письма на фотопленке!
«Пришло длинное письмо дяди Кокки, замечательно интересное, с чрезвычайно ценными сведениями, которые уже использованы…»
Тоже не то. Просто Щепкин предусмотрительно запасался копиями, подтверждающими его «заслуги». Конечно, возле каждого «пирога» у кадетов сразу начиналась драчка, и надо было иметь крепкие козыри.
Лист за листом откладывался в сторону. Решетов молчал, сидел с ожидающим лицом, пристально вглядывался в Менжинского. Он уже догадался, что в принесенных бумагах Вячеслав Рудольфович не нашел того, что требовалось. Такую закавыку удалось распутать, а она оказалась на поверку пустышкой…
— Спасибо, товарищ Решетов, — сказал Вячеслав Рудольфович. — Замечательно вы справились с расшифровкой… Теперь получили еще новые улики. И профессору доказали, что могут делать чекисты. Покорнейше вас благодарю.
Решетов растерянно пожал протянутую руку и удивился словам благодарности.
— И вам спасибо, Вячеслав Рудольфович, — тихо ответил он, — Пустяковые ведь материалы оказались, я понимаю.
Менжинский улыбнулся и сказал, что за содержание записей профессора Вилкова товарищ Решетов ответственности не несет, а что касается дела, то он выполнил его превосходно.
— Вот из этого и будем исходить.
Поздно вечером в квартиру Алферова, где находилась чекистская засада, негромко позвонили. Оперативник открыл дверь и увидел на площадке человека в военной форме.
— Простите, кажется, я ошибся адресом.
— Ваши документы!.. Чека.
Военный сделал было шаг назад, но на лестнице тоже стояли, отрезая дорогу.
— Оружие есть?
— Позвольте, по какому праву! — запротестовал военный и потянул руку к карману.
Его опередили. Извлекли из-под френча браунинг.
— Разрешение на ношение оружия имеется?
— Безусловно… Положено по должности. Я ответственный работник штаба… Если не прекратите насилие, я буду звонить товарищу Троцкому.
— Не волнуйтесь… На Лубянке телефоны есть, не в лесу живем.
Задержанный оказался помощником управляющего делами Военно-законодательного совета Всеросглавштаба Сергеем Васильевичем Роменским.
На допросе он держался самоуверенно, то и дело напоминая, что он ответственный работник штаба и за его арест чекистам придется держать ответ.
Апломба у Роменского поубавилось, когда в его квартире произвели обыск.
При обыске были обнаружены собранные в дорогу чемоданы, план Москвы и Петрограда с многочисленными непонятными отметками, нанесенными синим и красным карандашами, и была найдена частная переписка. На основании этой переписки, несмотря на уверения арестованного в преданности Советской власти, чекисты записали в протоколе, что «гражданин Роменский не уверен в прочности существования Советской власти».
— Чемоданчик-то в дальнюю дорогу собрали, Роменский?
— Я требую доставить меня в помещение Военно-законодательного совета. Здесь я на вопросы отвечать не буду.
— Так в протоколе и запишем, что отказались отвечать…
Однако прямых улик, что Роменский занимался шпионской деятельностью, пока не обнаруживалось. Более того, при детальном ознакомлении со служебным положением арестованного выяснилось, что он не мог располагать секретными сведениями вроде тех, которые были найдены у Щепкина.
— В штабе уверяют, Вячеслав Рудольфович, — доложил Нифонтов, проводивший первоначальное расследование, — что к оперативным документам Роменский не имел доступа.
— Визит к Алферову как он объясняет?
— Утверждает, что шел к некоему Красикову. Было темно, и он перепутал номер дома. Красиков действительно проживает в соседнем доме, но не на третьем, а на втором этаже. Кустарь-надомщик по ремонту металлических изделий. Запойный Красиков кустарничает на этом месте уже, наверное, добрый десяток лет. Роменский уверяет, что хотел договориться с ним насчет замка в собственной квартире… Только для такого дела на Малую Дмитровку не было нужды тащиться.
Вячеслав Рудольфович задумчиво полистал папку с материалами по делу Роменского.
— Хорошо… Я сам с ним побеседую… Насчет собранных чемоданов, Павел Иванович, вы повнимательнее разберитесь. А в отношении замка явная выдумка. Просто приметил вывеску кустаря и на страховку запомнил ее, чтобы в случае чего можно было сослаться… — Менжинский повернулся к Артузову, стоявшему возле окна. — Мне кажется, Артур Христианович, что Роменский именно тот самый «Серж», с которым Щепкин встречался в саду «Эрмитаж».
— Вряд ли… Не стал бы Щепкин называть собеседника собственным именем.
— Но Роменский был с дамой. Не будешь же его при посторонних величать иначе, если по документам он значится Сергеем Васильевичем. Нет, я убежден, что он и есть «Серж».
— Интуиция? — улыбнулся Артузов. — Очень нужна в наших делах. Но на первом этапе. Потом ее требуется подкрепить доказательствами. Голую интуицию в обвинительном заключении Феликс Эдмундович не принимает.
— Разумеется, Артур Христианович… Поэтому мы начнем с интуиции, а кончим фактическими доказательствами. Если Роменский не имел доступа к оперативным данным, а информацию Щепкину передавал, то у него целая сеть информаторов в штабе. Это делает шпионаж много опаснее, чем мы могли предположить.
ГЛАВА XII
— Знакомство с Алферовым вы напрасно отрицаете, Роменский, — сказал Вячеслав Рудольфович. — Объяснения насчет слесаря и замка примитивны.
— Виноват, товарищ Менжинский, — сказал Роменский и вскинул на Вячеслава Рудольфовича светлые глаза. Прозрачные, словно две полированные стекляшки. В них ничего нельзя было разглядеть, кроме устойчивого непроницаемого блеска. — Насчет замка и слесаря я действительно придумал… Понимаете, неожиданное задержание, а потом обыск. Судебная психиатрия доказывает, что в таких случаях у человека может сработать самая неожиданная защитная реакция. Вырывается от растерянности какое-нибудь глупое утверждение, потом попадешь в плен сказанного и принимаешься домысливать целую логическую систему… Собственно говоря, я знал не Алферова, а Алферову… Александру Самсоновну. Она неплохо играет на фортепьяно, а я страстный любитель музыки. Увлекаюсь скрипкой. Даже состою членом профсоюза музыкантов… Александра Самсоновна иногда соглашалась мне аккомпанировать. Так что, знакомство наше было весьма приватным, если позволите так выразиться… Чайковский, Дебюсси, Скрябин — вот кто познакомил нас… Музыка для меня — жизнь, отдых и наслаждение…
— На концертах, конечно, бываете?
— Безусловно… Я иногда даже думаю, что ошибся в выборе профессии.
— Можно быть прекрасным музыкантом и работать в другой области.
— Да, разумеется. Но я все-таки рядовой любитель и дилетант.
— Я бы не назвал вас дилетантом, Роменский. Мне кажется, у вас натура весьма разносторонняя…
— Что вы имеете в виду? — насторожившись, спросил Роменский. Спросил несколько торопливее, чем полагалось.
— С кем вы встречались на концертах в саду «Эрмитаж»?
Роменский успел справиться с собой и ответил равнодушным голосом человека, которому задают скучные вопросы и обязывают отвечать на них.
— Вы, видимо, хотите услышать от меня определенную фамилию. Но я уже несколько раз заявлял, что господина Щепкина я не знаю и с ним никогда не встречался. В том числе и на концертах в саду «Эрмитаж».
— У нас есть данные, что в конце лета на одном из последних концертов вы были вместе с дамой и пожилым человеком.
— Любители музыки — народ общительный, — усмехнулся Роменский. — Я мог разговаривать с соседом по залу, случайным человеком в буфете, в фойе, на прогулке в антракте… Видимо, я разговаривал и с дамой, и пожилым человеком. Отрицать не хочу, утверждать не осмеливаюсь…
Лицо Роменского отвердело еще больше, и Менжинский почувствовал, что помощнику управляющего делами очень хочется уйти от ответа на вопрос о встрече в саду «Эрмитаж».
— И все-таки я продолжаю надеяться, Роменский, что вы припомните эту встречу на концерте… Право же, в ваших интересах ее припомнить как можно лучше. Этот крохотный факт разрушает вашу прелестную гипотезу, Роменский.
— Может быть, вы поможете? Скажете более определенно, что и в каком плане вас это интересует? Вы говорите, что для моей пользы я должен ее вспомнить, а я нахожусь в совершеннейшем неведении.
— Есть основания подозревать, что вы член подпольной контрреволюционной организации.
— Это чудовищная ошибка! — вскинулся Роменский, вложив в слова чуть больше горячности, чтобы они прозвучали искренне. — Я честно работаю… Политика не моя область. Тем более заговоры и подпольные организации… Это совершенно невероятно! Если ваши подозрения основываются на моем частном знакомстве с семьей Алферовых, я требую очной ставки… Бы убедитесь, что к подпольной организации я не причастен. Они подтвердят это…
«Подтвердят, — мысленно согласился Менжинский. — Насчет очной ставки ты пускаешь «пробный шар», Роменский».
— Поверьте, к делам Алферова я не имею никакого отношения.
— Тут вы говорите правду, Роменский. У вас были собственные дела, и жаль, что вы откровенно не хотите рассказывать о них.
— Но мне нечего рассказывать. Моя жизнь чиста и открыта… Учтите, что за арест и произвол, допущенный по отношению ко мне, придется держать ответ…
Паутинка в руках следствия, относящаяся к непонятной встрече Роменского в саду «Эрмитаж», была легкой и колеблющейся. Но после сегодняшнего допроса у Вячеслава Рудольфовича еще больше окрепло ощущение, что именно по этой паутинке можно размотать весь клубок шпионажа. Вопросы о встрече в саду «Эрмитаж» явно пугали Роменского, заставляли терять контроль над собой.