Струи воды, тут же хлынувшей с яра, едва не сбили Стешу с ног. Она, наверное, упала бы, если бы сильная рука Федора не поддержала ее. Около лодки они оказались уже по колено в вязкой селевой грязи.
Федор понимал всю бессмысленность своей попытки спрятаться от этого потопа под лодкой, но и стоять под водой было того бессмысленней. Они подлезли под перевернутую лодку. Федор приподнял посудину на плечах и приткнул носом в береговой выступ.
— Дышать тут можно! — Егерь перекричал ливневый грохот. Стеша кивнула. Потом она отерла ладонями лицо, размазав по нему грязь, и покрутила головой, как делают при внезапном пробуждении.
— Что ж это, Федор?
— Крыло тайфуна.
— Сесть бы… Ноги не держат.
— Некуда!
Она закивала и обхватила руками плечи. Знобило, потому что одежда промокла до нитки.
— Терпи… — бросил Федор.
— Что?
— Терпи, говорю!
— Терплю…
Водопад с неба то вроде бы слабел, то опять припускал с новой силой. Грязь лилась под ноги нескончаемым потоком, словно ливень старался смыть мыс до основания.
— Долго еще? — спросила Стеша.
Федор пожал плечами:
— Как перестанет, так и хватит.
— Скорее бы…
Подмытая каменная глыба рядом с лодкой неожиданно стала ползти в реку.
— Проваливаемся! — не поняв, в чем дело, закричала учительница.
— Стой! Стой! — заорал на нее Федор. — Стороной камень пройдет!
Стеша замерла, прижала руки к груди и что-то лепетала невнятное. Ей из-под края лодки было видно, как седой от брызг камень постепенно уходил вглубь, пока не пропал в мутной коловерти. Точно сделав задуманное, ливень стал стихать и вскоре прекратился.
Выбравшись из-под лодки, Стеша не узнала окрестных мест и реку. Грязная бурливая вода поднималась на глазах. По ней скользили сломанные деревья и сушняк, будто гроза угробила целую флотилию парусников.
— Наверх, наверх! — торопил Федор. — Карабкайся быстрее.
— Не сумею.
— Тогда за мной бреди.
Над ними спешили иссякшие светлые тучи. Было холодно, промозгло, будто в леднике. Оскальзываясь и чертыхаясь, Стеша старалась не отставать от егеря.
— Как в кино показывают… после бомбежки, — промолвила Стеша, когда они поднялись к разваленной вихрем избушке.
— Похоже, наверное, — ответил Федор. — Тут до моей хибара из корья стояла. Лет двадцать, однако, и ничего. А вот поди ж… и хоромину в минуту развалило.
— Сам говоришь — крыло тайфуна.
— Подвезло тебе, Степанида Кондратьевна. Угостила тебя тайга горячим аж до слез.
— Обсушиться бы… — сквозь стиснутые от холода зубы проговорила учительница.
— Обмозгуем.
Федор подошел к развалинам избы и стал растаскивать бревна.
— Давай помогу, может, согреюсь.
— И то… Мне твое воспаление легких ни к чему. Поняла?
Егерь развел костер, развесил одежду на колышках.
— Ватник долой, сушить пора. У огня не озябнете. Только поворачивайтесь, не застаивайтесь, Степанида Кондратьевна.
— Хватит уж меня величать.
— И то… Так я балаганчик сварганю, — кивнул Федор.
Согревшись у огня, Стеша предалась невеселым мыслям о том, что таежная романтика, о которой она столько слышала от Семена, от таежников, совсем не так уж сладка, как в рассказах да на экране.
Над темно-зелеными увалами застоялось несколько тучек. Освещенные закатом, они очень походили на яхты под алыми парусами. Но и эта живописная картина не тронула душу Стеши. Она думала о том, как же туго пришлось под ливнем Семену. Ведь он один там. Может, ему так плохо, что и жизнь не мила.
«Так не может быть! — остановила себя Стеша. — Он все пройдет, все претерпит, лишь бы нам встретиться. Иначе быть не может! Ты сама не кисни. Подумаешь — дождь, ветер… Все ерунда. Только бы он остался живым».
— А как же там Антон?
— Кто? — удивленно спросил Зимогоров. Ему и в голову не приходило, что жена инспектора могла беспокоиться об охотнике.
— Антон как там?
— А чего ему сделается? Промышляет. Обсохнет, коли вымок. Я думал, ты о муже, — протянул Федор.
— О Семене само собой, — попробовала поправиться Стеша. — Я и о том и о другом беспокоюсь. Я все же педагог…
— Сравнила… — фыркнул егерь. — Вернется твой Антон. Поедет в город, там задачки, как орехи, щелкать будет. А Семен Васильевич при исполнении служебных обязанностей…
Федор ревниво обиделся за друга и умолк, нагнувшись подправить головни в костре. Ему было приятно слышать, как нежно позванивали, опадая, яркие угли, а потом мягко, сыто, по-кошачьи замурлыкало пламя.
«Как же объяснить Федору… — подумала Стеша, — сколько бы я ни говорила, ни беспокоилась на словах за жизнь Семена, в действительности по-настоящему я и мысли не допускаю, будто с ним могло произойти что-то… И вот сейчас у меня похолодело и замерло все внутри, и сердце стонет… Может, потому об Антоне и заговорила, чтоб не о Семене вслух вспоминать! А ты, Федор, меня отчитал… Оправдываться перед тобой? Не хочу!»
Зябко поежившись, Стеша потуже стянула полы ватника на груди. Холод в спине, казалось, исходил от тьмы. Мир словно ограничился неровным мерцающим кругом света от костра. А дальше ничего не было, кроме кромешного мрака. И оттуда доносились всхрапывающие, всасывающие звуки, издаваемые невидимой рекой.
Пораженная этими гнетущими ощущениями, Стеша сказала себе:
«Ты что, мышь? Ты приняла решение, ты пошла в тайгу, беспокоясь за судьбу мужа и своего ученика. Ты считаешь — им нужна твоя помощь, хотя бы твое присутствие. И веди себя так, как подобает человеку. Страшно тебе? Ты знала — будет страшно. Подумаешь, гроза, ночь. Не смей быть мышью! Вставай и приведи себя в порядок. У тебя в грязи лицо и руки. Умойся, причешись. Это совсем немного. И не думай, будто тебе трудно. Тебе легко. С тобой Федор. И ему и себе докажи, что ты не мышь».
Поэтому прежде всего она умылась и привела себя в порядок. Ее бодрый вид успокоил Федора, который собрался было вновь уговаривать ее остаться здесь и не ходить в тайгу. Когда Стеша, умытая и причесанная, села у костра перед входом в балаганчик, сооруженный Федором из бревен, егерь глянул на нее с некоторым удивлением, настолько она преобразилась.
— Вот это другое дело, — сказал Федор скорее для себя самого, обрадованный переменой. — А то и не узнать было вас.
— Не хочу чувствовать себя вдовой.
— Правильно, — протянул Федор. — Вот такой можно идти в тайгу. И отговаривать не стану. Тайга не терпит квашеных людей.
Они сидели у костра и ужинали как ровня — таежники, и Федор порадовался, что у его друга такая жена. Пусть она немного и растерялась поначалу, зато теперь, видно, станет держаться молодцом. Жаль, конечно, что они с Семеном Васильевичем так и не подружились домами. Ведь, наверное, правду говорят; мол, трудно сойтись двум красивым женщинам, да еще счастливым… И утро пришло ясным и светлым.
Они ушли вдоль берега ручья на заре. Слыша за собой размеренные, как и свои, шаги, Федор с часу на час обретал в душе все большую уверенность, что человек, идущий за ним, не станет обузой.
— Вот здесь и свернем, — сказал он, остановившись у серого, обезображенного лишайниками большого камня. — Ты, брат, косынкой покройся. Оно хоть время клеща и прошло, а опасаться надо.
Повязав платок, как это делают женщины на покосе, Стеша наивно спросила:
— А где ж тропа, брательник?
Федор не сдержал улыбки:
— Так сквозь чащу и направимся. Тут не сад. Не заблудимся. Я места хорошо знаю.
— И скоро придем?
— К вечеру.
— А куда?
— К балагану Антона Комолова.
— Он же сбежал от нас! — удивилась Стеша.
— Вот и разберемся.
— А вдруг не застанем его? Он же был на мысу. Нас увидел — сбежал.
— Следы все скажут. Ты только всяким мыслям волю не давай. Ни к чему, брат.
— Постараюсь…
— Спрашивай меня обо всем. Спрашивай, спрашивай. А я отвечать стану. Любопытствуй. Поняла?
— Где тропа?
Они углубились в чащу, пробирались неторопливо в густом орешнике, средь высоченных трав, и Федор говорил о том, что охотничья тропа — это скорее выдержанное направление на какой-то ориентир по удобному или привычному пути. В тайге троп, как их понимают горожане, нет и быть не может. Если, конечно, не считать звериных троп. Но такие тропы не для ходьбы. Ими охотники почти не пользуются. Зачем же самому себе дорогу к добыче перебегать?
Потом Стеша спрашивала его о травах и деревьях, которые попадались на их трудном пути через чащобы и завалы. И он рассказывал до первого привала, а затем они снова отправились в дорогу и, разговаривая, шли до второго привала, пока на закате не подошли к балагану Комолова.
Антон спал в глубине его на подстилке из лапника. И тут же рядом с ним лежали плащ и котомка инспектора. Оттолкнув Федора, Стеша проскользнула в балаган.
— Здесь! Жив! — И принялась трясти Комолова, который с трудом очнулся от тяжелого забытья. — Где? Где Семен? Да проснись же!
Вытаращив глаза, Комолов уставился на учительницу, словно на привидение.
— Чего вам? — Антон вдруг дернулся к выходу, схватив карабин.
Федор удержал его за шиворот:
— Очнись, Антон! Не медведи мы! Где инспектор?
Комолов тусклым взором ткнулся в лицо Федора, а когда перевел взгляд на Степаниду, то рот Антона дернулся в судороге:
— Чего, чего вам?
— Семен где? Вот его вещи: плащ, котомка. Что с ним? Да говори же! Говори!..
— Подождите, Степанида Кондратьевна! — остановил Шухову Федор.
Егерь посветил фонариком в балаганчик и увидел у стенки пустую бутылку из-под спирта.
— С похмелья Антон, — сказал Федор Стеше, прикинув, что на мысу Комолов был трезв.
Что же могло произойти здесь за прошедшие сутки? А если что-то произошло раньше, за день, за несколько дней?
— Оставь Антона, — проговорила Стеша брезгливо.
«Как бы не так! — решил Федор. — Самое время мне с ним поговорить. Отведу-ка я его к ручью. Там самое удобное место».
Глядя, как Стеша