— Говорит — отвыкай, потом легче будет. Но я не убивал Давида, гражданин защитник, честное слово, не убивал…
— Меня зовут Андрей Аверьянович. И товарищем можете называть. Не надо отвыкать от этого хорошего слова. Вот вы говорили, что после того, как вас окликнул Ониани, вы никого не встретили, не видели и вас никто не видел. Но, может быть, кто-то мог слышать хотя бы, как вы шли? Попробуйте припомнить.
— Нет, не слышал, — подумав, ответил Алмацкир. — Там по улочке глухие каменные заборы и стены домов глухие, без окон. Все было тихо. Давид уже успокоился, не упирался, шел сам, я его даже не поддерживал.
— А когда вы сидели на скамье у его дома?
— Там тоже глухая стена и башня. А дальше огород и дорога выходит в горы, домов больше нет.
— Когда вы уходили, Давид сидел на скамье или поднялся?
— Поднялся. Уходя, я оглянулся, хотел спросить, не проводить ли его в дом. Но он махнул рукой и сказал: «Иди, иди. Спасибо, что увел меня оттуда». Он уже отрезвел к этому времени. Конечно, не совсем, но уже соображал, что к чему.
— И когда шли обратно, никто вас не видел и никого вы не встретили?
— Никого не встретил.
Алмацкир сидел на стуле, поджав ноги в коричневых, с красным кантом по швам кедах. Надеты они были на шерстяные носки, белые, добротной домашней вязки.
— Во что вы были обуты в тот вечер?
— Вот в эти кеды, — Алик приподнял ногу. — Я дома в них хожу. Следователь не верит.
— Не верит, — подтвердил Андрей Аверьянович. — Вы же знаете, что на ботинках ваших эксперт обнаружил следы крови. Откуда она взялась?
— Не знаю, — Алик пожал плечами.
— Ну а кто мог бы подтвердить, что на вас были в тот вечер кеды, а не ботинки?
— Следователь тоже спрашивал меня об этом… Понимаете, вот меня спроси, кто во что был обут в тот вечер, я и не скажу: не помню.
— Когда дело касается одежды или обуви, мужчины не очень наблюдательны. Женщины на это больше обращают внимание.
Алмацкир задумался. Через минуту проговорил неуверенно:
— Может быть, Цеури Шуквани, доярка из совхоза. Мы сидели на порожках, и она наступила мне на ногу, вроде бы нечаянно, а я — ей. Она очень рассердилась, говорила, что измазал ей туфли.
Задавая вопросы, Андрей Аверьянович вглядывался в собеседника. В Алике ему нравились прямота и видимое отсутствие напряжения при ответах. Алик не выглядел испуганным, скорее пребывал он в состоянии удивления и растерянности. Эта детская растерянность обнаруживалась и в том, как он сидел, как пожимал плечами, как смотрел на адвоката, словно хотел и не решался спросить: «Сколько же это будет продолжаться и чем кончится?» Все в этом молодом человеке вроде на виду, открыто, но что-то мешает поверить в такую полную открытость.
Что? Андрей Аверьянович не мог дать себе ответ на этот вопрос и потому испытывал неловкость и легкое раздражение. Прощаясь с Алмацкиром, он сказал:
— Постарайтесь припомнить, как могла оказаться на ваших ботинках кровь. Вы утверждаете, что, вернувшись с восхождения, сняли их и больше не надевали?
— Да, больше не надевал.
— Час за часом вспомните все, что вы делали, где находились, когда на вас были эти ботинки. Это очень важно.
Следователь Зураб Чиквани выслушал Андрея Аверьяновича, потер заросший за день подбородок.
— Ну допросим мы эту Цеури Шуквани еще раз. И что это даст?
— Это будет важное показание в пользу Алмацкира. Кстати, нельзя ли нам с вами съездить к ней в селение? Я хотел бы посмотреть на место преступления.
— Съездить бы можно, — тускло улыбнулся следователь, — только не на чем.
— Я достану машину, — настаивал Андрей Аверьянович.
— Ну, если достанете…
…Следователь, как и предполагал Андрей Аверьянович, пытался сослаться на дела, но Васо и Фидо, раздобывшие машину, быстро доказали, что самое неотложное дело ждет его в горном селении, где живет Цеури Шуквани.
«Газик» перебежал через два моста над бурными потоками и метнулся вправо по дороге, уходившей круто в гору.
Справа от дороги поднимался склон, поросший разнолесьем, слева, за рекой, лежали более пологие склоны, по ним — разгороженные плетнями возделанные участки и селения — каменные дома, покрытые темно-серыми плитами местного сланца, и башни, задумчивые, словно дремлющие под нежарким солнцем. А за ними — вершины с белыми зубцами, как неизменный задник, который остается при любой перемене декорации.
Чем дальше ехали, тем круче и скалистей делались вокруг горы, темней лес на них. Долина реки, вдоль которой шла машина, сужалась и наконец оставила только скальную полочку в ущелье с отвесными стенами, уходившими к высокому летнему небу. Андрею Аверьяновичу казалось, что они вот-вот заедут в тупик и не станет им дороги ни вперед, ни назад, потому что даже юркий «газик» не сумеет развернуться на этом узеньком карнизе, повисшем над пенящейся гремучей водой.
Но ущелье вдруг раздвинулось и открыло покатые и безлесные склоны, зеленые, плавно изгибающие свои увалы, по которым, зигзагами взбираясь вверх, весело побежала машина. Начались альпийские луга.
Впереди, высоко на горе, замаячили две полуразрушенные башни.
— Летняя резиденция царицы Тамар, — кивнул на башню Фидо.
— По легенде, — добавил Васо, — сюда приезжал безнадежно влюбленный в царицу Шота Руставели.
— В Грузии любую картинную развалину связывают с именем царицы Тамар, — сказал Андрей Аверьянович.
— Что поделаешь, — улыбнулся Васо, — красивое имя, красивая женщина.
— С ее именем связаны слава и величие страны, — серьезно добавил следователь Зураб Чиквани, — народ этого не забывает.
Долина между тем расширилась, лента дороги слегка извивалась по зеленому лугу и терялась в селении, которое смотрело на путников темными боевыми башнями. Их было много, они стояли тесно, грозные, сурово-неприступные. Когда подъехали к ним ближе, увидели еще селения, уступами поднимающиеся вверх по долине, которую перегораживала мощная, ослепительно белая стена с острыми зубцами.
— Шхара, — сказал Васо, — пятитысячник, мечта молодых альпинистов.
Машина остановилась у двухэтажного здания с красным флагом над крылечком.
— Тут сельсовет и контора совхоза, — пояснил Фидо.
— Здесь все и начиналось? — спросил Андрей Аверьянович.
— Да, — подтвердил Васо, — здесь.
Андрей Аверьянович огляделся. Небольшая площадка перед домом, два валуна с одной стороны, мощный бульдозер, устало положивший нож на землю, — с другой. Порожки лестницы. На них сидели Алмацкир и Цеури и старались наступить один другому на ногу…
К машине подошло несколько мужчин, сидевших возле дома, поздоровались со следователем, с Васо и Фидо. Тут, кажется, все знали друг друга. Говорили вроде по-грузински, но Андрей Аверьянович понимал не все; частенько вставляли сванские слова, иногда целые фразы произносили по-свански. Васо представил гостя:
— Защитник, — сказал он, — будет защищать Алмацкира на суде.
На Андрея Аверьяновича смотрело несколько пар глаз. С любопытством, настороженно, а один парень в серой сванской шапочке с явной неприязнью. От этого холодного, злого взгляда Андрею Аверьяновичу сделалось неуютно, и он отвернулся.
— Цеури на ферме, — сказал ему Васо, — сейчас за ней съездят.
Фидо остался, а за руль сел один из стоявших рядом мужчин. Рядом с ним устроился парень в серой сванке, и «газик», рванув с места, перескочил по мосту на ту сторону реки и скрылся за увалом. Через минуту он вынырнул уже далеко, на дороге, уходящей в одно из ущелий.
Следователь и Андрей Аверьянович поднялись на второй этаж, в кабинет председателя сельсовета.
— Это недалеко, сейчас привезут, — сказал Зураб Чиквани, устраиваясь за столом.
Андрей Аверьянович подошел к окну и смотрел на башни, теснившиеся на той стороне реки. Одна из них была необычна — вдвое шире других. Целая крепость, в которой, наверное, могла укрыться половина селения. К ней, точно к матке, жались остальные. Здесь строительный сланец был темный, почти черный, и башни стояли печальные, словно оделись в траурные одежды. Они напоминали местных женщин, которые круглый год ходят в черном.
«Газик» действительно вернулся быстро, в комнату вошла высокая синеглазая девушка в темной косынке. На щеках и на носу кожа у нее была болезненно-розовая, словно после ожога. Андрей Аверьянович вспомнил рассказы о том, как обжигает горное солнце неосторожных туристов, и подумал, что Цеури, видимо, тоже не остереглась. Высота здесь уже приличная, селение стоит на отметке 2200 метров над уровнем моря, пастбища еще выше. Странно, конечно, что это случилось с местной жительницей, Чтобы разрешить недоумение, он все-таки спросил у девушки:
— Что с вами — ожог горным солнцем?
Цеури смутилась и от корней волос до шеи залилась краской.
— Это они так веснушки сводят, — ответил Зураб Чиквани, — уксусной эссенцией.
— Очень же больно, — Андрей Аверьянович с сочувствием посмотрел на девушку.
— Конечно, больно, — подтвердил Чиквани. — Хочешь быть красивой — терпи. Вот они и терпят… Садись, Цеури, допрашивать тебя буду. Отвечай правду. За ложные показания будешь нести уголовную ответственность…
Настороженно поглядывая на Андрея Аверьяновича, Цеури Шуквани села к столу.
— На допросе, — следователь заглянул в свои бумаги, назвал день и число, — ты показала, что в тот вечер, когда был убит Давид Шахриани, вы собирались на площадке возле сельсовета.
— Да, да, — Цеури покачала головой.
— Подтверждаешь?
Она сказала, что подтверждает.
— Там были и Давид, и Алмацкир Годиа, — продолжал следователь, — которые потом ушли вместе. Так?
И это Цеури подтвердила.
— А до того, как они ушли, ты с Алмацкиром сидела на порожках лестницы. Сидела?
Андрей Аверьянович видел лицо девушки сбоку: тонкий профиль, широко открытый глаз, в котором, как ему показалось, метнулся испуг.
Следователь ждал, она молчала.
— Вы с Алмацкиром сидели на порожках? — повторил Зураб Чиквани.