— Вы удивительно наивны, друг мой, — усмехнулся Себастиан. — Но это естественно в вашем положении. Ваш предшественник тоже был идеалистом и поплатился за это…
— Вы опять о Христе? Не хочу слушать.
— Но я отвечаю на ваши вопросы, Уриэль… Если вы на самом деле, а не на словах хотите сделать человека счастливым и обеспечить ему достойное существование, то у вас просто нет иного способа, чем тот, который я вам предлагаю. Вы возглавите очистительное движение, какого еще не видел мир. Не имеет значения имя, полученное вами при рождении. Весь мир знает, что вы пришли из космоса, и только этот факт имеет значение. Ваше пришествие. Пришествие, которого уже отчаялось дождаться человечество. Не в имени дело, но имя может быть только одно, потому что только библейская традиция способна сплотить все человечество…
— Хватит, Себастиан. Ни слова больше о библии. Отвечайте без уверток: куда вы меня везете и что собираетесь делать?
— Хорошо, пусть будет в открытую… У меня все подготовлено, Уриэль. Сразу по прибытии в Кейптаун состоится пресс-конференция. Будут видные журналисты и другие влиятельные лица, сочувствующие движению неоадвентизма. От вас ничего не потребуется — только ваше присутствие. Я оглашу текст заявления, с которым вы можете сейчас ознакомиться…
— С какой скоростью идет траулер?
Себастиан пристально взглянул на Ура.
— Зачем вам это? Учтите, что здесь не выйдет ваша одеронская проделка. Мы в открытом море…
— Я хочу знать, когда мы доберемся до Кейптауна. Ну? Десять узлов? Пятнадцать?
— Двенадцать. Если шторм не разыграется еще сильнее, завтра к вечеру мы придем в Кейптаун. Текст заявления пойдет в газеты и радио. Телевидение тоже подготовлено. Весть о втором пришествии облетит христианский мир в считанные минуты…
«Сколько времени прошло с момента выхода траулера с Кергелена?» — соображал Ур. Если бы не беспамятство, он знал бы это точно: чувство времени никогда его не подводило. Но это же чутье подсказывало ему, что сейчас не более семи часов утра. Вышел траулер, наверное, в восемь вечера. Одиннадцать часов в море… Значит, пройдено чуть больше ста тридцати миль…
Теперь, мысленно проложив курс на Кейптаун, Ур знал место траулера в океане. Если бы у него сейчас был блокнот, ах, если бы… Но есть еще одна хоть и слабая, но надежда. Если они близко и приемник у них настроен максимально тонко, то сигнал вызова сможет дойти…
— Богатства в мире распределены неправильно, — продолжал между тем Себастиан. — Мы призовем верующих к справедливому перераспределению. Бедность будет вознаграждена за свое долготерпение достатком. Неисчислимые богатства, собранные за века католической церковью…
Тут он, взглянув на Ура, осекся. Лицо пришельца из космоса было неузнаваемым, оно как бы затвердело. По напряженному лбу бежала струйка пота. Толстые губы побелели и были словно склеены.
— Что с вами, Уриэль? — спросил Себастиан. Ему было нехорошо от качки, у горла стоял тошнотный ком, но теперь он ощутил еще и испуг. — Уриэль! — крикнул он. — Что случилось?
— Ничего… — Ур повалился навзничь на койку и закрыл глаза. — Продолжайте…
С минуту Себастиан смотрел на неподвижного Ура. Потом сказал тоном почти отеческим:
— Ах, Уриэль, Уриэль… Вы, право, ведете себя как ребенок… Какие-то крайности — то цирк, то неосуществимые проекты… Зачем вам это? У вас даже нет приличного жилья, бог знает где вы ютитесь — по каким-то углам, по чужим квартирам. Получаете жалованье, извините, клерка, ездите в городском транспорте… Знаю, сейчас вам кажется, что над вами совершено насилие, но на самом деле это не так, и вы поймете, что я не более, как орудие вашей же судьбы. Вам, дорогой друг, предначертано будущее великое, блистательное…
«Вряд ли они приняли вызов, — думал Ур. — Они, конечно, еще далеко… Что ж, придется ждать прибытия в Кейптаун… Пресс-конференция? Пусть… Там-то я и заставлю выслушать меня…»
— Вы слушаете, Уриэль?
— Да. Вы хотели показать заявление для прессы. Где оно?
Себастиан с живостью вынул из внутреннего кармана куртки целлофановый пакетик, а из него — сложенный лист настоящего пергамента. Английский текст был набран крупным шрифтом, напоминающим средневековую первопечатную латынь, вокруг шел орнамент тончайшей, искуснейшей работы, с золотым тиснением.
— Что это? — удивился Ур. — Вроде этих… как называются папские послания?
— Энциклики, — улыбнулся Себастиан, подняв черные кустики бровей. — Ну что ж, если угодно, это первая ваша энциклика, Уриэль. Видит бог, она не уступает ватиканским ни по стилю, ни по оформлению. Признаться, — добавил он доверительно, — все это обошлось мне в такую сумму, что только успех нашего дела держит меня, так сказать, на плаву… Один фрахт этого судна… Впрочем, ни к чему, — оборвал он самого себя. — Читайте.
«Люди Земли! Возлюбленные братья и сестры! Я снова с вами. Я пришел.
Более года я обходил тайно Землю и видел многих людей и многие страны. И видел неправедные богатства и горькую нищету, и слезы человеческие, и горе от неразумия.
Я осмотрел церкви и увидел, как плохо служат они делу моему. Истинно сказано в Апокалипсисе: церкви Ефесская и Смирнская, церкви Пергамская и Фиатирская, церкви Сардийская, Филаделфийская и Лаодикийская в смуте и раздоре.
И только одна церковь, нерушимый корабль неоадвентистов, свято блюла веру во второе пришествие мое.
Я говорю: я испил из чаши Грааль, и вернулся, и встал во главе церкви своей…»
Дальше Ур читать не стал.
— Не люблю пышного стиля, — сказал он. — Неужели нельзя попроще: дескать, я пришел и теперь все переверну кверху дном… А это что? Откуда тут взялась моя подпись?
Внизу, под текстом, стоял широкий небрежный росчерк.
— Перепечатано с вашего автографа, Уриэль. — Себастиан вытянул из его пальцев пергамент. — Если помните, тогда, на Черном море, вы мне дали автограф. Я же сказал: ни в чем мы не собираемся вас затруднять — хотя бы и в росписи. Механизм полностью налажен и готов к действию. Дороги назад нет. — Он поднялся. — Я рад, что вы проявляете разумный подход. Не хочу утомлять вас. Если вы захотите поесть…
— Минуточку, Себастиан. Я хочу повидать юношу, которого ваши люди вчера захватили вместе со мной.
— Я пришлю его, если только он на ногах. Бедный Франсуа плохо переносит качку. Разрешите, кстати, вас заверить, что Франсуа, как и его достойный дядюшка, будет вам верным служителем.
— Что это значит? Вы хотите сказать, что он…
Себастиан покачал головой: — Боже, как беспредельно вы наивны…
Ур встал, устремив на швейцарца тяжелый взгляд.
— Мальчишка куплен? Вы подослали его на «Дидону», что бы следить за мной? Отвечайте! Ну, живо!
Себастиан стоял, держась за край стола, и прислушивался к чему-то. Теперь и Ур слышал: топали ноги по железной палубе, доносились какие-то крики. Что-то там, наверху, происходило. Себастиан быстро вышел из каюты, но не успел притворить за собой дверь: Ур, метнувшись, навалился на дверь плечом. Себастиан давил с той стороны и кричал, призывая кого-то на помощь. Несколько секунд они боролись таким образом, потом Ур мощным рывком отбросил противника. Себастиан растянулся в узком коридоре. Пока он поднимался, вытаскивая из кармана пистолет, Ур в несколько прыжков достиг трапа, ведущего на верхнюю палубу.
Океан был страшен. Белопенные горы ходили, громоздясь выше мачты, бросали судно вниз-вверх. Дико, по-волчьи завывал ветер. Поток воды обрушился на палубу, сбил Ура с ног. Он очутился бы за бортом, если б не успел схватиться за штормовой леер — канат, протянутый вдоль палубы. Мелькнуло рядом чье-то лицо с безумно вытаращенными глазами. На мостике человек в черном мокром плаще орал, глядя куда-то вверх. Ур, вцепившись в леер, поднял голову. Косматые бурые тучи плыли, гонимые ветром, их клочья словно бы цеплялись за мачту, за низкую, косо срезанную трубу. С неба, из туч в сереньком свете утра опускалось прямо на судно серебристое веретено.
Опять обвал гигантской волны. Покрывая рев воды и ветра, кричали на верхней палубе люди. Человек в черном берете мелко крестился. Кто-то орал:
— Марсиане!.. Это за ним прилетели!..
Ур не сводил взгляда с летающей лодки. Дошел, дошел вызов… Он не видел, как Себастиан, держась одной рукой за леер, другой нацелил на него пистолет. И тут выскочил откуда-то Франсуа — Ур узнал его по соломенным волосам, по родимому пятну на бледной щеке. В следующий миг Франсуа вышиб из руки Себастиана пистолет и завопил срывающимся голосом:
— Не губите меня!.. Мосье Ур, простите, простите… Они мне говорили, что так нужно для вашей же пользы… Простите меня, мосье Ур!
Стоя на коленях, он плакал и цеплялся за куртку Ура.
Лодка теперь висела над траулером, и вдруг палуба стала давить на ноги, она поднималась, поднималась, но это была не очередная волна — какая-то исполинская сила вытягивала судно из воды…
Взвыл, разгоняясь в воздухе, оголенный винт. Кто-то с мостика безумным голосом заорал, чтобы остановили двигатель. Оцепенев от ужаса, команда траулера смотрела на невесть откуда взявшееся веретено, которое притянуло, вырвало судно из воды и теперь потащит его за собой на небо, на Марс или еще дальше… Лязгая зубами, шепча давно забытые молитвы, смотрели на женщину с яростными черными глазищами, которая появилась в открывшейся на боку веретена овальной двери, на рыжебородого мужчину, выглядывавшего из-за плеча женщины…
Ур замахал им руками, закричал, и в ответ женщина тоже крикнула и засмеялась, а мужчина выкинул из двери что-то белое. Это был штормтрап, он долетел, разматываясь, до палубы траулера, и Ур подбежал к нему, занес ногу…
Гуго Себастиан опомнился. Он кинулся вслед за Уром, но тут человек в черном берете проворно подставил ему ножку. Себастиан упал на палубу, его потащили назад. Он тянул руки к Уру и кричал:
— Скоты! Проклятые трусливые скоты!.. Сколько вам заплачено!.. Держите его, он же уходит, уходит…
И он пытался вырваться и рыдал, колотя отчаянно кулаками по железной палубе. Его держали крепко. Ур долез по раскачивающемуся штормтрапу до двери лодки.